Дом, набитый немецкими книгами

* * *
Срастаются обратно времена:
В пазы зубцами попадают даты,
Цари припоминают имена,
И копья достают из ран солдаты.

По нашей воле повернули вспять
Вода клепсидры и теченье тени,
И даже рост губительных растений
Любовью нашей мы смогли унять.

И радость обретения родства
Сменяет темноту неузнаванья:
С Коринфом обнимается Москва,
С Пекином обнимается Кампанья.

И Колизей расколотый в пыли
Взрастает, словно лилия живая,
И Вологда, по-вепсски окликая,
Саму себя зовет из-под земли.

***

У тебя изломанный зуб коренной и набитый немецкими книгами дом,
И жена, как другая страна, граничит с тобой бедром,
Когда ты отходишь ко сну, нажимаешь: мобильник – будильник – на семь,
И лепечет с иконы Исус: кто тут спрятался? Я тебя съем.
И повыше крестца ноет будущий радикулит,
Но ты по привычке думаешь: это душа болит.
Это душа болит, колет, как золотая струна.
Что там еще болит, если
Не она?

***

В раю переходят на зимнее время.
Поникли плоды, позолота небес
Темнеет и гаснет.
И всё к переходу готово:
Все жители дружно помолятся Богу,
Петрарка опять напишет эклогу,
Идиллию, фугу – Бетховен,
И всё как обычно.

Но только никак невозможно привыкнуть,
Что каждую зиму особенно жалобен
Стук в поднебесную главную дверь,
А Пётр пустит немногих.
И в инее кущи Эдема
Простоят до весны.

***

Телесные рифмы.

Стоя пред нею нагою, поймёшь: никакой надежды.
Как опровергнуть, сказать, когда нечем вдохнуть?
Тело есть мера и суть, а не форма одежды.
В нём – голос, голод, путь
Твой. О, сколь
Наклонение его повелительно!
Притяжательно! Кровь, сласть, боль –
Три сестры в нем. Пересчитай их внимательно.
Которая нынче глядит на тебя обольстительно?

Кроваво-потаённая та,
В её болях помесячных, рта
Чьего дик надрез?
Или второй суккуб, враг, бес
Последним холодком стекает в пах?
Иль ты у третьей в руках,
Самой печальной, а потому
Близкой холодному сердцу твоему?

Вселяя огонь объятием тесным
Чья холодная ладонь
Сжимает твои чресла?

***

Мальчуган.

И словно какое-то другое зренье.
Рябь и полосы и дрожанье,
Как в старом кино.

Двор – а дальше – ничего нет.
Калитка – а за ней – пропасть,
И воды там низвергаются
В пустоту небытия.

Там чудища и мрази и темень
и кошки и дифтерит и Мамай в трусах –
В-общем, весь остальной мир.

Ходишь туда-сюда,
И ты уже как будто бы корабль,
И нужно скорее этим насладиться.
Нет, «корабль» не потонет –
Твоё «как будто бы» пропадёт.

И в море двора –
Континент песочницы.
Если смотреть от подъезда –
Австралия.
А от гаражей – какая-то нелепица.
Атлантида?

Пожарная лестница
С непреодолимой и страшной
Четвёртой ступенькой.

Не понимаешь, о чём я?
Присядь на корточки.
Убери лишние вершки,
Возвысившие тебя над горшком.
Эти два первых вершка –
Лучшее, что было на твоём пути
К двум аршинам.

***

Мужик.

Долго лежал он.
Очень долго.
В траве
На самом краю колхозного поля.
Пока ветры не обглодали его кости.
Пока стебли не выпили его глаза.
Оттуда,
Из леса,
Пришёл на закате старик
И собрал в узел всё,
Что от него осталось:
Запах хлеба и горя,
Мальчишескую улыбку,
Несколько добрых слов.
И унёс.

***

(из невидимых стихов)

Wasserleichenpoesie*

Плыло пол луны.
Блеск клякс звезд.
В шуме волн ищу ритма –
Впадаю в грех филологии.
Знаю: что-то мне силится ими сказать
Тот, которого уже третьи сутки
Ищут на катере люди в оранжевых куртках.

_ __ __ __ __ _
* (нем.) – «Поэзия трупа в воде»

***

(из невидимых стихов)

Подарок.

Мальчишка несет подмышкой
в потрепанной папке
из художественной школы
зыбко проведенную острым карандашом
линию горизонта.

***

Луна крадётся вором
Над тайниками рощ.
Смородиновый город
Вдыхает эту ночь.

В нём ангелы и люди,
Благоухая, спят.
Но в зеркале запруды
Не дремлет лунный взгляд.

Поводит клювом ворон,
Почуяв дальний дым.
Смородиновый город
Над пропастью беды.

***

Нырну в сентябрь, выкупаюсь в осени.
И августа возница загрустит.
Мне солнца два –  одно вверху, другое в озере,
И третье нужно –  чтобы здесь в груди.

И чтоб тихонько так, хотя бы шёпотом,
Хотя бы в забытьи полночных грёз,
Далёко, за снегами и болотами,
Мой ангел моё имя произнёс.