Жизнь на перегоне

Жизнь на перегоне

 

Дорожные плиты закончились, дальше – сплошные барханы.

Тут леса опушка, трава припудрена белым песком.

Шумят за барханами волны из зелёной безбрежной ванны,

И синее небо выкрашено одним широким мазком.

 

И дело даже не в том, было легко или не очень,

Погиб кто-то иль нет под несмолкаемый волчий вой.

А важно одно, то, что сейчас видим воочию —

Песок, и море, и лес, и синева над головой.

 

Мы знали эти края из детских сказок-страшилок,

Здесь силы дремлют в тиши из древних песен и снов,

Здесь чей-то пристальный взгляд сверлит насквозь мой затылок,

Но сзади нет никого, кроме висящих в небе орлов.

 

Сойдём с пыльных коней и расстегнём потную сбрую,

Тут где-то ждёт нас родник, ведь это наша земля!

Она наверняка отдых и негу дарует,

Ковёр мягкой травы вместо перины стеля.

 

Но чувствую я – вокруг дремлет реальность иная,

И лишь чудятся нам реки, текущие молоком.

Мираж жарких ветров, плавно сходящих с Синая,

Глаза запорошил белым, как пудра, песком.

 

Умри, ветер-колдун, нам напустивший тумана,

Манивший призрачным счастьем, растаявшим навсегда!

Проклятье этих земель, чушь, ерунда, фата-моргана,

И тем, кто в это поверит – безумие и беда.

 

Но нас глупый обман так ничему и не научит,

Опять мы рады погнаться за маревом вдалеке.

Седлай снова коней, мой утомлённый попутчик,

И где-то солнце выбелит наши косточки на песке.

 

  * * *

Я не изгой, не имярек,

Судьбой почти не искалечен…

Довлеет мне двадцатый век,

В нём был я молод и беспечен.

 

Прости, дымящий город мой,

Что я тебя тогда покинул,

Зато улыбчив и живой,

Мне повезло – в тебе не сгинул.

 

Смешны мне Логос или Деос…

Я заставлял себя расти,

Дабы на мускулюс глютеус

Вмиг приключения найти.

 

Как ждал безмолвно у двери я,

Чтоб ты простила и пришла…

Ты – как Синявскому Мария,

Как Сальвадору ты – Гала.

 

За мной вострили глаз да глаз,

А я бежал к тебе дворами,

 

Но это словно свой оргазм

Пересказать кому словами.

 

Вильнула жизнь на перегоне,

Отпало всё, чему был рад,

Как будто на святой иконе

В лом переплавили оклад.

 

В прыжке от прежнего трамплина

Хотелось быть самим собой…

Ты остывай, моя волына,

Полишинель, пошли домой!

 

Смотрю, внимаю, маракую,

Как бес хромой над морем крыш…

Ништяк, что прожил жизнь такую,

И пахнет счастьем внук-малыш.

 

* * *

Человек, покупающий книги,

Не сотрёт на стене: «Не убий!»,

Он не любит камланье и крики —

Ты за это его полюби.

 

Он неспешен и тем интересен,

Как Моисей на Синайской горе.

Посмотри, как он счастлив и весел

У изрядно потёртых дверей.

 

Он зайдёт в свой мирок домотканый,

Где сквозь полки не видно стены,

Где заржавленный душ вместо ванны,

Где нуждаются в латке штаны,

 

Унитаз где дремуч и растрескан,

Как ему и положено быть,

Словно у Дионисия фреска,

Но как это другим объяснить?

 

Над планетой летят неудачи,

Осыпая дождём города.

Это кто там безудержно плачет?

Подходите поближе сюда —

 

Тут смывает отчаянья миги

(Только часто к нему не ходи)

Человек, покупающий книги,

Прижимающий книги к груди.

 

НА СТАНЦИИ МОНЗИНО

 

Ах, как долго порез заживает, и что-то внутри,

Непрерывно пульсируя, стонет без звука и смысла.

Я прошу, не молчи, я прошу, не молчи – говори,

Только ты далеко. И молчание сетью повисло.

 

А на станции Монзино в илистый берег волна

Утыкается мордой и лижет прибрежные травы.

Одиноко и пусто. И ты тоже где-то одна.

Вот они, времена. И, конечно, такие же нравы.

 

Ни собаки, ни кошки. Нет даже скрипучих ворон.

Только рыбы в волне демонстрируют чёрные спины.

Что, друзья-короли? Вновь на всех не хватает корон,

Как бы слух ни ласкали придворные наши акыны.

 

А на станции Монзино стыки у рельсов стучат,

Будто жизни оставшейся время угрюмо считают.

Я уже погруженью в природу родную не рад,

И улыбки мои, словно птицы, в леса улетают.

 

Я лопату вонзаю в живот чёрно-масляных строф,

Где тропинки и грядки рифмуются неосторожно,

Где на грязи времён есть цепочка глубоких следов –

Это я проходил, даже там, где пройти невозможно.

 

А на станции Монзино дождь зарядил на весь день,

Мокнет домик фанерный у грядок картошки и лука.

Солнца нет, как же тень мне теперь навести на плетень?

Ничего не могу. Только выпить. Такая вот штука.

 

ЮЛИЮ КИМУ

 

Юлий Черсанович,

Столп Несгибанович,

Мне передайте секрет,

Как быть Мудреевич

И Нестареевич,

Где взять на это ответ?

 

Вы Улыбаевич,

Вновьначинаевич,

Честны, поскольку честны?

Мы Васлюбящие,

Слаболядащие,

Встреч с вами ждём, как весны.

 

Юлий Черсанович,

Полностаканович,

Непрекратим, как река,

Знайте – вас любим мы,

И не забудем мы,

И не отсохнет рука.

 

 БАНЯ

 

Зачем мне жрать в сочельник водку,

Соседям глупости крича?

Куплю я новую вехотку

И в баню с ней на Ильича.

 

Народу тут совсем немного —

Дементьич с Санычем сидят,

Да возле шкафа спит Серёга,

И больше наших нет ребят.

 

В углу сереет фикус драный

С нечётким словом на коре.

Пространщик Кося даст стаканы,

По восемь бульков и харэ.

 

Потом за жизнь и за рыбалку,

За Таньку с третьего окна,

Которой надобно бы палку,

Да больно гордая она.

 

Какой-то поп вчера базарил

С большим на цепочке крестом,

Но я весь вечер прогусарил

И не прочухал, что с Христом.

 

Чего нам разные евреи

Христом своим проели плешь?

У нас в большой Гиперборее

Своих святых хоть жопой ешь.

 

Поддай ещё, Дементьич, пара,

Побольше, но не дохрена.

Хрустит спина, а я не старый,

Но всё равно хрустит спина.

 

Пойду домой, сегодня праздник,

Да, впрочем, праздник и вчера.

Я – выпивоха и проказник.

А город – чёрная дыра.

 

МАСТЕРСКАЯ

 

А. Зинштейну

 

Обычный двор-колодец,

По-питерски унылый,

Мозаик нереальных

На стенах слабый след…

И барельеф-уродец,

И воздух мутно-стылый,

И лестниц вертикальных

Заржавленный корсет.

 

Заплачет дверь в парадном,

Меня в себя впуская,

И я начну ступени

Считать до облаков.

Но вот придёт награда

На полдороге к раю –

От всех забот спасенье,

От бед и дураков.

 

Там крыши за оконцем,

А тут, как на параде,

Картин, кистей, пластинок

Невероятный вид.

Изломанное солнце

Холсты лучами гладит

И облака пылинок

Беспечно золотит.

 

Хозяин моет кисти,

Потом сжимает тюбик,

И вмиг ползёт колбаска

На разноцветный стол…

Тут нет избитых истин,

Он просто это любит —

Вплетать шальную краску

В привычный ореол.

 

А мы едим пельмени

И запиваем водкой,

Потом мы водку глушим,

Пельменями заев,

Внимая перемене,

Мгновенной и короткой,

Что возникает в душах,

Как в песенке припев.

 

Куда б я ни стремился,

В какой бы путь напрасный,

Куда б ни шла дорога,

Останется со мной —

Как заново родился

В той мастерской прекрасной,

Невдалеке от Бога,

Под крышей жестяной.