Иосиф Курлат

Михаил Светлов. Отрывок из романа И. Курлата «Казнить Нельзя Помиловать». Стихотворения. Письма к дочери.

Роман Иосифа Курлата «Казнить Нельзя Помиловать» был издан в двух номерах северодонецкого Литературно-художественного альманаха «Мрiя» (№ 1, 1999, № 2, 2000).

«Буду безмерно рад, если у этой моей мемуарной книги найдутся неравнодушные читатели», — написал автор в предисловии к роману. Уверены, таких читателей станет больше — в пятом выпуске «Особняка» опубликованы выдержки из воспоминаний о Борисе Пастернаке, Корнее Чуковском, Ярославе Смелякове. Сейчас — Михаил Светлов: таким он запомнился Иосифу Курлату, студенту Литературного института имени А. М. Горького, в пятидесятых годах двадцатого века —  времени далёкого, но памятного, хранимого и всегда ему дорогого.

 

 

МИХАИЛ СВЕТЛОВ

 

…На встрече первокурсников со студентами других курсов было весьма торжественно: нас принимали в литинститутскую семью. В президиуме не оказалось ни одного свободного места — на эту встречу пришли почти все руководители творческих семинаров и преподаватели. Нас вызывали по алфавитному списку, мы шли на сцену и, волнуясь, читали свои стихи.

Всё шло чинно и благородно — как в лучших домах.

Но тут вошел в зал худощавый человек в стареньком осеннем пальто и галошах. Он поднялся на сцену, встал за стулом, на котором сидел заведующий кафедрой марксизма-ленинизма Г. Нестеренко, и, сощурив близорукие глаза, посмотрел в зал. Мы сразу узнали его: это был несравненный, всеми любимый Светлов!

Высокомерный и замкнутый Нестеренко услужливо вскочил и побежал за кулисы за стулом для себя, а Михаил Аркадьевич с достоинством сел на его место.

По очереди о наших стихах говорили руководители семинаров: Лев Ошанин, Евгений Долматовский, Василий Захарченко, Василий Журавлёв, Александр Коваленков, Сергей Смирнов1. Они поругивали у каждого из нас отдельные строчки, демонстрируя отличное профессиональное чутьё, но общий тон был возвышенно-восторженным, и мы внимали мэтрам, что называется, развесив уши. Что тут скрывать: многие чувствовали себя чуть ли не гениями, и было бы странно услышать, если бы кто-то сказал о наших стихах, что они в большинстве своём слабые, примитивные, подражательные, и совсем ещё не ясно, выйдет ли что-нибудь из нынешних первокурсников или нет.

   — Смотрю я на вас и завидую, — сказал Светлов. Он взял слово последним и как бы завершал всю длившуюся часа три встречу. — Как вы молоды! — Михаил Аркадьевич налил себе в стакан воды из графина и опёрся одной рукой на трибуну с большим государственным гербом. — И каждый, наверное, про себя думает, что он — исключительно талантлив. Но не обольщайтесь: далеко не из всех получатся настоящие поэты и писатели. Талант или есть, или его нет. И если его нет, то тут уже ничем не поможешь. Даже специальным постановлением ЦК. Но если б в этом стакане была не вода, а что-нибудь другое, покрепче, я бы с удовольствием выпил за то, чтобы из вас всё-таки получились настоящие поэты и прозаики.

Смысл светловских слов дошёл до нас не сразу, не в тот же день. Пройдут месяцы, и мы убедимся, что в институте было действительно много совершенно случайных людей2.

……..

 

     Меня определили на семинар к Сергею Смирнову и даже сделали старостой его. Но я не пропускал занятия и того семинара, который возглавлял Михаил Светлов. Его семинар был не очень многолюдным: обычно приходили Рим Ахметов (Ахмедов. — Ред.)3, Гена Лисин4, Игорь Шаферан5, Юра Гутин6, кажется, Борис Рахманин7. Ещё какие-то ребята появлялись и исчезали периодически.

    Я спросил у Михаила Аркадьевича:

     — Вы знаете, что некоторые ваши коллеги в институте называют вас автором одного лишь стихотворения?

— Они, наверное, имеют в виду «Гренаду»? — грустно улыбнулся Светлов. — Но у меня есть и другие неплохие стихи. «Итальянец», например. Или «Ночь стоит у взорванного моста…»

— Не кажется ли вам, что «умирает ПРЯМО на земле» лучше, чем на «сырой»?

— Нет, не кажется. Потому что в первом варианте у меня как раз так и было. — Михаил Аркадьевич посмотрел на меня с интересом. — А то, что говорят… О человеке можно говорить по-разному, подразумевая одно и то же. Вот, скажем, Светлов. Ну кто он такой? Винище хлещет, в карты дуется, за бабами бегает, а стихи пишет какие…Это же, но с другой интонацией, может звучать и так: Светлов? О, он и выпить не дурак, и в картишки при случае любит переброситься, и за женщинами не прочь приударить, а стихи пишет какие! Чувствуете разницу? Что же касается отдельной строки, то как бы она ни была хороша, стихотворения не сделает. Это всё равно что завлекать человека одной ногой красивой женщины: вы скажете, что она вам нужна целиком, вся.

Я написал цикл стихов «Раздумья» и понёс его не к Смирнову, а на светловский семинар. В цикл, считавшийся в нашей среде «острополитическим», я включил и стихотворение «Ярославу Смелякову». Про это стихотворение было сказано весьма категорическим тоном: прочесть тому, кому посвящено, но… за рюмкой водки. А весь цикл Михаил Аркадьевич разнёс в пух и прах.

Из десяти стихотворений Светлову понравилось лишь одно:

 

Я писал о цветах и рассветах

(Мол, борьба — это дело газет!),

И меня называли поэтом,

И поверил я в то, что поэт.

 

Сколько было камней преткновенья

На нелёгких маршрутах страны…

Голубые мои сочиненья,

Вы кому-нибудь были нужны?

 

Ну а дальше ещё три четверостишия — в том же духе.

 

Светлов сказал:

— Первую строфу я бы снял вовсе. А вторую следует основательно доработать.

Я спросил:

— А как?

— Хотя бы так, — ответил Михаил Аркадьевич и после небольшой паузы произнёс:

 

Я мечтал о великом с рожденья —

Стать поэтом большим для страны…

Голубые мои сочиненья,

Вы кому-нибудь были нужны?

 

— Вроде лучше. Не так ли?

Я протянул Михаилу Аркадьевичу блокнот:

— Запишите, пожалуйста, это четверостишье!

— Для потомков? — улыбнулся Светлов. — Это можно.

И записал строфу нарочито крупными буквами и даже расписался: «Мих. Светлов»8.

……..

 

К моим стихам Светлов относился по-разному. Некоторые замечания, сделанные им на полях моей рукописи, вошли потом в его прекрасную посмертную книгу «Беседа».

Он мог восхититься:

И весенней радугой смеялась

Вымытая рожица окна… — Если бы вы написали так все свои стихи, им бы не было цены!

Мог язвительно уколоть:

Я был в тот вечер светлоглазым… — А в другой каким вы были?

Мог сделать упрёк и посильнее:

Я знаю, что солнце почётным жильцом

В уютных квартирах навечно пропишется… — Здесь хохмачество, а не образ, который дан изнутри. Это остротка, которая снижает авторитет стихов.

 

…………..

 

Со Светловым можно было соглашаться или не соглашаться, но показывать ему стихи было хоть и боязно, но — интересно.

Впрочем, если говорить полную правду, многие из нас тогда никого и ничего не боялись.

 

 

Иосиф Курлат. Стихотворения

 

***

 

В государственный ящик почтовый,

Словно солнечный луч, золотист,

Опустился тихонько кленовый,

Весь исписанный осенью лист.

 

Юным был он весною, зелёным,

Шелестел на ветру в тишине…

Вместе с почтой его почтальоны

Принесите, пожалуйста, мне.

 

На ладони он ласково ляжет,

Неказистый кленовый листок,

И, наверное, больше расскажет,

Чем полсотни обыденных строк.

 

***

 

Горы в профиль и анфас,

Леса позолота,

Я люблю смотреть на вас

С птичьего полёта.

 

У порога длинных вьюг

И снегов пространных

Я — не беженец на юг

К землям иностранным.

 

Вот — морозный день в унтах,

Вот — следы на тропке…

Я — снегирь. Я — зимний птах

Перелесков робких.

 

Я — кольцо на пальцах дней

Невысокой пробы,

Но была бы жизнь бедней

Без моей особы.

 

***

 

Стога. И поле с гречкой.

И лес под облака.

И вьётся по-над речкой

Дорога, далека.

 

Хоромы и лачуги,

Где зори так тихи,

И весело пичуги

Поют свои стихи.

 

Ах, эти пасторали

И ситец голубой!

…Когда ж мы постарели,

Мой бедный друг, с тобой?

 

***

 

Не помню уж, в каком году

Так хорошо жилось:

Стихи бормочешь на ходу,

Вынослив, словно лось.

 

Такой же, как и он, худой

В преддверии весны…

И курточка была худой,

И башмаки тесны.

 

Захочешь есть — два пирожка

Съешь тут же, у лотка.

А встретишь давнего дружка,

Спиртного — ни глотка.

 

И всё — какие-то дела

Без выгод и без льгот…

Спасибо, жизнь, что ты дала

Хоть тот в подарок год.

 

Не получал пинков под зад,

Не числился в ловцах…

А было это в Черновцах

Лет сорок пять назад.

 

***

 

Одни — давно уж за кордоном,

Других — отметили кресты,

А я всё здесь, и беспардонно

Мараю белые листы.

 

Глотками кофе попиваю

И, скромный завтрак не доев,

Я сам себя перепеваю,

Себе до смерти надоев.

 

Работа? Это не работа:

Что за работа песни петь?

А просто стоящее что-то

Сказать так хочется успеть…

 

***

 

Как же эти стихи сочиняются,

Что и славу сулят, и суму?

Никому они не подчиняются —

Даже пишущему самому.

 

Не ищите ответа, родимые:

Нет у музы господ или слуг…

Это дело настолько интимное,

Что нельзя говорить о нём вслух.

 

***

 

Должно было это случиться

По логике жизни простой:

Уехала дочка учиться,

И круглым я стал сиротой.

 

Такая вот выпала доля,

Такая досталась стезя,

И главное, волей-неволей

Теперь даже выпить нельзя.

 

И слабость какая-то в теле,

И не разрешают врачи,

И главное, вдруг улетели

На юг раньше срока грачи.

 

И кот без причины мяучит,

И главное, скучно уму.

…Чему-нибудь дочку научат,

А я научился всему.

 

***

 

За рощей где-то коростель

Зовет подругу: «Дорогая!»

Где та, что стлала мне постель,

И та, и эта, и другая?

 

За горизонт ушла весна,

Куда-то делись коростели,

С того и мучаюсь без сна

На незастеленной постели.

 

***

 

А голова совсем уже бела,
И сны не снятся больше на заре,
Но ты была — ты всё-таки была,
Как этот снег случайный в сентябре...

 

***

 

В архивных бумагах я рылся,

Пропавший искал документ,

И вдруг сорок третий открылся

Всего на какой-то момент.

 

С давно позабытого фото,

Спокойствие внешне храня,

В пилотке со звёздочкой кто-то

В упор посмотрел на меня.

 

Как будто спросил молчаливо:

А как ты сегодня живёшь?

Не прячешь ли мысли трусливо?

С кем споришь? С кем дружишь? С кем пьёшь?

 

А может быть, самодовольно

Устроил привал на пути?

Готов ли ты вновь добровольно,

Коль надо, хоть в пекло пойти?

 

Держу пожелтевший квадратик

И думаю, грусть не тая:

Шестнадцатилетний солдатик

Неужто действительно — я?

 

На место кладу его нежно

И щёлкаю тихо ключом:

Не бойся, остался я прежним,

Тебя я не предал ни в чём.

 

***

 

Как мы жили? Кем мы были?

Воды были голубы ли?

Были зелены леса

И надёжна ли леса?

 

Сазана в полметра ростом

К лодке я тащил не просто,

И над берегом осина

На меня свой глаз косила.

 

Тот, кто пишет, тот — избранник.

А по сути — тот же странник:

Ты придёшь издалека —

Даст хозяйка молока.

 

Это в нас сидит издревле:

Вот ты в маленькой деревне,

Сам становишься ты мал,

Хоть сома — на пуд! — поймал.

 

Это поле, это люди,

Свежий каравай на блюде,

Речь, что бьёт нас наповал,

А в итоге — сеновал.

 

Просыпаешься в соломе,

Весь в мурашках и трухе.

Ничего не нужно, кроме

Правды в будущем стихе.

 

Этим людям, этим хатам

Долго плыть ещё в дыму,

И всё будешь виноватым,

Сам не зная почему…

 

***

 

Душа чернее штольни,

Глаза черствей галет…

Ты болен, друг мой, что ли,

Последних десять лет?

 

Года тебя сгубили

Или транжирой был?

…Кого мы так любили,

Уже нас разлюбил.

 

Завещано отцами,

И прав из них любой,

И связаны концами

Любовь и нелюбовь.

 

И сколько душ печальных,

Обжёгшихся сердец

От этих обручальных

Незолотых колец…

 

***

 

Отжурились журавли и улетели,

Пролетели над просторами земли,

И следы их разъярённые метели

В небе зимнем по-хозяйски замели.

 

Час пробьёт — сугробы снежные согнутся,

И зима запричитает, как вдова,

И опять к гнездовьям журавли вернутся,

И в душе взойдут высокие слова.

 

А пока — метель. И стужа ополчилась

Против будущей зелёной новизны…

Я дождусь их, что б со мною ни случилось,

Если только доживу до той весны.

 

 

СЕАНС ОДНОВРЕМЕННОГО СЧАСТЬЯ

 

Мальчик играет со взрослыми вместе:

Он — за доскою, напротив — гроссмейстер.

Хоть не турнир это — просто сеанс,

Тут интересен малейший нюанс.

 

Тридцать разбитых на косточки досок.

Стар сеансёр и похож он на посох.

Вежливым тоном, как дипломат,

Он объявляет сопернику мат.

 

Вот уж партнёр предпоследний сдаётся.

Мальчик один за доской остаётся.

Партия — схватка воды и огня.

…Жертвует мальчик слона и коня.

 

Не было, жаль, в эту пору оркестра!

— Ты молодчина! — воскликнул маэстро.

Сгрёб все фигуры с доски он рукой:

— В жизни мне мат не давали такой!

 

Уравновешен, галантен, участлив,

Был он, как в юности, весел и счастлив:

Если тебя ученик победил,

Значит, не зря по земле ты ходил.

 

Значит, не попусту ты и не слишком

Был так привязан к этим мальчишкам,

И на турнирах в заморских краях

Сменят тебя они в жарких боях.

 

…Мальчик с победой, как с редкой находкой,

Вышел из клуба обычной походкой.

Шёл он домой вдоль вечерних аллей

И не боялся ничьих королей!

 

***

 

Почернел над домами шёлк

От густого едкого дыма,

И от города лес ушёл,

Как уходят от нелюбимых.

 

Позасохли цветов венки,

Глас кукушки не слышен вещий,

И торчат из земли пеньки,

Как забытые в спешке вещи.

 

***

 

Радуги коснулся я рукой.

Верьте мне, всё это так и было:

Вдруг она возникла над рекой

И меня, земного, полюбила.

 

Мне бы взять и попросту пройти,

Как проходят люди мимо счастья,

Но она стояла на пути,

Полная и неги, и участья.

 

Я не знал, что делать мне, как быть,

Эта встреча — так ли уж фатальна?

Радуга — она материальна?

Разве можно радугу любить?

 

Радуга смеялась в семь цветов

И восторг из сердца извергала,

К ней тянулись венчики цветов,

И трава на цыпочки вставала.

 

Я её коснулся…И тогда

Радуга исчезла, излучилась

В воздухе весеннем, и беда

С той поры со мною приключилась.

 

Обрести б свободу и покой,

Юным и удачливым казаться…

Радуги коснулся я рукой,

А её нельзя рукой касаться…

 

***

 

Уже очертанья нечёткими

Становятся день ото дня…

Тюремными были решётками

Ресницы твои для меня.

 

Нетрезвый бывал, неухоженный,

Но всё же о чём-то радел,

И срок свой, как было положено,

За ними сполна отсидел.

 

Рассыпалась доля по колышку —

Один остается в уме:

Я вышел на вольную волюшку,

Но всё ещё как бы в тюрьме…

 

***

 

Через годы, через расстояния

Прозябаю, бедствуя в глуши:

Никакого нету состояния,

Кроме состояния души.

 

***

 

Вот и расчёска нашлась,
Нету очков, и чёрт с ними!
(Всуе помянуто имя)
Где твоя, Господи, власть?
Мне уже больше невмочь,
Тело заныло от шрамов,
Выпьем ещё по сто граммов...
Чем тебе, Боже, помочь?..

 

 

***

 

Стихи пишу, ломаю в спорах копья...
О чём ни шла бы в словопреньях речь,
Вгрызаюсь в недра, словно рудокоп я,
Чтоб на свет божий истину извлечь.
Но, видно, такова черта эпохи,
Где вперемешку праведность и грех:
Усилий много, результатов — крохи,
И этих крох не разделить на всех.






1Ошанин Лев Иванович (1912–1996) – поэт, автор более 70 поэтических сборников. Долматовский Евгений Аронович (1915–1994) – известный советский поэт. Захарченко Василий Дмитриевич (1915–1999) –  журналист, писатель, общественный деятель. Коваленков Александр Александрович (1911–1971) – поэт-песенник, прозаик. Смирнов Сергей Васильевич (1912–1993) – русский советский поэт. Окончил Литинститут им. М. Горького. Во время Великой Отечественной воевал в Панфиловской дивизии. — Здесь и далее примечания Надежды Бахолдиной.



2 Из главы «Что такое антиклимакс?». И. Курлат. Казнить Нельзя Помиловать. — Мрiя. №1, 1999. С 46.



3Ахмедов Рим Билалович (1923–2017) — писатель, переводчик. Родился в Уфе. С 1953-го по 1958 г. учился в Литературном институте имени Горького (семинары Михаила Светлова и Константина Пустовского).



4 Лисин (Айги) Геннадий Николаевич (1934–2006) — поэт, переводчик.В1953 г. поступил в Литературный институт имени Горького. В марте 1958 г. был отчислен из института «за написание враждебной книги стихов, подрывающей основы метода социалистического реализма». Один из лидеров советского авангардного искусства 1960–1970-х гг., создатель русского поэтического сюрреализма.



5 Шаферан (Шаферман) Игорь Давыдович (1932–1994)— известный советский поэт-песенник. Родился в Одессе. В 1960 г. окончил Литературный институт им. Горького. Михаил Светлов познакомил его с композитором Аркадием Островским — так образовался их творческий союз. Автор сборников «Слушай, сердце!» (1971), «Красно солнышко» (1973), «Для тебя» (1985) и других. Лауреат Всесоюзных и Всероссийских конкурсов песни. 



6 Гутин Юрий Анатольевич (1928). Родился в Херсонской области. Окончил Каспийское высшее военно-морское училище в 1950 году, затем — Литературный институт им. Горького. С 1967 г. — редактор, старший редактор Главной редакции литературно-драматического вещания Всесоюзного радио.



7 Рахманин Борис Леонидович (1933–2000) — писатель-фантаст, поэт, сценарист. Родился в г. Бердичеве. Сборники его рассказов, повестей выходили в издательстве «Советский писатель» в 1970-е –1980-е гг. («Часы без стрелок», 1975; «Моря впадают в реки», 1977; «Ворчливая моя совесть»,1981; «Тёплый ситец», 1982; «Токарь, пекарь и аптекарь», 1989).



8Из главы «Голубые мои сочиненья». И. Курлат. Казнить Нельзя Помиловать. — Мрiя, №1, 1999. С. 41.

 

Иосиф Курлат: «Я очень счастливый человек. Запомни это».

ПИСЬМА К ДОЧЕРИ

 

Эти письма Иосифа Курлата адресованы дочери Наталье, в то время студентке Донецкого университета. Сто восемьдесят три письма, написанных за два года — с 16.07.1998 по 15.07.2000, — наполнены планами, желанием жить и работать, подробностями городской культурной жизни, бытовыми мелочами, в которых человек проявляется именно таким, каков он есть. Если говорить о Курлате, то бесконечно добрым, неунывающим, верящим в справедливость, молодым даже в свои 70 с гаком, «детским», как он сам себя называл. И в каждом письме — стихи: новые и старые, рукописные и вырезки… Здесь, в публикации, посвящённой его памяти, только некоторые из этих писем.

Иосиф Курлат умер 16 июля 2000 года, и два его письма были доставлены дочери уже после его ухода, как будто донося последние слова отцовской любви из неведомых живущим миров: «Я тебя всегда любил, люблю и буду любить до конца своей жизни. Но даже и потом, из космических отдалений, всё-таки постараюсь найти способ продолжить опекать, оберегать и поддерживать тебя своей любовью…».

Письма из архива Натальи Курлат; публикуются впервые.

 

1998 год

…Дорогая доченька, поздравляю тебя с началом нового, студенческого, совершенно необыкновенного поворота в твоей судьбе. Вспоминаю, как это было со мной в юности в Харьковском институте иностранных языков, а затем — уже в довольно зрелой юности — в Москве, в Литературном институте, и ужасно завидую тебе, разумеется, «белой» завистью.

Ты уехала, и город в какой-то степени потерял для меня прежний интерес: он вроде как осиротел, ну и я вместе с ним.  Но у меня до больницы остаются считаные дни.  Нужно справиться с оставшимися незавершенными делами, чтобы за мною не числилось — на всякий случай — никаких хвостов.

P.S.  С позавчерашнего дня меня всё сильнее тянет на стихи. Может, отважусь написать что-нибудь после этого огромного периода молчания…

 

…Как я тебе уже говорил, отбываю в больницу.  Конечно, из-за неопределенности, от незнания, что ждет меня впереди, и чем все закончится, на душе подскрёбывают кошки. А так — все более или менее нормально. Вчера был вынужден отключиться от стихов, выметая из головы начисто возникающие снова и снова строчки, а то бы, наверное, у меня сил бы не хватило даже до больницы добраться. В квартире — повсюду горы исписанной бумаги, и на кухонном столе — тоже. Стало холодно — на улице, дома и в душе. Но ты не волнуйся обо мне, дорогая, по-моему, ничего трагического на этот раз со мной не случится…

 

…Часто вспоминаю свою студенческую жизнь, когда я учился сначала на стационаре – в Харькове (с 1947 г.), а потом в Москве (с 1955). В Харькове в инязе наше общежитие было в глинобитном бараке, и сильно холодно было в ту зиму, свыше 20 мороза, иней толщиной с палец выступал с утра на внутренних стенах. В нашей комнате (со мной жили ещё трое парней-фронтовиков) мы повесили плакат: «Великий полярник Амундсен сказал: «К холоду привыкнуть нельзя — его можно только терпеть».

По такому страшному морозу я был тогда ещё в своей форменной офицерской шинельке. И вот «за активную общественную деятельность» меня неожиданно премировали «промтоварным» талоном, дававшим право на покупку в магазине осеннего пальто (хлеб тогда, кстати, тоже продавали только по карточкам, и нам вечно его не хватало) — за 596 р. Это было, наверное, самое дешёвое в мире пальто, но оно мне очень нравилось, потому что было «цивильным», то есть гражданским. На нём был крепко вшит большущий ярлык: «Пальто демисезонное. Полушерсть. Настоящая». И я тут же сочинил стихотворение:

 

Не лентяй я и не бездельник ,

Но хожу я всегда без денег,

Ветер гонит листья вприпрыжку,

Снег на улице или дождь,

Надеваю своё пальтишко,

Из которого сыплется дрожь.

Помороженное, пропылённое,

Настоящая полушерсть,

Дорогое демисезонное —

За 596!

 

А поступив в Литературный институт в 1955 г., я «отличился» чуть ли не в первый месяц учёбы, сочинив стихотворение «В больнице», которое долго потом называли «антисоветским» и «антипартийным».

 

Заходит доктор в белые палаты

У белых коек подолгу стоит

То комкает он лацканы халата

То через силу шутит и острит.

Он ловит пульс уверенно и ловко,

Кладёт на лбы горячую ладонь:

И в равнодушных выпуклых спиртовках

Горит холодный голубой огонь.

Кому-то больно, и кому-то плохо.

Кому-то страхи видятся из тьмы.

Как человек, великая эпоха

Заражена бациллами чумы.

 

Вот такие воспоминания, любимая моя доченька. Вообще, полагаю самым серьёзным образом, время прочтения моих стихов ещё не наступило. А когда оно наступит, то их уже нигде нельзя будет сыскать, и я сам вместе с ними уже никому не буду нужен. И это, поверь, не бахвальство и не оголтелый пессимизм: такова жизнь…

 

…У нас выпал хороший снег, температура не очень низкая, кругом бело и красиво. Одним словом, настоящая зима. Я почти здоров, поддерживаю форму при помощи ежедневной зарядки.  Позавчера динамовцы Киева в блестящем стиле выиграли в Париже у чемпиона Франции «Ланса» со счётом 3:1 в Кубке европейских чемпионов и вышли в четвертьфинал. Наблюдая за игрой по телевизору, я получил колоссальное удовольствие и даже посмотрел её повторно на следующий день. Так что я в неплохом настроении.

Вспомнилась одна штучка, сочинённая в шутку в 1955 году на творческом семинаре у Александра Коваленкова. Были на нашем курсе очень занудные и сволочные молоденькие поэты, которые вздорно критиковали Беллу и Юнну1 всякий раз. Вот я и сочинил на лекции четыре строчки, когда задали привести пример точной рифмы:

 

Только Вова Фирсов стих —

Кузнецов читает стих.

А скажите, то не вы ли

На Тверском под вечер выли?

 

На Тверском бульваре расположен наш незабвенный Литературный институт.  В бывшем доме А. Герцена (неподалёку от знаменитого памятника Пушкину).

 

… Весь день сижу и жду пенсию, как дурак: приготовил сумку для базара, в доме нет ничего съестного, и жду: может, осчастливят. Ничего не поделаешь: такая жизнь пошла: надо терпеть и приноравливаться.  Да я уж как-то и приспособился. Вот только если не принесут сегодня пенсию, Фильку кормить будет нечем.

Он, кстати, сейчас разлегся, вытянувшись во всю длину, на спинке кресла у окна, свернув странным образом шею набок и расположив голову прямо на батарее — блаженствуя, спит.

Припомню специально для тебя что-нибудь их самых ранних моих стихов.

 

Я таким ещё ласковым не был,

Если хочешь, скажи, дорогая,

По шершавой ладони неба

я погоду тебе угадаю.

Этот вечер поэтом создан,

Или Богом — его рукою.

Если хочешь, по картам звёздным

Всё, что было и будет, открою.

Если хочешь, я рифмы жемчуг

В нити строчек любовно продену

И тебе, самой лучшей из женщин

Ожерельем на шею надену. (1947-й год).

 

Странно думать, что все это сочинялось целых… полвека тому назад! Наверное, ерунда, но вот, поди ж ты, всё помнится, до последней строчки. 

 

1999 год

… Получил твое письмо, от которого веет грустью и безысходностью. Маме2 позвонил, мы поговорили с ней и об этом.

Ты просто очень устала. Вообще-то нужно сызмальства учиться извлекать чувство радости из всего — и даже из воздуха. Жизнь сама по себе — огромная чудо-радость, и только за это нужно быть благодарным ей.

Утро солнечное и теплое — радуйся, встретила хорошего человека —  радуйся, успешно сдала зачёт — радуйся. Радуйся хорошей книге, одежде, пище.

Не понимаю людей, которые с горечью говорят: «Скорей бы день прошёл». Особенно тех, у которых они, по сути, уже «считаные».

Мне ближе и понятнее те люди, которые с сожалением вздыхают: как жаль, что и этот день уже прошёл и канул в вечность. Так что учись радоваться жизни! А я считаю дни до нашей встречи. Осталось 6 дней…

… Вчера наконец-то привезли мне сигнальный номер альманаха3. Уровень как минимум европейский. Одним словом, блеск! И мы это сделали. И название мне теперь нравится — «Мечта». Это действительно мечта всей моей жизни.  Будет презентация и большая тусовка. А сегодня в Центре детского творчества — первое занятие «Родничка»4. Я счастлив!

 

… Временами становится жутко тоскливо, и я спасаюсь работой. Над своей книжкой5 тружусь каждый день, постепенно продвигаюсь вперёд: пишу новые стихи, переделываю старые, разбираю бумаги архивные, печатаю на машинке, вычитываю. Эта работа приносит радость и удовлетворение. Заедает быт. Но всё это — пустяшные события, которые учусь переносить с юмором.

…Я ушёл весь в работу, и времени на всё остальное уже начинает не хватать.

Не знаю, чем это кончится, но я рад этому, рад, что пишу стихи, тружусь над книжкой, сотрудничаю с газетами. Значит — живу. 90 процентов времени, когда не сплю, отнимают занятия. Остальные 10 — быт.

Второй день у меня отличное настроение, приподнятое до невозможности. Радости земные надо ценить, тогда она покажется не такой уж и беспросветной. Разбирая архив, выуживаю стихи, которые считал утерянными.

 

А вообще, всё у меня было и есть. Умру — скажут: вот что у него было? А ты не слушай, у меня было всё, я очень счастливый человек, запомни это. Я думаю, ты довольна мною сейчас: я держусь, делаю полезные дела и стараюсь реже болеть.

 

…Не переживай, доченька. Вот что со мной случилось со времени твоего отъезда:

Во-первых, починили раковину.

Во-вторых, написал статью и завтра отнесу в редакцию.

В-третьих, чувствую себя несколько лучше.

В-четвертых, мне занесли ещё одно лекарство – от давления.

Но главное: ничего плохого не случилось. И я пишу стихи!

Кот стал очень странно себя вести: линяет от жары, а ещё на каждый телефонный звонок бросается, как очумелый, к аппарату, словно звонить могут ему. А посредине разговора лапой нажимает на кнопку, чем поставил меня несколько раз совсем в неудобное положение.

Вчера на последние деньги (как всегда, жду пенсию), купил мороженое. Было очень жарко, не утерпел. Пришёл домой, сел в кресло и стал есть. Филя пристроился рядом и начал тоже к нему прикладываться. Так мы по очереди и лизали это мороженое, пока не съели совсем. Привет тебе от него! (т. е. – от Фили!).

 

…Вот снова пришло твое письмо! Знаешь, я всегда за пару ней до события точно знаю, когда придёт от тебя письмо: предчувствую. А я двое суток провалился в какую-то бездонную яму: страшно поднялось давление, затемпературил. Каюсь, в минуты слабости душевной призывал тебя — хотелось повидаться.

Знаешь, жизнь, как правило, тяжёлая штука, но у человека одна, и другой у него уже не будет. И, несмотря ни на что, — она прекрасна. И неповторима, особенно в юном возрасте.

Сколько у меня было плохого и тяжёлого в жизни, а в конце пути вспоминается только хорошее, светлое, доброе.  И оказывается, что всего этого в моей жизни было гораздо больше.

Мне нравится, что ты так хранишь мои письма и даже разложила их в хронологическом порядке (целых 52!). В конечном счёте от меня и останутся они. Да ещё стихи. Будет что помнить. А это уже, полагаю, немало. От многих не остается и этого…

P.S.  Не надоел ли я тебе своими стихами?

 

Когда, уже не на этом свете

Спросят меня, где я так долго был,

Отвечу: «Гулял на одной далёкой планете

И дочку свою любил…»

 

… Вчера, работая над «Родничком» 6, прихватил и часть ночи. А в 7 утра раздался звонок в дверь: пришла нищая, такая захудалая на вид, что я отдал ей последний оладик, приготовленный с вечера на завтрак.

Голова трещала ужасно. Всё же сочинилось четверостишие:

 

…И снизошла благодать,

только за что, не пойму.

Нечего нищенке дать,

Нечего есть самому…

 

На этом месте пришлось прервать письмо, потому что мне сообщили, что в Черновцах умер Саша7,  мой сын и твой брат. Меня как обухом по голове ударило — ему всего 46 лет. Мне стало так плохо, что и передать словами не могу: терял сознание, падал, поднимался с трудом, ударился головой о косяк и не смог вызвать «скорую». Отпустило немного только через несколько часов.

Вот так случилось в жизни: пережил собственного сына… Теперь Саши больше нет, а мы даже не попрощались. Помяни его добрым словом…

Оставшись один на один со своим горем, старюсь — даже через силу как можно больше загрузить себя работой. Может быть, к понедельнику закончу наконец рукопись пятого выпуска «Родничка». Разослал письма-приглашения на фестиваль в 26 городов Украины, готовлю страницу детских стихов для городской газеты, а также материалы для луганского журнала «Бахмутский шлях» общим объёмом 500 страниц.

Сам себе удивляюсь: как это мне удаётся сворачивать целые горы рукописной и машинописной бумаги? Устаю страшно. Поработаю часа два, потом столько же почти лежу на диване, даже читать не могу — не хватает сил.

 

…У нас (наверное, и у вас) сильно похолодало, отопление успели отключить накануне, и мне от резкого перепада температур стало хуже. Да и ещё почти три дня выдались такие – никуда не выходил из дому и ни с кем (!!!), кроме Фильки, не разговаривал. Хоть волком вой от такой тоски… Но  я всё же справлюсь в конце концов и со своим состоянием, и с настроением. Я всё время думаю о тебе и вспоминаю только хорошее из прежней (семейной) жизни. Родная, есть ли у тебя деньги и еда? От незнания мне постоянно грустно. Наверное, от собственного бессилия и невозможности немедленно что-либо круто изменить в лучшую сторону.

Я живу по-стариковски. Придерживаюсь почти что больничного режима. Но при этом каждый день часа по 3 занимаюсь рукописью будущего «Родничка»-2000». Иногда мне это утомительно, а иной день — в охотку. Зависит всё от состояния моего душевного.

 

... Меня всё больше засасывает работа над «Родничком»8, с каждым утром встаю всё раньше и всё больше часов просиживаю за столом и за пишущей машинкой. И то сказать: надо из 1250 детских стихотворений выбрать 75-80, составить рукопись. Устаю всё больше, но эту работу надо сделать обязательно, иначе дети будут лишены уже ставшего привычным для них поэтического праздника.

 

… Два дня не знал покоя и почти не спал. Вышла из строя моя печатная машинка, а на столе — гора сверхсрочной работы. Вчера вечером разыскал по телефону одного старого приятеля, мастера на все руки, он сегодня утром же примчался, нашел сразу же неисправность и за 10 минут её устранил.

Повезло на этот раз, теперь можно продолжить работу над рукописью. Судорог у меня больше нет, и я несказанно этому рад. Каждый день выползаю по каким-то делам из квартиры. Читаю, работаю. Так и жизнь проходит жизнь за днём. Иногда бывает очень одиноко. Хорошо, что есть кот. Кстати, у него радостное ЧП: за диваном обнаружил мышку (?), съел её на кухне и передает тебе «мяу».

 

…Ты уже должна приехать на мамин день рождения, и моё письмо не успеет дойти до твоего отъезда. И всё же я пишу тебе — очень тоскливо стало. Может, в этом виновата погода. Такая не по-весеннему сумрачная и холодная.

Филька всю ночь не давал спать: то без конца просился на балкон, то метался по квартире, вздымая палас, как ошалелый. Может, ему хотелось поймать ещё одну мышку? Но у меня, видимо, больше нет никаких мышек…

 

...Вот и кончились наши римские каникулы. Спасибо тебе, родная. Ежедневное общение с тобой прибавило мне сил, и теперь, кажется, можно жить дальше. Я почувствовал, что снова обрёл семью и смысл жизни: считать, отмечать дни в календаре до твоего приезда, ждать писем и звонков.

Моя золотая девочка! Теперь мне стало полегче, и я постараюсь прожить подольше, чтобы не расстраивать тебя уходом в другие сферы, пока ты по-настоящему не окрепнешь, чтобы вынести разлуку вечную со своим глупым стареньким отцом.

 

2000 год

… Дорогая моя, любимая, единственная! Пишу тебе «на бегу» (не хватает времени и сил). Вчерашний день был трудным, но перенёс я его лучше, чем ожидал. В Кременное9 меня увезли в 9.15 утра, а привезли позже 14.00. Там я третий год подряд провожу в качестве «шефа» районный фестиваль детской поэзии. В основном эти дети из сельских школ. Читали человек 40.

Я неожиданно для себя самого оказался в неплохой форме. Выступил перед детьми: удачно говорил и с успехом почитал стихи. А потом «за стаканом чаю» — и взрослым почитал также (из последних стихов), и вроде бы с успехом: одну даму из районной администрации даже довёл своими стихами до слез. Приятно слышать от людей (в конце фестиваля меня благодарили очень душевно и дети) такие слова о себе и своих несчастных стихах…

…Завтра самый для меня ответственный день в году — фестиваль. Пожелай мне успехов и сил, чтобы выдержать такую нагрузку!

 

…Пишу тебе вечером, снова всё не успеваю, времени в обрез. С утра возобновил работу над своей рукописью, много общественных обязанностей, в субботу первое занятие литобъединения (я занялся его восстановлением и реконструкцией). И фестиваль детской поэзии уже «на носу».

Но всё равно:

 

Как жалко: день уже прошёл,

И спать пора ложиться…

Мы с ним успели подружиться,

Нам вместе было хорошо!

 

…Рад послать тебе вырезку со своими стихами из областной «Нашей газеты». Эти стихи дороги для меня тем, что писались в процессе борьбы за самого себя. Когда на меня многие уже махнули рукой, я вернулся к самому себе и не выживаю, а живу полноценной жизнью и делаю — по мере своих сил — добро людям. Меня сейчас чуть ли не ежедневно благодарят то взрослые, то дети, за то, что я им помогаю делать их первые шаги в поэзии. И это объясняет, почему у меня всё чаще превалирует хорошее настроение…

 

Когда издалека весною

Вернутся к гнёздам журавли,

С души сойдёт все наносное,

Как сходит снег и грязь с земли.

И в лучезарный день погожий,

Возникший из небытия,

Я чист, как одуванчик Божий,

Седоголовое дитя.

 

Не переживай обо мне, моя доченька.  Пенсию задержали, но я доживу до счастливого дня её получения. И до других счастливых дней. Думай обо мне постоянно, но особо не переживай. Я от жизни уже взял почти всё, что мог. Но мне по-прежнему, несмотря ни на что, жить интересно и любопытно. Так что я постараюсь прожить подольше…






1Белла Ахмадулина (1937–2010) и Юнна Мориц (р. 1937).



2Литвинова Татьяна Александровна (род. 23 мая 1956; Изюм) — поэт, автор шести книг и многочисленных публикаций в литературных журналах и альманахах: «Этажи», «Европейская словесность», «Особняк» (№3, №5) и многих других. Живёт в Северодонецке (Украина).



3 Литературно-художественный альманах «Мрiя» («Мечта»), главным редактором которого был Иосиф Курлат.



4 «Родничок» — детская поэтическая студия.



5 «Книга посвящений» — над её созданием трудился в то время Иосиф Борисович.  Он задумал издать 130–150 стихотворений, посвящённых конкретным людям, с которыми сводила его судьба. После его смерти рукопись долго лежала невостребованной. В 2012 году в Луганске был издан сокращенный вариант книги под названием «Когда добры ко мне бывали…».



6Здесь имеется в виду: над книжкой детских стихов по итогам Всеукраинского фестиваля детской поэзии.



7 Александр Курлат – сын И.Б. Курлата от первого брака. Родился в 1955  г. в г. Черновцы.



8Фестиваль детской поэзии «Джерельце» («Родничок») был создан в Северодонецке Курлатом в 1990-м году как городской, в 1995-м стал областным, с 1998 года приобрел статус Всеукраинского; после смерти Курлата стал Всеукраинским имени Иосифа Курлата. Однако несколько лет назад финансирование прекратилось, и сейчас фестиваль существует в качестве регионального; по итогам каждого фестиваля, начиная с 1995 года, издавалась книжка детских стихов «Джерельце» («Родничок»); несколько последних лет не издаётся.



9Кременная — город районного значения в Луганской области Украины, административный центр Кременского района. Расположен на реке Красная около реки Северский Донец в центре лесного массива «Кременские леса»; находится примерно в 30 км от Северодонецка.



 



К списку номеров журнала «ОСОБНЯК» | К содержанию номера