Рассказы

ПРО ВАРЕНЬЕ

Из цикла «Мы, как они есть»

В 1975 году мне было семнадцать лет. Мы с папой в тот год путешествовали по Крыму на автомобиле. Незабываемо. Но две короткие недели промчались, как сладкий сон, и надо было возвращаться домой.

Наш пыльный, крашеный веником, гремящий всеми частями тела «Москвич» трюхал по пыльному шоссе уже почти в ста километрах от дома, когда папин зоркий глаз выхватил как-то кривовато съехавшую на обочину небесно-голубую машинку и людей, копошащихся около неё.

Кодекс советского автомобилиста предписывал немедленно остановиться и оказать помощь. Что мы и сделали – съехали с дороги и притормозили чуть поодаль от терпящих бедствие.

– «Жигули» третьей модели, – завистливо вздохнул папа, опознав чудо отечественного автопрома, и мы быстрым шагом почапали узнавать, что случилось.

Людей оказалось четверо: глава семейства курил в сторонке с непроницаемым лицом, девочка моего возраста стояла чуть правее и смотрела в сторону луга, обрамлённого пышными кустами с жёлтой тропинкой сбоку, спускающейся к речке.

По склону, ведущему вниз, бежал, подпрыгивая, кружась, мальчишка-подросток лет одиннадцати; он задирал голову к небу, что-то восторженно кричал, размахивая руками…

Устал в машине, видимо. За открытой передней пассажирской дверью угадывалось какое-то копошение; женская рука выбросила на обочину резиновый коврик.

– Здравствуй, – в спину девочке произнесла я. – Я – Ирина.

Девочка оглянулась.

Она оказалась такой красивой, что мне немедленно захотелось причесаться. Тёмные волосы, высоко забранные в конский хвост, чудесные синие глаза, чуть подтянутые жёстко схваченными волосами к вискам, маленький улыбчивый рот с мило вырезанной верхней губой…

– А я – Лена, – немедленно откликнулась она.

Рот приоткрылся в улыбке, и показались сахарные зубки, не идеально ровные, а немного «толкающиеся» друг с другом, словно им было тесновато. Но от этого девочка выглядела ещё милее.

Между тем над дверью показалась голова мамы. Она сделала шаг вправо, распрямила затёкшую спину и на пару секунд застыла перед нами во всей красе.

Вот это было нечто! Это была Джина Лоллобриджида и Лолита Торрес одновременно! Яркие, удивительные, фиалковые глаза, капризно изогнутый рот, от которого глаз оторвать невозможно, тёмные короткие кудри, растрёпанные, буйные, вольные, и в то же время как-то очень правильно обрамляющие голову, идеальный овал лица, нежная родинка на щеке…

Из-за капота машины было видно только верхнюю часть её тела – ловко схваченную сарафаном тонкую талию, высокую гордую шею, обрамлённую какой-то шлейкой, поддерживающей сарафан…

Звезда итальянского кино.

Я перевела взгляд на девочку. Та была выше ростом, крупнее, выглядела попроще.

Лена с улыбкой наблюдала за моей реакцией – привыкла, видимо.

Женщина, тем временем, бросив на нас сердитый взгляд и не ответив на моё робкое «драсс…», вновь исчезла за дверью.

Папы курили в сторонке, о чём-то переговариваясь.

– Так что случилось-то? – спросила я, – плохо стало в дороге? Тошнило кого-нибудь?

– Да нет, – сказала Лена, понизив голос, – это мама варенье разлила.

Между тем по мере того, как удалялся или приближался к нам бегающий мальчик, стало слышно обрывочно слова, которые он радостно кричал в небо: «Господи… спасибо тебе… хорошо-то как… счастье какое, боже мой…»

И это было странно.

– А этот тогда чего радуется?

– Серёжка? Ну, как тебе объяснить… Понимаешь, у нас мама… такая очень… ну, практичная, что ли. Ей из любой ситуации надо извлечь максимум. Вот, например, она не может просто в лес поехать гулять и наслаждаться, ей обязательно оттуда что-то унести надо. Грибы, ягоды, само собой, а если нет ничего – лист лесной малины, иван-чай, хоть шишки для дачного самовара. Мы когда только на лесную дорогу сворачиваем, она сразу про всё забывает. Такое впечатление, что грибы, например, уже под землёй видит, когда они  ещё и не проросли даже. Вот едем, быстро, а она: «Вадик! Стой! Гриб! Гриб!» И точно. Гриб!

– Но сейчас же вы не из леса едете?

– Не из леса. Мы сейчас в Крыму отдыхали, у дяди Лёни. Мама варенье весь отдых варила, мы и сахар специально с собой везли. Там абрикосы бесплатные, в Лёнином саду. Все купаются, в горы ходят, а она варит. Ну, и злится, конечно. Наварит –  три или четыре полиэтиленовых мешка друг в друга – разольёт по ним варенье, и мы потом везём… Завязывать их нельзя, варенье может забродить. Поэтому мы всю дорогу едем как истуканы – между ног у каждого мешок с вареньем, два ещё – между нами с Серёжкой на заднем сиденье,  специально укреплённые. И три – у неё, на переднем: один между ног, и по одному за правой и за левой ногой.

Я попыталась представить картину размещения мешков с вареньем. Получилось плохо.

– Ну?

– Вот и ну. Не знаю, что уж там случилось, заснула, может… Хотя вряд ли. Папа-то точно не виноват, он уже насобачился плавно и быстро ездить, чтоб не колыхало… Короче, как-то дёрнулась она, и одно за другим – варенье всё – бряк на пол… И сидит по колено в варенье. А закричала когда, то мне показалось, что «Скорая помощь» с сиреной за нами едет…

Помолчали. Надо было переварить сказанное.

– Ну… а брат-то чего радуется? – мне почему-то надо было выяснить всё до конца.

– А ты послушай, что он кричит, – предложила Лена.

Мы опять замолчали. Я прислушалась. Порыв ветра донёс очередной сумасшедший крик:

– Госссподи! Гос-с-споди! Благодарю тебя, Боже мой! Спасибо тебе! Что это не я! Как хорошо, что этот не я-а-а-а!.. Господи-и-и!

Всё стало ясно. И мы поехали дальше.

Но весь оставшийся путь перед глазами стоял маленький живой самолётик, кружащийся на зелёном лугу с раскинутыми руками, радостным криком благодарящий небо.

За то, что не он опрокинул варенье.

ПРО…

Ну, наконец-то мы…

Сначала был Ростовский – обычный, грязный, бестолковый поезд южного направления: какие-то  бабки с мешками, помидоры-яйца, оборванные газеты, крупная соль в спичечном коробке, раздражённое: «Хр-р-ржданин, можно в другую сторну ноги свесить?»

Гоголь-моголь из нашего средне- и южнорусского говора, разгорячённых тел, съехавших с полок засалено-полосатых матрасов, младенческого плача и поездных запахов – сами знаете каких, описывать не буду.

А потом уже из Ростова – «Москва – Ереван», и прямо до места назначения, города Сухуми, куда мы с мужем и пятилетним Серёжей ехали «на море», отдыхать.

Вот здесь всё было удивительно. Нет, грязь и пыль в плацкартном вагоне были такими же, как бы ещё не похуже, но…

Начнём с того, что на весь вагон были только три блондинистые головы – моя, Игоря и Серёжина.

Остальные – жуковая смоль. Гортанная быстрая речь. Толстые тётки с пухлыми руками в перстнях, в тяжёлых серёжках с красными камнями – улыбчивые, ласковые, а мужчины, наоборот, поджарые, резкие.

У меня до сих пор впечатление, что все женщины в вагоне были армянской национальности,  а мужчины – грузинской.

Серёжа только успевал головой вертеть.

И пахло здесь совсем по-другому – пряными травами, кинзой, орехами.

Баклажанной икрой.

Толстый лаваш лежал на столах вместо хлеба.

Гортанное многоголосье сливалось в какую-то странную музыку, приятную для уха. Все в вагоне были уже знакомы – видимо, ехали прямо от Москвы, а не то, что мы – на перекладных.

Мы занимали три полки в плацкартном купе, одна верхняя была свободна.

На боковушке двое решали кроссворд из «Огонька».

Это было по-настоящему смешно, мы с Игорем еле сдерживали хохот, потому что «разгадыватели» были нетерпеливы, горячились, переругивались, и, в конечном итоге, все ответы подогнали, пренебрегая правописанием, удваивая буквы, где их не хватало.

Я сожалею только о том, что не захватила с собой этот журнал, который попросила «почитать», потому что в кроссворде были сплошные перлы…

Проводник понёс чай.

Он делал это совсем не так, как в Ростовском  поезде: сначала раздал пустые стаканы, а потом явился разливать.

Для чайной церемонии он специально нарядился в белую куртку, и она странно контрастировала  с огромным, алюминиевым,  дико закопчённым  чайником, где всё уже оказалось заварено. Было трудно отделаться от мысли, что чайник кипятился на костре, разведённом где-то там у них в проводницкой.

…А потом в вагон сел тот парень.

На боковую нижнюю полку, недалеко от нас.

Конечно, грузин.

Кепка, усы – всё как положено. Сел – и сразу развил бурную деятельность.

Он выскакивал на станциях заносить вещи вновь прибывшим, бегал за чаем и сигаретами для соседей, подбрасывал на коленях чьего-то малыша, когда матери надо было отлучиться.

– Костёр в заднице, – тихо произнёс муж, когда парень очередной раз мелькнул по коридору.

Вечером он ухитрился поссориться с кем-то не из нашего вагона и выяснял отношения в рабочем тамбуре; а я, выйдя в туалет, с опаской слушала про «кынжал», который у него всегда при  себе, который он готов пустить в ход, когда «спра-авэдливость нужна».

Вечером он угомонился и лёг, а ночью рыцарски уступил своё нижнее место вошедшей женщине, и прямо в носках, оставив туфли на прежнем месте, явился к нам и занял свободную верхнюю полку.

Утром он готов был служить уже нам.

– Эй, брат, принеси ботинки! – крикнул он, вертанувшись на полке в другую сторону и сунув голову в коридорное пространство.

Непонятно, кому конкретно адресовалось послание, но какой-то «брат» немедленно ботинки принёс. В ботинках он вышел на ближайшей станции и купил арбуз, которым угощал нас и особенно настойчиво Серёжу, умиленно глядя, как тот вгрызается в ароматный полумесяц, а потом водил его мыть лицо и руки.

Настало время обеда.

Работники ресторана понесли металлические судки, гремя многоэтажной подставкой и распространяя по вагону терпкий запах распаренного харчо, жареного лука, перегоревшего томата и бог знает чего ещё…

Парень харчо брать не стал, а взял азу по-татарски с варёным рисом, сел рядом с  Игорем за столом и открыл крышку.

Напротив сидели мы с Серёжей.

Остро запахло томатом и солёными огурцами.

Парень начал есть. Серёжа провожал напряжённым взглядом каждый кусок мяса, исчезающий за шевелящимися усами.

Что делать?

Я ёрзала от неудобства ситуации…

Ни увести, ни отвлечь ребёнка было невозможно.

На третьем куске наш сосед поднял глаза от миски и, подвинув её  к Серёже, ласково спросил: «Хочэшь?»

Тут Серёжа перевёл взгляд с парня на меня и спросил своим ясным хрустальным голоском:

– Мама… Это – чурка?

Показалось мне, или на самом деле в вагоне настала звенящая тишина?

О боги мои, опустите бархатный занавес над этой постыдной сценой!

Никогда, слышите, никогда, клянусь вам, не было в нашем семейном лексиконе этого слова!

Никогда я не чувствовала себя такой тварью и идиоткой одновременно! В голове обрывочно летали мысли  про «кынжал» и высадку на стоп-кране посередине нагретой зноем степи.

И это было бы «спра-авэдливо».

Видимо, всё это хорошо читалось на моём  мучительно  напряжённом лице с полузакрытыми глазами.

Знаете, что сделал парень?

Он протянул свою смуглую большую руку через стол и потрепал моего сына по белобрысым кудрям:

– Ничего, – сказал он. – Малэнький ещё…

Вагон привычно зашумел, и мы поехали дальше.