Времена второй вечности. Отрывок из книги

С последней алией понаехало на Святую землю великое множество экстрасенсов, парапсихологов. Из России, естественно, страны советов, страны чудес. Лечат руками и словом, снимают порчу, дурной глаз, привороты.

Газетные объявления обещают вам поставить самый точный диагноз в кратчайший срок, чуть ли не за одну минуту – без анализов и рентгена. Сообщить вашу карму нынешней жизни, проделать захватывающее дух путешествие во все ваши прошлые воплощения.

Я убежден, что среди них полно шарлатанов. Что к нашему берегу прибились ведьмаки и ведьмы, колдуны и маги – черные маги.

Несмотря ни на что, эта публика безумно мне интересна – как их искусство сочетается с нашей Каббалой?

Талмуд и Тора полны предписаний не приближаться к «туме» – нечисти, бесовщине, всевозможным проявлениям идолопоклонства. Это помню, это я знаю. Однако любопытство мое сильнее запретов и предписаний.

Пожалуй, и рава не стану спрашивать. Что мне рав? Я мальчик большой, давно из пеленок выбрался.

Что нам Каббала дает, что мы из нее извлекаем? Одну лишь верхнюю стружку – чисто теоретически: взаимодействие тонких миров с материей, свое мышление исправляем. Ну, что еще? Усмиряем плоть, чтобы служила исключительно духу. Да, ту самую плоть – ослицу упрямую. И дай нам Бог хоть чуточку преуспеть на этом поприще, на каторжной этой работе. Ибо сказано по этому поводу мудрецами: «Исправивший самого себя исправит мир…»

А ведь прекрасно известно, и – если мне память не изменяет, сам рав говорил – есть каббалисты, что могут запросто левитировать, владеют телекинезом, могут любую вещь извлечь буквально из воздуха – материализовать. Или наоборот – заставить предметы исчезнуть. Словом, способные совершать то, что именуется «каббала ха-маасит» – практическая Каббала. Куда нам доступ заказан, о чем и речи не может быть. Таких людей еще называют «баалей нисим» – чудотворцы. Их было в нашей истории не так уж много, на каждое поколение единицы. Им многое было запрещено, чтобы не смущать людские души. Лишь то, что крайне необходимо. Во имя «пикуах нефеш» – спасения жизни. И редко чего-нибудь больше. Ни славы, ни денег эти люди не ищут. И не искали, творя добро исключительно во Имя Бога – «ле-меан ха-шем»: все, что даром досталось, даром и отдавай…

Могущество этих людей заключается в огромном экстрасенсорном поле, особой энергетике, питаемой, несомненно, от Высшей Силы, именуемой в Каббале «руах ха-кодеш».

С одним из таких святых чудотворцев свела однажды судьба и меня. В Рыбницах на Днестре. Звали его ребе Хаим-Занвиль, да будет память о нем благословенна!

…Прекрасно помню зябкое, сырое утро в начале марта.

Мы сидим с отцом на чужой, застуженной кухне.

Низкая халабуда, скорее похожая на прибрежную рыбацкую хижину. Час назад мы сошли в Рыбницах с львовского поезда. Сидим и ждем, когда ребе к нам выйдет

Шаткий, скрипучий подо мной табурет, с тоской озираюсь на убогую кругом нищету: куда отец меня притащил, какая «браха» меня может спасти?

На кухне, рядом с нами, возится ребецн Сурка – жена ребе. Отец здесь часто бывает, неделями порой гостит, он как бы свой человек в этом доме.

– Он молится, Мотл, он скоро выйдет, он знает, что вы пришли,  – говорит горбатенькая ребецн, ветхая старушка с больными ногами в войлочных шлепанцах.

Во Львове я умолял его: «Папа, куда ты тащишь меня? Никто мне не в силах уже помочь. Я попрощаться с вами приехал, оставь ты меня в покое!»

И даже пытался по-черному с ним шутить: «На Дальний Восток мне ляжет дорога, а не на Ближний…»

«Сын, – отвечал он мне. – Я не прошу тебя грузить на вокзале вагоны, нет: мы сядем в поезд, в купе, сядем вечером, а выйдем утром. Все, что я хочу, так это то, чтобы этот старый еврей благословил тебя».

Ребе появился внезапно, непонятно откуда, поразив меня своим диким видом: седые космы до плеч, густая на груди борода, весь осыпанный серым пеплом и сажей. Так он ночами молился, сидя на пепле, горстями посыпая себя с плачем и стонами, в знак траура о разрушенном Храме, о нескончаемом нашем галуте.

Было на нем пальто – какая-то лохматая рвань, опоясан был ребе веревкой.

Мы встретились с ним глазами, и молния возникла меж нами. Вернее, две молнии, проникшие в оба моих зрачка. Они пронзили меня насквозь и вышли в землю, через подошвы.

И все, и стал я совершенно другим. Тут же поняв, что встретился с иным существом, человеком с другой планеты – не от мира сего.

О, не зря меня столько отец уламывал! Ребе в одну минуту очистил меня, вытряхнул, словно грязную тряпку, и обновил.

Отец вскочил, я же, словно пришитый, оставался на табурете.

– Ребе, это мой сын, он живет в Ташкенте. Его не хотят отпустить, он слишком известный там человек. В его квартире был обыск, они нашли криминал. Эти злодеи готовят процесс – процесс показательный. Ребе, дайте ему «браху»! 

Ребе возложил мне на голову руку – черную, словно у трубочиста, и произнес на идише несколько слов. Звучали они приблизительно так: «Пусть козни твоих врагов, протянутые к тебе, не возымеют силы!» И все, и ничего больше, лишь эти несколько слов.

Мы просидели у ребе до вечера, затем вернулись во Львов.

Спустя пару дней я улетел в Ташкент.

И тут же меня зацапали тигриные когти, и снова пошли допросы, теперь уже перекрестные, чуть ли не круглосуточно.

Вели их полковники из «отдела еврейского», полковников было пять. Вовсю старались состряпать дело, вовлечь в мой процесс других. Состряпать так, чтобы евреи Ташкента не дергались, сидели бы тихо, не рыпались. Процесс, разумеется, показательный, наподобие тех, что прошли в Рязани, Кишиневе и Ленинграде…

Весь этот месяц «браха» тяжело за меня трудилась.

Казалось, что ребе рядом присутствует, здесь, что руку держит на моем затылке, как было там, в халабуде. Могучая сила вливалась в меня, весь я был вздернут, воодушевлен – такое больше не повторилось. Я был шахматист-гроссмейстер, а эти полковники –  словно жалкие дилетанты. На несколько ходов вперед мне было известно, о чем меня спросят и что я им должен ответить. Какое-то духовное озарение, небывалая прозорливость.

Пять полковников, сидевших напротив, чего-то вякали, блеяли, вопросы их рвались и путались, речи были бессвязны. Ребе над ними явно что-то проделывал.

В конце месяца меня отпустили. Не в лагерь и не в Сибирь – на Ближний Восток, в Израиль, и это было уже как во сне.

Память о ребе из Рыбниц тянет меня к экстрасенсам. Осталось во мне «решимо» – память о пережитом: когда-то я был великаном! Такое невозможно забыть.

Тору они не знают, но это не их вина. Не знают иврита, не скоро станут на нем калякать.

Мне с ними легко, интересно: всесильности ощущение, неуязвимости, радостной жутковатости. Они создали недавно Общество эзотериков, куда и я стал вхож со статусом каббалиста.

«Тума» ли они? – следует выяснить. Со Светом дружат, или же корни их тьма? Братья по духу, или не братья?

Как бы там ни было, до Духа Святого – «руах ха-кодеш» – им бесконечно еще далеко, на них он явно не почиет. Хотя, с другой стороны…

Один из них, Марк Абрамович, признался недавно:

– Вдруг повалила ко мне новая клиентура – исключительно в черном, ортодоксы из Меа-Шеарим. Случается, знатные рабаним на прием приходят. Имен, как вы понимаете, сказать не могу, врачебная тайна. И что, представьте, просят? Чтоб я их чудесам обучил: мысли читать, видеть прошлое, настоящее, будущее. Такие вот просьбы у этих почтенных старцев. И деньги за это сулят – баснословные.

Надо сказать, что и я с ними дружбу веду не ради голого любопытства. Свой расчет у меня, тайная, большая надежда.

Камень лежит на душе. Булыжник, если хотите, целый валун. И несколько лет смердит. Его, я знаю, во мне подпалила Каббала. Из адской серы валун, из смрадной, кипящей смолы. И все во мне отравил, весь я невыносимо воняю. И пригибает вдобавок к земле.

Да сколько же может такое длиться?

*   *    *

Увидел во сне огромный цилиндр

в два человеческих роста
за толстым стеклом,

битком набитый младенцами.
Глаза их были обращены ко мне,
они мне про что-то кричали…

*  *   *

 Внутренний голос все чаще мне шепчет, все убеждает и говорит, что от смердящей тяжести на груди, от этой бочки смолы, мне только Саша поможет – Бондаренко Саша.

 Как говорит известное выражение: «Если Всевышний насылает болезнь, то пристегивает к нему и лекарство». И не мое это дело, в каком оно виде пришло, важно, что во время подоспело.

 В его квартире царит волшебная аура: искристый воздух, пронизанный тончайшими ароматами полевых цветов, в котором чудится порхание бабочек. И вообще – какое-то иное пространство, заполненное амбарами света. Каким бы ты ни пришел сюда – взвинченным, возбужденным, тобой тотчас же овладевает покой и умиротворение.

Большую часть времени он проводит за письменным столом, обложенный необычными схемами и диаграммами, воплощающими его безумные погружения в духовную патологию своих пациентов: вертикали, горизонтали, ломаные кривые. Одна из схем, между прочим, свернутая, как пергаментный свиток, – моя.

Он приглашает меня к столу. Мы принимаемся ее обсуждать, каждый раз чем-то новым обогащая.

Еще он надумал обрезаться – в самое ближайшее время. Желает имя себе поменять, чтобы земле соответствовать, Святой земле и Святому городу, вписаться в бездонные небеса, где до Всевышнего рукою подать. Наличие же крайней плоти у человека, пришел он к глубокому заключению, притупляет остроту ума и искажает восприятия сердца.

Об этом я сообщил раву: надо, мол, еврею помочь! Надумал еврей из России обрезаться, восстановить свой союз со Всевышним.

– В каком он возрасте? – полюбопытствовал рав. – Кто такой и чем занимается?

И массу других вопросов, поскольку пришлось мне во всем до конца признаться: про новых своих знакомых из Общества эзотериков, про их лечебные чудеса, владение энергетическим полем, умением вводить человека в запредельный гипноз, именуемый «подвалом сознания».

Рав меня холодно выслушал, долго оттаивал от подозрений, велев, наконец, в ближайшее время привести Сашу в ешиву.

– Ты уверен, что этот молодой человек способен проникнуть в прошлые воплощения?

– Я лично его не просил, но так он сам утверждает.

– Ну, что же, мы это с ним вскоре выясним! – И еле слышно, огладив бороду, произнес: – Всю жизнь ищу, с кем бы серьезно попутешествовать.

Глубокой ночью я приехал к Саше в Рамот, прошел палисадник, постучал тихонько в окно. Он был одет уже, пребывая в прекрасном расположении духа, стараясь говорить со мной исключительно на иврите.

Он молча отсидел в ешиве наши занятия, едва ли чего поняв. Пристально всех изучал, особенно рава. Молитву он тоже отсидел на скамье, забившись подальше в угол. Как птица, вращая кругом головой: он этот мир наблюдал впервые в жизни.

Рав уединился с ним в соседнем помещении, где расположен личный его кабинет, компьютеры, редкие рукописи. Их долго не было. Они там шептались, видать. Их не было слышно даже за плохо прикрытой дверью из пупырчатого стекла. Быть может, просто молчали. Впрочем, не это важно: час спустя, когда ешива вся опустела, они наконец вышли. Разгоряченные, мокрые, словно из сауны. Оба буквально дымились. И что еще бросалось в глаза – вполне довольные друг другом.

Уже на улице, у Яффских ворот, немного остыв от пота и возбуждения, Саша мне стал выкрикивать через толпу туристов, рассекших нас по обе стороны торгового переулка:

– Бесы не пристают к нему… Бесы держатся с ним в почтительном отдалении… А это толкуется и так и эдак: либо он свой им в доску, либо живет на таких этажах, где попросту недоступен… Ни для каких соблазнов! Чужой для темных и нижних.

И я вздохнул облегченно: оба прошли испытание, мой тайный тест.

*   *   *

Субботу минувшую Саша напросился провести в моем доме, и это была одна из кошмарных, тяжелейших суббот в моей жизни.

Несколько месяцев кряду он мне настойчиво капал, что хочет почувствовать вкус еврейской субботы, ее прославленный аромат. Он ждет невесту из Санкт-Петербурга, мечтает завести в своем доме кошерную кухню, много народить детей. Ни разу в жизни не отмечал он субботу в религиозном доме, в кругу большого семейства. За ужином при свечах, взглянуть бы хотел на омовение рук, услышать благословения над халами и вином. А утром, чтобы пойти в синагогу…

Каждый раз не забывая напомнить:

– Ну и, само собой разумеется, наше общение, где так блестяще мы дополняем один другого – практический эзотерик и каббалист, благодаря чему мы сделались с тобой неразлучны!

Ему понравился дворик, в котором растет у нас могучий ливанский кедр, а на другом конце плакучая ива, несколько яблонь с сиренью, и он попросил постелить ему тут же, на травяной лужайке, придя в восторг от этой идеи.

– Роса промочит… – взглянул я на светлую синь неба, обильно пробитую звездами. – Тебя и твой спальный мешок под утро хоть выжимай!

Ночь была наполнена звоном цикад и кваканьем жаб с соседнего вади Кельт. Лежа в траве, мы с ним глядели на Млечный путь, заложив руки за голову.

Сказал я ему:

– Из верхних окон могут окурки выбросить. Что-то потяжелей… Ночью животное подойдет – кошка, собака. А может, и человек, а ты беззащитен, спишь, делай с тобой все, что захочешь, – разве не боязно? Ну, а движенье планет и созвездий над головой, влияющих на твой гороскоп: судьбу, здоровье, малейшее настроение – они же душу способны вынуть! Или в упор луна: сверлящий глаз желтой луны? Нет, нет, никогда не смогу уснуть под открытым небом…

– Ты – «рыба», – сказал он мне, – последний знак Зодиака. «Рыбам» с детства свойственна мистика, неудержимый полет фантазий. Ничуть не удивлюсь, если станешь доказывать мне, будто слышишь голос созвездий, шорох и скрипы небесных сфер. Поверю всему, что скажешь, – приму и поверю!

Ночь была сказочно дивной.

Саша настоял, чтобы ему постелили на свежем воздухе. Где угодно, если не на траве. Я положил его на топчане под пергулой, под шиферным козырьком. Сам же лег в доме.

Он тут же, видать, уснул. Нас разделяли стена и окно, мы словно лежали в одной постели. До слуха моего доносилось сипение молочного младенца, мы были голова к голове, нога к ноге, и снова я оказался под куполом неба. Теперь оно было иссиня черное, без звезд и луны, от горизонта до горизонта клубились живые шлейфы, похожие на дым или тучу. Я эти шлейфы вскоре узнал, они мне сами назвались. В их чреве кишели астральные сущности, злобные духи ада. И первые волны ужаса настигли меня, с неумолимой тягой увлекая в гигантскую воронку торнадо.

Казалось, что эти несметные полчища примутся тут же рвать и кромсать меня, поэтому несколько раз попытался кричать, чтобы позвать Сашу на помощь, – кого угодно, кто мог бы услышать меня, но очень скоро с удивлением обнаружил, что тьма бесовских видений сместилась влево, кружа и вращаясь за стенкой, как раз над Сашей.

Более всех выделялись лярвы – мрачные духи людей, не получившие должного погребения, за что насылают в наш мир безумие. Вселившись в женское тело, они превращаются в распутных девок. Нежить и нечисть, обоего пола оборотни…

Глядя на их безмолвный, дикий шабаш над беззащитным Сашиным телом, я содрогался, припоминая Вия, живо представив себе мертвое тело Саши – утро субботы с бездыханным трупом.

Едва забрезжил рассвет над Иудейской пустыней, я вышел, словно в бреду, во двор, с трудом волоча ноги, измученный ночными кошмарами.

Босой, в одних трусах, Саша делал зарядку на мокрой траве. Рослое, сухое тело атлета с удовольствием гнулось во всех направлениях. Оскалившись ложной актерской улыбкой, обнажающей полный зубами рот, он выглядел счастливым и отдохнувшим.

Я сел на его постель, несколько минут наблюдая его в полном недоумении.

Спросил я его:

– А эти темные сущности, что ты изгоняешь, куда деваешь потом? Каббала их называет «малхей хабала», «мазиким», что означает исчадия ада… Уничтожаешь, заключаешь в сосуды, рассеиваешь в мировом пространстве? Они ведь способны на месть, они не донимают тебя?

Сказал он, не прекращая гнуться и совершать прыжки на траве:

– Ну, сам подумай, а что это даст? Ты знаешь, сколько их пребывает во всех астралах? Несметные мириады… Люди, как я, ставят себе защиту. Только так обеспечишь гарантию.

Я понял его, тотчас согласившись:

– Более чем разумно! То же самое говорит и Каббала: при каждой в мире травинке живет свой ангел.

*  *  *

За полчаса до молитвы, ровно в шесть, в ешиве воцаряется мертвая тишина. Таков давно заведенный порядок: мягким, неторопливым движением рав захлопывает толстый фолиант, лежащий перед ним на настольном пюпитре, утомленным взглядом обводит нас всех.

И вопрошает, остановившись обычно на мне: «Что говорят в последних известиях?»

 Я тоже закрываю Святое Писание, подношу фолиант к губам и целую.

Перед тем, как отложить книги в стопку, каждый целует свою, и лишь потом достаем диктофоны – сейчас будет лекция рава. Необходимо увековечить, ибо блеснет, как всегда, чудесный алмаз, а если повезет, то сразу и несколько…

Покуда серыми мышками ложатся диктофоны на стол, кто-то летит на кухню за свежей порцией кофе, приносит стакан, обжигающий пальцы, и ставит слева от рава.

 Все сгрудились, потеснились, напряженно молчат, тихо стрекочут бобины в крошечных аппаратах.

 – Зла в мире нет! – отвечаю я. – Все, чем страшат Израиль враги, все, что против нас замышляют, – исключительно к лучшему, только к добру!

– О, это по-нашему, это воистину так! – произносит рав.

Или же просто молчит: фраза моя стандартна, обкатана, как гладкий голыш в ручье.

Рав отхлебывает от кофе первый глоток.

– Должно показаться странным, что у людей, которых издревле называют евреями, время от времени возникает вопрос: кто же они такие? Хотя сама постановка вопроса, не говоря уже о многочисленных ответах, звучит подозрительно. Все здесь напутано и неясно – тем, кто должен называться евреем, и тем, кто нас так называет.

В пасхальном сказании говорится, что наши далекие предки были идолопоклонники. Творец избрал одного из них – Авраама – и повелел ему отделится от своего племени, отправив жить в далекие земли. Туземцы тех мест стали его называть «Авраам иври», из-за того, что он пришел к ним из-за реки – «ми эвер». Отсюда и возникло «еврей». Между прочим, кличка «жид» не имеет корня в иврите, скорее всего она происходит от слова «ожидать» – мы ждем прихода Машиаха.

Если человек в состоянии выделить из всех своих желаний одно – соединиться с Творцом, – желание это в себе взрастить, жить исключительно им, он переходит как бы в иную жизнь, в другую сферу духовных поисков, имя ему становится «иври».

Второе определение: если человек ставит себе целью полное слияние и единение с Творцом, то он уже – даже если еще не достиг этого – называется «ехуди» – иудей, от слова «ихуд» – единство.

И, третье, наконец: когда становится человек на ровный, наикратчайший путь к своему Творцу, он называется «исраэль». От слов «исра» – прямой, и «Эль» – Творец.

Таково истинное происхождение этих слов, таков их духовный корень…

*   *   *

Отчаянно мне вопили, приплюснув

лица к стеклу и, не сводя умоляющих глаз,

покуда по их губам не понял, не прочитал:

Роди нас! Роди же нас, папа…