Дом был другой. Стихотворения

Родилась на Украине, в городе Смела. Окончила Черкасское музыкальное училище и Литературный институт им. А.М. Горького в Москве. Автор пяти поэтических книг и публикаций в журналах «Наш современник», «Дружба народов», «Российский колокол», «Парус», «Радуга», в альманахах «Истоки», «Никитские ворота» и в других изданиях. В переводах на сербский стихи публиковались в альманахах «Руски Алманах», «Траг» (Сербия) и «Ријеч» (Босния и Герцеговина). Обладатель «Золотого диплома» IV Международного Славянского литературного форума «Золотой Витязь» за сборник стихотворений «Елица». Живёт в городе Черкассы. Работает журналистом, переводит поэзию с сербского и польского языков.

Тема войны сегодня проходит через сердца многих поэтов Украины, как пишущих на украинском, так и на русском языке. Эта сквозная боль неистребима, даже если стихи посвящены красоте окружающей природы, цветенью жизни, счастью любить, «потому что жизнь похожа на обломки». И Елена Буевич это остро чувствует, воплощая в своей поэзии боль и переживание.

                                                                                                                                                                                                                        Д. Ч.

* * *

 
Дом был другой, и заборчик – другой,
и тропинка, протоптанная, дугой,
и в снегу – тяжёлые ветки
и следки соседской левретки...
 
Но очнёшься случайно не там, а тут,
где подхватят тебя и несут, несут,
и поют на ходу, и смеются,
и бессмертными остаются.
 
 
* * *
 
О войне, о войне, о войне,
ничего, ничего о любви.
В приграничном больничном фойе
и на площади, полной людьми,
 
и во сне, побеждающем страх,
и в раю, где плывёшь в глубине,
если стрелка на белых часах,
и лекарство по вене и вне….
 
А проснёшься зачем-то живой –
так безумствуют громче вдвойне
над твоей не твоей головой.
И опять – о войне, о войне.
 
 
CАД
 
розы раскрытые раны
маки промокли бинты
и ни моне ни сарьяны
здесь не возьмут красоты
 
этот пион всемогущий
этой акации луч
светят из мертвенной гущи
словно нейтроны из туч
 
всё пробирает буяет
всё обнимает собой
будто бы не убивает
больше любого любой
 
 
ВОЙНА
 
Хочешь, скажу тебе, что будет на самом деле?
Война нас заставит забыть о нас, держать себя в чёрном теле,
выветрит все упоминания о любви из сна и яви,
выберет из всех – нас двоих и железной рукой задавит.
 
Это за то, что мы хотели увидеться в мае –
сфоткаться на мосту, из центра ехать в трамвае,
долго гулять над рекой, искать созвездие Девы,
засыпать под утро, не зная, кто мы и где мы…
 
Это за то, что много о чём мечтали,
мало имели, тяжело трудились, были из стали,
и когда другие ломались, ты молился и я молилась…
Мы получим сполна за всё, и тут ни при чём справедливость.
 
Здесь работает высший закон, закон для Иова:
у других – безмятежный сон, плодоносит корова,
тучны стада у них, не пропадают дети,
лишь для таких, как мы, нет ничего на свете.
 
И когда друг друга жизнь случайно протянет, «на»! –
наступает конец, миру венец, война.
 
 
ПОБУДКА
 
Утро. Звук. Свет.
Опять эта жизнь...
Надо собирать себя по кусочкам.
 
Вот ноги –
они будут бежать.
Вот руки –
они помогут отстреливаться.
 
Желание и боль –
так, не сильные пока,
только чтобы отметиться, что в наличии.
И почему-то – всегда вдвоём...
 
Воспоминания –
о, здравствуй, сердце,
значит, ты на месте!
 
И лицо тоже,
это – самое важное.
 
Это оно будет стараться,
чтобы никто не заметил,
как мне трудно
изображать
человека...
 
 
О МАТРОНЕ АНЕМНЯСЕВСКОЙ
 
Горит земля до донышка,
до брёвнышка – в дыму…
А где живёт Матрёнушка,
неясно никому.
 
Не в темноте обидчивой
в сенях, на сквозняке,
а в теплоте провидческой,
у Господа в руке!
 
Чтоб помощь скороспешную,
иметь нам и в огне.
Шепчу во тьму кромешную:
«Матрёнушка, и мне…»
 
 
* * *
                                         Н. Григорьевой
 
Есть города, к которым прикипаешь,
послушаешь, и тут же в такт киваешь –
 
и облакам, над Свислочью повисшим,
и чудакам, вещающим о высшем,
 
и внутренним обрывкам-диалогам, –
застыв для съёмки на холме отлогом
 
и забредая в городские скверы,
родные и знакомые без меры...
 
Ты сорок с лишком шёл сюда, в родную
страну-сторонку, в эту клеть грудную,
 
и, не подозревая ни о чём,
свернулся слева, под её плечом.
 
Здесь, оглашая криком римский свод,
твой дед-младенец был крещён. И вот
 
ужели ты того крещенья свет
снимаешь на стене, и смерти нет?
 
 
* * *
 
Убегает, изворачивается, а ты её –
за цветной уголок выскальзывающего платья,
за дубовый лист, за воздух, за ё-моё –
восклицание, восхищение без понятья…
 
(Ухватить ненадолго, держать на весу
и рассматривать, словно бабочку, уважая
её мир цветочных полян в лесу,
а потом всё равно отпустить: чужая).
 
Что же жалко так, что же трудно так –
расставание не превращая в драму?
Люди – ласковы, воздух – масляный, что коньяк,
а пейзажи вокруг – хоть каждый в раму.
 
Но не всё ли равно, когда, – отпусти,
не скули, что, мол, не всё рассмотрелось…
Тяжела полнодушность, легка пустотелость,
край Отцовой ризы уже в горсти.
 
 
СВЕРЧОК И ДРУГИЕ
 
Поймала нас зима в садок,
накрыла, как сачок.
Сиди. Ни в поле, ни в садок...
Ночь, печка и сверчок.
 
Он так поёт! Сверчит, трещит,
стрекочет и урчит.
От страшной жизни – прочный щит:
сверчок, огонь в печи.
 
Дружище, не журись подчас,
не плачь, как дурачок!
Покуда есть с тобой у нас
и печка, и сверчок.
 
А есть ли в этой жизни толк –
пусть скажет, кто мудрей.
Сверчок ли, кот ли, заяц, волк,
а может – воробей!
 
 
КОРАБЛИК
 
Снасти ветхи, мачты тонки,
борт – не низок, не высок.
Жизнь похожа на обломки,
но трепещет парусок.
 
Ветер свищет, тычет тучи,
рвёт, бросает и полощет...
Меньше малого получит
тот, кто многое восхощет.
 
Продержись ещё, не сетуй,
будет и тебе – сторицей.
Не за то, и не за это,
а по милости велицей.