Татьяна Борисовна Бонч-Осмоловская

Сквозь слоистое стекло

Глава 1.

 


Если встать против солнца, Площадь  наместника кажется совершенно безлюдной. Повернувшись направо, видишь за  перекрестком тяжелый двухэтажный автолет-гармошку, что,  вздохнув, выползает на площадь, тяжело покачивая боками на высоте двух  сажень. Завернув на улицу Молодости, что в карауле небоскребов неспешно  спускается к гавани, автолет останавливается, открывает двери и засыпает  у входа в величественное здание. Фасад Дома наместника обрамлен дюжиной  дорийских колонн черного камня, подпирающих скромный известняковый  педимент. Чугунный двухглавый орел, пришпиленный булавками уездных  гербов к фасаду, восседает на верхушке тупоугольного треугольника,  придавая зданию сходство с курятником. В сведенных судорогой лапах орел  держит лучащиеся золотыми искрами скипетр и державу метрополии, Великой и  Протяженной России. Утреннее солнце заигрывает с символами власти,  перемигиваясь с вездесущими системами наблюдения.
Площадь перед зданием убрана квадратами гранитных черно-белых плит,  перечеркнутыми тенями от фонарных столбов, дорожных указателей и  флагштоков с выгоревшими на солнце, бледно-розовыми полотнищами. За  шахматным полем плит, в каменных вазонах благоухают анютины глазки, фиалки и солнцецветы, фиолетово-желтыми восклицательными знаками, завершающие оконечности площади.
Фасеточные глаза небоскребов, нависших над историческим местом, не  снисходят до цветового великолепия, но всматриваются друг в друга.  Темные зеркала Министерства здорового досуга отражаются в  прозрачно-голубых панелях Центра всенародных сообщений, в которые  вглядываются полотна Министерства здорового досуга.
По плиткам легкими шахматными фигурами семенят чайки, заглядывая в глаза  прохожим в надежде на сострадание. У чаек изогнутые книзу клювы и  круглые, обведенные красным, глаза. Двое мальчишек, лет четырех и пяти, с  белыми нашивками домашнего воспитания, разъезжают по площади на  двухколесных каталках, стараясь поймать ускользающих от них птиц. За  клумбой, в тени конопляного навеса, пьет чай мать мальчишек, одетая в  национальную южноросскую одежду в ромбах малиновых и голубых узоров.  Когда она поднимает ко рту чашку, монеты в ее косичках тихонько звенят. С  ней за столом подруга, в платье, едва прикрывающем загорелые бедра, и  декоративной жилетке на пуговицах, моргающих в готовности распахнуться  на груди, как только того потребует новорожденная, лежащая под кисеей в  коляске. Сквозь подрагивающие ресницы младенец всматривается в день  настоящий, готовясь жить в завтрашнем. Младенец, на мгновение  останавливающий взгляд на прохожих, единственный переносит в будущее  пыльцу их присутствия на этой земле.
Солнце поднимается выше над зданием, и площадь закипает прохожими,  вольно фланирующими или в спешке пробирающимися по ее черно-белым  квадратам. Кто-то останавливается, прорастает за столиком рабочей  столовой. Четверо служащих мануфактуры выбрались на перемену на площадь,  чтобы съесть лапшу с мидиями, пролистывая утренние сообщения виты. Как и  поглощение завтрака, процесс перехода информации из общественного  организма в личный происходит бесшумно и быстро.
Девушка, в малиновой юбке колоколом и черном джемпере без рукавов, пьет  воду из фонтанчика. Другая, с вещмешком на плече, в обтягивающем  ультрамариновом комбинезоне, завершающемся розовыми оборками и лимонным,  размером с дыню, бантом на коротких волосах, крашенных в прекрасный  противоестественный цвет, остановилась неподалеку, увлеченная  разговором. Одной рукой она придерживает чемодан, трусливо жмущийся к  лодыжке, а другой теребит волосы, то приглаживая их под ленту, то  накручивая на палец. Группа юношей в белых шортах и пропитанных потом  майках пересекает площадь наискосок, распугивая чаек, откликающихся на  вторжение резкими криками.
Широко шагая в плоских бежевых туфлях на платформе, проходит по  опустевшей площади женщина с завитыми, напомаженными и уложенными  крупными кудрями волосами. На ней очки в круглой оправе, платье в  горошек, в руке кожаная бордовая сумка, на ногтях лак того же тона.  Женщина ныряет в сумрак здания, носящего имя Дома наместника, хотя ни  один наместник не посещал Югороссию уже в течение десятилетий. Сегодня  здесь народные комнаты, библиотека, музей первых поселенцев, гордый  коллекцией карт континента в масштабах от десяти тысяч к одному до  одного к десяти.
Пока мы рассматривали окрестности, автолетуспел свернуть к гавани,  миновать пристань, нырнуть под эскаладой городских магнитостанций,  управляющих движением с одной стороны залива к другой, и полететь вдоль  линии воды над конусами араукарий, растущих в новоуральском ботаническом  саду. В тени каменного подбрюшиямагнитостанций расположены справочные  киоски. Здесь же бродят помощники командировочных, готовые предоставить  услуги любому, не способному или не желающему воспользоваться  путеглазом. Сегодняшним утром их услуги еще никем не были востребованы, и  на лицах проводников проступает то же выражение, что и у чаек. У перил  мола сидит оборванец, голые ноги в пыли, вылинявшая, когда-то черная  рубашка заправлена в узкие брюки учащегося, цыганские волосы схвачены в  хвост. Он листает читалку, изредка отпивая воду из картонного пакета.  День становится жарче с каждой минутой.
Здесь не пахнет морем, но столбы пристани проросли мелкими мидиями.  Несмотря на близость ботанического сада с магнолиями и джакарандами,  запах цветов не чувствуется, только ощущение свежести плывет в воздухе –  ощущение молодости травы и силы пальм, примостившихся рядом с тумбами с  объявлениями о воскресном концерте цирковой труппы под руководством  всемирно известного фокусника Иоанна Рахметова, о лекции о Великих  пирамидах путешественника и естествоиспытателя Гумилева (внука), о  свето-музыкальной симфонии Скрябина, исполняемой здесь же, над вечерними  волнами, под Башней Советов.
В воздухе плывут ароматы бубликов и эвкалиптового чая, мешаясь с криками  чаек и песней «Прощание славянки», которую военно-морской оркестр  играет вслед широкогрудому прогулочному катеру «Витязь Святогор», только  что покинувшему пристань. За усеянными мидиями столбами пена вскипает и  закручивается в водовороты. На катере трудовой коллектив фабрики  «Морозко», отработав ночную смену, возвращается на северный берег, по  койкам рабочего общежития. Чайка провожает катер разочарованным  взглядом, восседая на свае с табличкой «Кормить птиц запрещается! Штраф 3  руб». Рабочие фабрики «Заря коммунизма» идут вдоль пирса, оставляя по  правую руку ряд однотипных, в десять этажей гостиниц для  командировочных, построенных в модном пятьдесят лет назад  «полезно-прекрасном» стиле: убранные решетками балконы, солидные стены,  растущие к обязательной пене садов на крышах. Фасад гостиниц разлинован  снизу тяжелыми колоннами, в тени портика проходит воображаемое  представление гастролирующих циркачей. Прохожие вежливо огибают  выступающих или останавливаются поглазеть на скачущих на солнцепеке  артистов. Только молодые бегуны, издавна недолюбливающие циркачей,  прорезают их на ходу насквозь, не давая изображениям шанса увернуться.
Земля вдоль гостиниц забрана в те же квадраты темных и светлых плит.  Пальмы довольствуются прямоугольниками наполненной щебнем и скрепленной  натуральным клеем земли, вырезанными изредка в плоскости набережной. На  оконечности мола – столовая, изображающая избушку на курьих ножках. В  пятницу здесь шумно и многоцветно, гуляют отдыхающие, дети галдят,  требуя мороженое и свежие бублики, а сейчас только чайки кричат,  перепутав дни и надеясь на случайного доброхота.
Впрочем, одна группа детей все же вышагивает по квадратикам набережной,  но и они не интересуются сладостями. Прежде чем ослепить линзы камер  наблюдения, солнечные лучи наискосок ложатся на воду, отражаются от  оборок волн и пересчитывают детей по панамкам пока они, держать за  перила, спускаются по лестнице к прогулочному катеру. Свет пробегает по  рифленым ступенькам, ботинкам с плоскими каблуками, белым гольфам,  коленкам, шортам и плиссированным юбкам, белым футболкам, красным  галстукам вокруг тонких шей, красным бантам в девичьих косичках, красным  беретам на головах.
Луч света срывает пелену и с глаз читателя, и он начинает различать  прежде недоступные ему данные с личных информационных окон, окружающих  людей, животных, предметы. Над головами детей теперь читается надпись:  «Младшая грамматическая школа имени комсомольца-героя Есенина, третий  класс, присутствуют все учащиеся. Ознакомительная поездка вокруг Башни  Советов. Ответственные: Геранья Воробьева и Дарья Щукаранская». Две  молодые учительницы, те самые товарищи Воробьева, двадцать один год, и  Щукаранская, двадцать лет, следят за порядком, направляя детей в лодку,  прячущуюся за стеной мола: «Катер 894-АЛ, зафрахтован на час для  обзорной экскурсии по заливу». Дарья успевает поглядеться в искрящееся  солнечными бликами зеркало у начала лестницы и показать язык штатному  наблюдателю.
Этот жест замечает, усмехаясь про себя, Александр Рудольфович Несумайко,  девяносто два года, проф высшего разряда, информатик. В настоящий  момент он проходит по набережной в сопровождении супруги Марты  Матвеевны, натурализированный механик, тридцать девять лет, домохозяйки,  под одну руку, и Милены Харламовой, возраст не указан, журналист, под  другую. На профессоре свободные льняные брюки и светлая рубашка с  длинными рукавами, частное производство. Он оживленно беседует с  Харламовой, успевая обмениваться личными данными с идущими навстречу  прохожими, в то время как Марта Матвеевна, брючный костюм  индивидуального пошива, туфли фабрики «Большевичка», золотая цепочка,  кольцо с опалами в бриллиантовой обрамлении на пальце правой руки,  рассеянно улыбается, не принимая участия в разговоре.
Доиграв «Прощание славянки», оркестр принимается за «По Дону гуляет».  Маргарита Киримова, ноль лет восемь месяцев, привита в соответствии с  возрастом, просыпается и начинает плакать, и ее мать, Елена Расторгуева,  семнадцать лет, диплом раннего ухода и воспитания высшей категории,  прощается с подругой, поднимается из-за стола и катит коляску прочь от  пугающих звуков.
У свода моста магнитостанции стоит лошадь, в цветных бантах и лентах,  запряженная в пустую карету. На козлах сидит Карл Кислаков, сорок пять  лет, работник по общественному договору. На нем картуз с розой, атласная  рубашка и черные брюки, заправленные в смазанные салом сапоги. Он  рассылает вокруг предложения прокатиться по историческому центру города в  наземной карете, без необов. Объявления повисают забытыми воздушными  шариками над крупом лошади. Лошадь не обращает внимания ни на скользящие  мимо летательные средства, прочерчивающие полосы в слепящем солнечными  брызгами небе. Она прядет ушами, когда выцветающие шарики объявлений  спускаются ей на шею.
Камера взлетаетнад поверхностью воды, взмывает ввысь у самого  величественного монумента города и континента – Башни Советов. Взгляд  наблюдателя оставляет залив, прохожих, лодку, зацепляя в последний  момент, в дальнем углу, как Икара на картине Брейгеля, молодого человека  – Антона Герасимова, девятнадцати лет, выпускника Университета дружбы  народов, направляющегося к месту прохождения службы. Антона сопровождает  память о матери, Елене Герасимовой, двадцать восемь лет, окончившей  исходную жизнь девять лет назад.
Наблюдатель прикрывает глаза. Окна наблюдения – единственный источник  света в его комнате. Ослепленные солнечным полднем глаза не различают  границ тьмы, заполнившей пространство вместе с терпким травяным запахом.  Тишину разбивает только дыхание наблюдателя, да еще присвист, с которым  он всасывает травяной отвар. Волосы наблюдателя спускаются сзади на  шею, плечи опущены.
Глава 2.
Евгения Павловна прихватила полотенцем задранную, как дворняжий хвост,  ручку чайника, налила свежевскипевшую, скворчащую воду в чашку. Она уже  бросила, попросту, для себя одной без церемоний, щепотку сухих  эвкалиптовых листьев. Поправив прядь седых волос, Евгения Павловна  уселась за стол темного дерева, от которого отпочковались четыре  гриба-стула, словно семейное дерево, разродившееся поганками в  отсутствии здоровых или срубленных в прошлом ветвей.Евгения Павловна,  числящая себя одной из этих поганок, хилая поросль сложносплетенного  корня, вздохнула и открыла карманную читалку. Она работала по старинке,  считывая тексты с плоского экрана и внося изменения, дотрагиваясь до  нужного места. На работе косо смотрели на нее за старомодность. Директор  уже намекал, что техническая отсталость идет вразрез с обучением  молодого поколения и просил – пока только просил – пройти наконец курсы  повышения квалификации.
Ну и пусть, думала Евгения Павловна, прихлебывая чай. Надоест – пусть  увольняют. Ей уже стукнуло восемьдесят пять, за место она не держится,  не понравится – уйдет на пенсию. Станет разводить кактусы, у нее  прекрасно получается, сама как кактус, усмехнулась она, вот и растения с  ней ладят. Да ладно тебе, оборвала она себя – тебя и коллеги уважают, и  дети. Может, не сразу, но через пару лет выпускники начинают навещать  ее, пьют с ней чай и рассказывают, чем занимаются. Нет, остановилась она  – не будут будущие выпускники говорить с ней, если она сейчас не  проверит их домашние задания!
Может, в самом деле, пора на пенсию. Привычная процедура проверки  сочинений стала ее утомлять. Все стало ее утомлять. Евгения Павловна еще  раз вздохнула и открыла альбом. Коли настроение такое грустное, начнет  она с работы Васеньки-Василька, ее любимчика. Как это ни противоречило  школьным правилам, у Евгении Павловны всегда заводились в классе  избранные обласканные детки.
Васенька, как всегда, постарался:
Сочинение Василия Добролюбова. О картине «Падение Икара» Питера Брейгеля.
Евгения Павловна вздохнула еще раз, поправила название картины: «Пейзаж с падением Икара» по всему тексту и продолжила чтение:
Великий фламандский художник Брейгель создал свой шедевр «Пейзаж с  падением Икара» в 1556 году в Антверпене. Это одна из картин Брейгеля о  старинной греческой мифологии. По древнегреческому мифу Икар был сыном  мастера Дедала, который смастерил крылья. Он дал крылья сыну Икару, но  тот поднялся слишком высоко. Тогда солнце растопило воск, который держал  крылья, они рассыпались. А Икар упал в море и умер. Так миф  предостерегает человека от попытки подняться выше предела и от  неразумного использования техники.
Когда зритель узнает название картины, он сразу обращает взгляд на небо,  но не может отыскать Икара – там только закатное солнце. Ниже  расположено море со скалами и парусными кораблями, еще ниже – земля с  камнями и зеленью. На земле заметны три человека: пахарь пашет поле,  пастух присматривает за овечьим стадом, рыбак вытягивает нить с  поплавком и рыбой. Образованный зритель сразу вспоминает строки  древнеримского поэта Овидия из поэмы «Метаморфозы»:
Каждый, увидевший их, рыбак ли с дрожащей удою,
Или с дубиной пастух, иль пахарь, на плуг приналегший, -
Все столбенели и их, проносящихся вольно по небу,
За неземных принимали богов.
Евгения Павловна улыбнулась. Молодец, слушал ее внимательно, скопировал цитату.
Осматривая картину, зритель наконец различает Икара в виде ног, вокруг  которых встают брызги воды. Затем зритель может поискать все остальное,  хотя оно уже пропало в воде. Теперь, зная, куда смотреть, можно  разглядеть даже отдельные перья, которые распространяет вокруг ветер.  Пастух, пахарь и рыбак не замечают Икара, потому что после того, как он  вольно пронесся по небу, Икар преодолел не только звуковой, но и  зрительный барьер – он перестал быть видимым для человеческого глаза. Не  случайно к нему не поворачиваются взглядом не только люди, но и  животные: овцы, собака, лошадь… Когда Икар поднимается выше  человеческого предела к солнцу, он действует уже на древнегреческом  божественном уровне. Его падение остается невидимым для людей внизу.  Поэтому они не обращают на него внимания, даже когда он плюхается в воду  прямо перед их носами.
Евгения Павловна поправила простонародное «плюхается» на «падает».  Остальную стилистику она не стала менять, выражение собственных мыслей  она ценила выше гладкости письма.
Это уже не Икар, не человек, как они, но небесный объект. Это теперь  камень, который падает с небес. Камень не вредит их посевам, их овцам,  их рыбе, и потому люди не обращают на него внимания.
Таким образом Брейгель разделяет мифологические истории о  древнегреческих богах и героях от обычной жизни людей. Люди освоили  ремесла и покорили пространство, не с помощью крыльев, но кораблей с  парусами, как на картине. Боги с героями и их дела находятся от них  далеко, даже в другом измерении. Даже когда их миры пересекаются, они  незаметны и неинтересны человеку, который самостоятельно открывает мир. У  Икара нет будущего, а у людей – есть.
Евгения Павловна закрыла сочинение и вывела учительское заключение:  изучение материалов по теме – плюс, интересная самостоятельная трактовка  – плюс, стилистическая небрежность – минус. Оценка: четыре.
Следующей в папке была работа Михаила Лазутина, старательного мальчика с  расположенностью скорее к точным, нежели к гуманитарным предметам:
Питер Брейгель, позже названный Старшим, в противоположность его сыну,  также Питеру Брейгелю, но Младшему, носил прозвище Простецкий, или  Мужицкий. В прозвище отразилось происхождение Брейгеля. Он произошел из  крестьянской семьи, которая жила в маленькой деревне Брейгель. Где  находилась эта деревня, современному искусству неизвестно. В молодости  Питер пришел в город Антверпен и поступил в услужение и обучение к  художнику Питеру Куку ванн Альсту. В двадцать пять лет Питер был принят в  антверпенскую гильдию Святого Луки. Это означало его профессиональное  достижение и признание как художника – как справка о высшем образовании.  В следующем году Питер поехал в Италию, чтобы обучиться живописи у  итальянских художников и посмотреть иной мир. Через год он завершил  обучение и вернулся в Антверпен. Там он женился на Марии ванн Альст,  дочери Питера Кука ванн Альста. В сорок один год Питер с семьей  переселился в Брюссель и в сорок четыре года умер в Брюсселе. Картину  «Падающий Икар» Питер Брейгель нарисовал в возрасте двадцати восьми лет.
Евгения Павловна улыбнулась. Хороший мальчик, что-то он понял из  перечисления цифр, имен и дат, а больше ему не нужно. Оценка «тройка»  адекватна потребностям Михаила в познании прекрасного и достаточна для  аттестации.
Работа Миколы Петренко. Этот мальчик – гуманитарий, философ, причем  самоучка, записался на занятия из родительского села в Голубых горах, и  читает, читает... Самостоятельный ученик, вздохнула Евгения Павловна,  обо всем имеет собственное мнение.
Самое яркое пятно на картине «Пейзаж с падением Икара» - алый рукав  пахаря в центре полотна. По диагонали от него расположено огненное  солнце, спускающееся в море. Шар солнца огромен и горяч, но странно не  оставляет отсветов на глади воды. Что после этого удивляться, что  падение Икара, как его ни понимай – герой или дурак, не оставляет следа в  жизни людей.
Есть притворство в том, насколько они не замечают его гибели: пахарь,  как будто даже нарочно, склонил голову к земле, пастух, наоборот, задрал  голову к небу, но ровно в противоположном направлении, а рыбак и вовсе  находится в нескольких метрах от места падения Икара и смотрит прямо на  него, но занят и тоже не реагирует.
А если взглянуть на воду, она невозмутима: как не отзывалась на  величественный закат, так не отзывается и на падение Икара. Волны бьются  в прибрежных камнях. Рябь на воде не изменилась бы, если б никаких  задранных ног из нее не торчало.
Икар смешон – с его задранными пятками. Но смех – хоть какая-то реакция.  Свидетели же падения не уделяют ему и смешка. Жизнь продолжается так  же, как текла до того – вращаются колеса пахаря Сатора – по загадочному  древнему стиху: «SatorArepotenetoperarotas». Этот пахарь – центральная  фигура картины. Он отражается в солнце, которое есть божество  круговращения дней. Пахарь представляет собой торжество человека над  природой – он кормит людей. Тогда рыбак – это Посейдон, повелитель  морей, а пастух – ловит пропавших овец, как Аид ловит души умерших.  Вспоминаются строки Овидия:
Каждый, увидевший их, рыбак ли с дрожащей удою,
Или с дубиной пастух, иль пахарь, на плуг приналегший, -
Все столбенели и их, проносящихся вольно по небу,
За неземных принимали богов.
Происходит совсем наоборот – божества стоят на земле, в то время как  выскочка, глупец-самозванец, ползет по небесному куполу к светилу.
Рожденный ползать – упадет, потому что колеса Сатора неудержимы. И пусть  куропатка, в которую боги обратили жертву, убитую недоизобретателем  Дедалом, единственная замечает падение его сына. Так круг замыкается.  Смерть порождает смерть, божественное правосудие и возмездие состоятся,  человек погибнет. Покарав, боги утрачивают интерес к этому человеку.
Продолжается жизнь – плывет корабль, по склонам растет трава и оливы,  овцы поедают траву, люди бросают семена в землю. Взойдет солнце,  вырастет хлеб, в волне заплещется рыба, вращаются все колеса. Картина  называется «Пейзаж с падением Икара», но Икар это только единичный  эпизод в истории людей. Он запоминается нелепостью, ногами, торчащими из  воды. А потом все его забыли.
Похоже, Овидия они все запомнили, кивнула Евгения Павловна. Что ж, за оригинальность интерпретации можно и пятерку поставить.
Сочинения Ларисы Казанцевой.
В картине П.Брейгеля «Пейзаж с падением Икара» (1558 по п.л.) поражает  взгляд художника на мир – сверху, как бы с высоты птичьего полета.  Художник поднимается и приподнимает зрителя над сюжетом, охватывает  взглядом все происходящее, которое отдельные персонажи не способны  осознать. При этом мир каждого из персонажей картины подробен и насыщен  событиями. На переднем плане, и на самой высокой плоскости рисунка,  пахарь в парадной красной рубашке следует за лошадью, он пашет землю. Он  переворачивает пласты молодой травы в рыжую глину. На следующей  площадке пастух с его собакой заслушались птиц на дереве, в то время как  овцы мирно пасутся вокруг. Ниже пастуха – рыбак согнулся над водой,  что-то помешивая в море, как кухарка в кастрюле с супом. Над головой  рыбака, наблюдая за его действиями, на ветке сидит куропатка.
Наконец, на следующем плане зритель видит ноги упавшего Икара, но не  задерживается на них, потому что следом, на том же уровне моря плывет  большой парусник. Корабль только выходит из бухты, и ветер изо всех сил  надувает его паруса. Зритель большее внимание уделяет кораблю, который  отправляется в далекое странствие, из которого он привезет сокровища  иных земель.
Далее взгляд следует к другим кораблям в заливе, шхунам рыбаков и  кораблям мореплавателей, следующим по своим делам, а также к городу на  дальней стороне бухты, с белыми крепостными стенами и высокими домами.  За стенами города множество людей – правителей, воинов, ученых,  ремесленников, торговцев. Все они заняты. Мир живет, смотрит вперед,  каждый его участник находится на своем месте, пахарь пашет, птица поет,  матрос выполняет команды капитана.
Икар, попытавшийся нарушить законы мироустройства, уже исчез,  незамеченный ими. Не прогресс он нес, не открытие, но попытку обмануть  природу. Это был не полет, но отмычка полета. В мире, двигающемся в  соответствии с законом, ему нет места, и о его смерти никто не сожалеет.  Никто, честно говоря, ее и не заметил.
Евгения Павловна покачала головой: «Тройка – за жестокосердие». Девочки  могут быть такими жестокими, когда решат, что поступают правильно. Если  это не остановить – теми же плохими оценками, девочки же стремятся в  отличницы, всегда в отличницы – можно получить фанатичное чудовище.  Евгения Павловна сделала пометку для себя – присмотреться к Ларисе,  нужно дать ей творческое задание, пусть направит усилия в сторону  созидания.
Сочинение Степана Пустолетова.
Ох! Это ох, а не ученик. Евгения Павловна поднялась со стула и вышла в  сад. В уголке за кустами смородины и крыжовника она устроила себе  маленькую беседку – столик в тени забора, увитого жимолостью, не видимый  за разросшимися ягодными кустами. Небольшую читалку она захватила с  собой.
Старинные иноземные художники часто увлекались размышлениями о смысле  жизни. Такая идея появилась и у Питера Брейгеля и он нарисовал картину  «Падение Икара». Впервые к мифологической теме полета Икара Брейгель  обратился во время своего итальянского путешествия. В то время  считалось, что каждый благородный человек должен завершить образование  путешествием по Европе, в особенности по Италии и Швейцарии.  Предполагалось, что он обойдет их пешком, наблюдая за жизнью и описывая  ее в путевых заметках и рисунках с натуры.
После возвращения на родину полагалось обработать путевые впечатления и  создать законченные произведения искусства. Так и Брейгель заканчивает  работу над картиной, в которой он размышляет о своем месте в окружающем  мире, уже вернувшись на родину.
Помимо наблюдений за местностью, путешествующие художники учились  местной культуре и осваивали историю и мифологию. Там Брейгель узнал миф  об Икаре и его отце Дедале, который был строителем лабиринта на Крите, а  до того – мастером-изобретателем в Афинах. Дедал был вынужден сбежать  из Афин после того, как его обвинили в смерти ученика, который, увидев  акулью челюсть, изобрел двуострую пилу. Дедал же позавидовал тому, что  ученик превзошел его в изобретательстве и втихомолку убил его, а труп  попытался спрятать. Когда его застукали с мешком и спросили, что это он  несет, он ответил, что змею. Потом он утверждал, что не соврал  сородичам, потому что непослушный ученик поступил как змея, которую он  пригрел у себя в доме. Мать ученика от горя повесилась. В результате  Дедала выгнали из Афин.
Потом на Крите Дедала обвинили в смерти Главка, младшего сына Миноса.  Тогда Дедал попытался сбежать на собственном изобретении – скрепленных  воском крыльях. Устройство крыльев Дедал подсмотрел у Киркеи, которая  прилетала на Крит со своего острова, но подсмотрел неправильно, и крылья  развалились в небе. Дедал обвинил в неудаче жестоких богов и погибшего  сына.  История Дедала заканчивается его погребением под ветвями дуба, на  который прилетела куропатка, душа его умершего ученика или матери  ученика, которая повесилась.
Эту неприметную куропатку, в греческом мифе – воплощение неизбежной  судьбы, мы можем видеть в правом нижнем углу картины Брейгеля, рядом с  ногами тонущего Икара.
Так-так, кивнула себе Евгения Павловна. Уже и до судьбы дошли, и до  куропатки. Этого она не рассказывала. Порадовал – молодец, Степа!  Оценка: пятерка.
Солнце било сквозь листву ей в глаза, заслоняя строки сочинений. Она  пролистала оставшиеся четыре работы. Ваня Мироносцев увидел в Икаре  героя древнегреческой трагедии, пародийно пересказанной художником.  Прометеевского типа герой, принесший людям возможность полета, оказался  забыт сразу после смерти, вместе с его открытием, которое могло бы  изменить человечества. Или не могло, улыбнулась Евгения Павловна,  полет-то не удался. Но Ванечка был уверен, что Икара погубило  безразличие окружающих, которые даже друг другом не интересуются. Каждый  глядит мимо другого, не сопереживая и не сострадая. Пафос ванечкиного  сочинения заставил Евгению Павловну улыбнуться. Сквозь кружево листьев  до ее лица добирались только осколки солнечного света, и ей было смешно  читать о жестокости солнца, сжегшего крылья Икара, о жестокости законов  природы, силы притяжения, устройства скелета человека, температуры  плавления воска, химических связей между молекулами…
Евгения Павловна протягивает руку за шелковицей, спрятанной между  листьев, кладет в рот сладкую ягоду, прикрывает на мгновение глаза и  растворяется в полуденной дымке. Альбом непроверенных сочинений, которые  явились к ней из незнамо каких воспоминаний и снов, пропадает вместе с  нагретыми солнцем ягодами и остывшим чаем, и призрачное бытие Евгении  Павловны исчезает с этих страниц.
Глава 3.
Когда он с мамой, ему снова десять. Не больше десяти. Время обросло  кольцами лет, распахнулось правами и обязанностями, но когда он с мамой –  они исчезают. Когда он с памятью о маме, размер двенадцать дюймов,  динамическая, чувствительные возможности ограничены, предоставляется  государством без необов. С мамой лучше проводить время с утра. С утра  она молодец, а вечером усталая – пристает, бормочет, плачет, потом  замолкает, закукливается. Тогда он держит ее на руках и тоже молчит.
Он просыпается в пять, поворачивается к кухне за парой бананов. Вся  кухня – раковина в углу и стол, покрытый зеленой клеенкой, от угла до  угла сажень на полсажени. За подготовительный выходной в городе он не  привык к ней, а мама уже освоилась, порхает мотыльком, словно десять лет  тут прожила. Он бросает пакетик в кипяток. Запах эвкалипта бьет в  ноздри, и он окончательно просыпается.
- Привет!
- Доброе утро! Уроки сделал?
Она тут же отворачивается, и он не успевает ее поцеловать.
- Мам, я иду на работу, помнишь?
Бесполезно поправлять ее, бесполезно просить посмотреть на него. Для нее  он – тот же десятилетний мальчик, записанный в основной памяти.  Обновления в государственную модификацию не входят, а чтобы перейти на  продвинутую, нужны необы.
Нет, слава маклаеву, есть государственная память. До того, как ему ее  выписали, было тяжело. Он каждый вечер писал матери длинные письма.  Каждый раз, перед тем как пойти спать, он прятался в классе, остальные  мальчики уже в спальне, свет горит только над его столом, окна наружу, в  темный школьный двор, и в коридоре темно, никого нет. Он писал: «Если  кто-то убит мечом, копьем или стрелой, надо спеть о том, кто изготовил  это копье или этот меч, или эту стрелу. Нужно спеть о руке того, кто  направил их, о тех, кто вложил в них свое мастерство. Надо спеть о том,  что они принесли и что унесли с собой.
Если человека унес холод, нужно выйти из дома раздетым, встать босыми  ногами на лед и спеть о холоде. На земле, где люди замерзают, нужно  поплыть на корабле на ледяной остров, чтобы стоять там ночь, под  зелеными всполохами зарниц, и петь до утра.
Если кто-то умер от жажды и от жары, надо выйти в пустыню, пройти  босиком по красному песку, поднять глаза к солнцу и спеть о солнце, о  жаре, о песке.
Что же петь тем, кто сам забрал свою жизнь? Кто научил их смерти? Почему  ты шагнула навстречу камням? Может быть, мне нужно узнать про эти  камни? Откуда прибыли они под наши окна, кто уложил их, кто придал им  форму?
Камни добывают в глубине страны, за Голубыми горами, куда ведут рельсы  старинной дороги. Камни родились в глубине земли. Когда люди  прокладывали дорогу между камнями, они вбивали колья, разводили огонь,  рвали скалы на части, мололи их на куски. Камни запомнили боль.  Разбуженные, они притягивают к себе другие камни, птиц, тебя.
Небо не так жестоко.
Море не так жестоко. Морю некуда спешить, оно ласкает камни. А земля  торопится, сейчас, сейчас, грохочет камнедробилка, в воздухе висят  грохот и пыль, всюду серая пыль...».
Он перестал плакать, перестал писать, только когда ему выписали народную  память. Слава маклаеву, спасибо учителям, которые помогли ему.
- Что нового в мире? – интересуется мама.
Он запускает виту: пущена в строй новая линия междугородних управлей по  маршруту Новоуральск-Нижнегорск. На линии будут трудиться две машины,  Иван Поддубный и Алеша Карамазов. Обе машины оснащены новейшими моделями  винтовых двигателей, разработанных в конструкторском бюро имени  Замятина. Вести управли будут лучшие сотрудники Госвоздухоуправы,  завоевавшие это право в рабочем соревновании. Теперь для сотней  трудящихся время в пути значительно сократится. А тысячи граждан смогут  любоваться полетом управлей по вечернему небу.
Рекордный урожай бананов собрали трудящиеся Заозерья. После прошлогодней  засухи земледельцам пришлось постараться, чтобы восстановить посадки и  вырастить солнечные грозди. Первые грузоуправли со свежими бананами уже  отправились в путь во все города и села нашей родины.
На том свете ожидается извержение мощного вулкана, грозящего гибелью в  раскаленной магме половине потустороннего континента. Люди в панике,  началось массовое бегство, раскуплены все спички и поплавки. В одной из  лавок начался пожар, принятый покупателями за начало извержения, что  вызвало нарушение техники безопасности, панику и мародерство. По  счастливой случайности, пока обошлось без жертв.
У восточных берегов нашей родины был задержан еще один кит-шпион.  Нарушитель пытался выдать себя за обычное животное, мигрирующее вдоль  побережья, но был обнаружен по избыточному тепловому излучению и  характерному радиосигналу. Специально обученный кит Тимур, за тридцать  лет сотрудничества с пограничниками зарекомендовавший себя наилучшим  образом, вместе со своей семьей заманил вражеское животное в руки  правоохранительных органов, которые и уничтожили шпиона. Губы и другие  лакомые куски тела нарушителя, по традиции, достались Тимуру и его  команде.
Новый музей искусств и ремесел распахнул двери в Новоронеже. На его  стендах представлены работы местных мастеров, включая знаменитые часы  полковника Гагарина. Часы, которые взрослый человек может удержать на  ладони, показывают не только время, но и музыкальное представление  «Победа над солнцем, луной и планетами». Во время представления звучит  музыка, а крошечные фигуры движутся на сценической подставке.  Посетителями музея уже стали учащиеся местных школ и сотрудники пожарной  станции, радовавшиеся выставке как дети.
Минута объявлений. Вы хотите повысить производительность труда, но не  решаетесь спросить, как? Задайте вопрос анонимному рабочему помощнику.  Мы ответим на ваши вопросы и откроем вам путь в ударники производства.  Мы расскажем, как научиться вставать затемно бодрым и веселым, а также  посоветуем, какой номер подготовить к концерту самодеятельности. Все  советы – лично для вас.
И о культуре: концерт Людмилы Прошкиной состоялся в Новоуральском  Большом театре. Народная артистка Югороссии исполнила наши любимые  песни: «Валенки, валенки», «Эх, жара, жара» и другие. Концерт был  посвящен успехам тружеников экваториальных областей дальнего севера  нашей родины.
Короче, ничего интересного. Он переключился на личновости: обновление  подписки на милых вомбатов – сделано. Ногомяч – да слышали уже, Динамо  опять продуло, Нижинский разглагольствует о планах на будущее, о  постепенном выходе на результат. Будущее уже настало – кричат ему  газетчики, и тебя в нем нет! Снимут его наконец или не снимут? Живчик  этот Нижинский, что ни говори. Успехи косметической медицины:  искусственные цветы в ваших легких, видны только на фиолетовом снимке,  знаете только вы да ваш лечащий врач – ерунда какая! Шахматы: Игорь из  Трудогорска сделал неплохой ход, конь подбирается к ферзю. Он задумался  над ответом, но спохватился – ведь давал себе слово перестать играть.  Нужно иметь волю отказываться от дурных привычек. Бросил, значит бросил.  Он выбрасывает шахматы в корзину. Вот, и рука не дрогнула.
- Антон, ты уснул? В школу пора. Идем, я воротник вызвала.
Мама уже собралась, переоделась, накрасилась. В руках у нее карточка от воротника.
- Мам, я иду на работу. Сегодня мой первый день. Полетели, мам.
Воротников давно нет, но маму это не смущает. Они садятся в леталку,  припаркованную у выхода с этажа. Он задает адрес, выбирает самую низкую  высоту из возможных – пролететь над памятником первому  генерал-губернатору, товарищу Николаю Алексеевичу Некрасову, широкой  дугой проскользнуть над заливом, облететь вокруг Башни. Ему хочется  показать маме город, пусть видит, что они живут теперь в Новоуральске,  одном из пяти важнейших городов страны. Взгляду открывается океан до  сверкающего утренним золотом горизонта. На земле облака собираются в  низины оврагов, как река, текущая к морю. Мама молчит и смотрит сквозь  стекло вниз – что она видит? ТотжеМичурин, гдеонижилидесятьлетназад?
- Мам, погляди, это – Дом наместника. Правда, красивый? Похож на  гробницу, да? Помнишь, ты показывала мне картинки? Ему сто сорок лет,  представляешь, какое старое здание!
По тротуару в компании старика, Александра Рудольфовича Несумайко,  девяноста два года, проф высшего разряда, идет Милена Харламова, возраст  не указан, частичное занятие – журналист.
Матримониальное совпадение – сто процентов. У него вспотели ладони.  Золотая поверхность бухты посерела: туча загородила солнце или у него  потемнело в глазах. Сто. Процентов. Он слышал, что такое случается –  сразу, с первого взгляда и на всю жизнь. Но никогда, никогда прежде не  сталкивался ни с чем подобным. А Милена болтала с профом, не замечая  его, и леталка уносила его с мамой из зоны доступа. Он отправил ей  быстрый запрос на знакомство, но она его не подтвердила.
Леталка между тем перешла в скоростной режим – не стоило опаздывать на  работу в первый день. Он смотрел вслед девушке, установив болталку в  режим ожидания. Через две минуты четырнадцать секунд он будет на месте.
- Пока, мам!
Она потянулась поцеловать его, но в другую, всегда в другую от него  сторону, задержалась на пару секунд и исчезла. В тот день отвернулся он,  и вот уже девять лет живет без ее поцелуя.
Со служебными необами все изменится. Скоро, подождать нужно еще немножко. Он подождет.