Шизофрения

Разговариваю сам с собою – это шизофрения, да?
Ну и плевать, потому что реально легчает.
Что делать с этой судьбою, в эти мои года,
Когда ничего ничего уже не предвещает.
Кроме того, что время берет свое, вот  ушла весна
В никуда или в очередное лето,
А ты, если и видел ее, то будто бы из окна
Поезда, где катишься без билета
Потому, что билеты положены «для своих»,
Все СВ, сидячие и плацкарты.
И тебе предложено на своих двоих
В эту даль, но без компаса и без карты.
Впрыгнул, втиснулся внаглую на ходу,
Притаился в тамбуре – мол, курю тут
Да в окно смотрю, но со страхом жду, 
Появления контролеров лютых.
Вот придут и высадят, да пинком под зад
На глухом полустанке или кордоне,
И теперь уж точно куда глаза,
Хорошо, если не с конвоем и не в колонне.
Жизнь чиста и прекрасна, и мимо тебя летит
С громом, лязганьем – ей никого не жалко.
А тут  вечером из куста по тебе соловей свистит,
Разливается как сигналка.  

сонет № 4

Где были мы все эти злые годы?
Мы были здесь и прятались в словах.
Имея всё, вымаливали льготы,
Пускали их по ветру в головах. 

Как флюгеры под веселящим газом 
Вертелись лихо, жили «на ура!»…
Но жизнь-поэму съели метафразы,
И проза-жизнь уже неопера-

бельна. Как вязкая параша, 
Как сумасшедший абстинентный сон
Течет – плывешь, приняв едва сто грамм.

А мальчик, словно кисти Караваджо,
Тебя на улице снимает на I-Phone
И с тегом  #синь сливает в Instagram.

сонет № 3

Когда-то я шлялся по улице этой
Еще сорванцом, белобрысым мальцом…
Мой путь вслед за улицей свился кольцом – 
Я под пальтецом и дымит сигарета.
Бреду. Сочность красок сезанновых лета
Вокруг увядает. С печальным  лицом 
Влекусь, наблюдая за тихим концом
Сезона и улицы. Кажется – света.
Листву отряхнули кудрявые липы,
У бани пасутся корявые типы,
И все –  хоть на холст. 
Четвертый десяток, эпоха цинизма – 
И лица ребяток с импрессионизма
Печатями пост.

Королева (из цикла «Про девочек»)

А помнишь, в школе звали «королевой»? 

И ты сразила бы любого жиганка,
Когда б не взглядом, то одною левой,  
Была любовь одна – кёкушинкай. 
Ходила, словно роковая дама,
Но пояс черный был не для чулка,
А кимоно – не блядская пижама, 
И лишь одна любовь – кёкушинкай.
Но «королева» стала дура-дурой,
Как повелась из-за блатного партака,
Сосед откинулся – трава, солома, «хмурый», 
К ромалам ездки, а не на кёкушинкай.
Куда все делось, как так получилось?
Любовь ушла, кёкушинкай забыт.
Ужалилась по-первой, подлечилась, 
Подсела… за хранение и сбыт.
По перваку тебе влепили малость, 
Как на суде шумела голова!
Сперва – СИЗО (ты там переломалась),
Потом УДО (но с нифелями через два). 
Ты в «капельнице» до шального бреда
Сидишь и пьешь бодяжный «бычий кайф», 
А я вдруг вспомнил про твои победы, 
Про твой божественный кёкушинкай.

Болдинская осень

Бывал по осени, бывал.

А то, конечно, выпивал,
А как не выпить-то с тоски,
Едрит-ить в душу!
Гулял, на лошади скакал,
На чарку в дом к себе пускал.
Его все знали мужики.
И сказки слушал. 

Не знаю, что он тут писал,
Все больше с девками плясал,
Чуть жонихи его, бяда,
Не порешили.
С фантазией был человек:
В исподнем выскочит на снег…
Ото ж, на то и господа,
Чтобы грешили.

Чернявый, юркий, небольшой,
А все же с русскою душой – 
Бывало плетью так ожгёт,
Да через спину 
Одно и слово, что «поэт»,
А так чуть что – за пистолет: 
«Бабах»! А кто сейчас не пьет?
За то и сгинул…

***

Доехать в Тольятти стоит как банка мёда
Трехлитровая – дорога в один конец.
И становится ясно, даже и без намека,
Жизнь сладка тут, как в детстве на улице леденец.
Вот водитель берет у вас банки, бочонки и туеса,
Аккуратно укладывает в багажные закрома
И везет к себе в город на паточно-сладкие улицы
Своим счастливым и липким деткам в сахарные дома.
И здесь все издревле довольны таким укладом,
И как жить иначе возможно никто не поймет.
В заводе в моторы к новехоньким ладным ЛАДАм
Тут заливают, конечно, не масло, а чистый мёд.
Повсюду на улицах слышатся сладкие речи,
И приторно щемит в груди с этих сладких речей.
А речи сливаются в томно-тянучие речки,
И в Волгу впадает как будто медовый ручей.
На том берегу, там где горы и всё красиво,
Со Стенькиных пор там ухватист, сметлив народ.
Черпают воду медовую и варят хмельное пиво,
То самое «Жигулевское», что пьется как чистый мёд.
Конечно, поверит не каждый во все, что тут было сказано.
Но инвалид околоумственного труда,
То есть пиит, точно знает теперь, что «мёдом намазано» –
Это в Тольятти. И срочно спешит туда!