Роман Перельштейн

Старая дорога. Стихотворения

*** 


Я нашел тебя, Господи, в сердце моем. 
Бедным сердцем нашел, сокрушенным Тобою. 
Вот замшелую дверь отпираю ключом, 
дом сосновый пронзительно пахнет смолою. 


Синий сумрак разбух, отсырела постель. 
С проливного дождя начинается лето. 
Я с Тобою одно, мы едины теперь. 
Но словами отныне не выразить это. 


Затянуло ствола золотую версту, 
сучья рыжие, темно-зеленую хвою. 
В этом доме я вырос, в него и врасту. 
Здесь я, Господи, вот я, стою пред Тобою. 


*** 


Я Тебе благодарен, Небесный Отец, 
за июнь, медуницу и пижму, 
за судьбу как у всех, стрелолист и чабрец. 
И за то, что я слышу и вижу. 


Близок вечер, до смерти еще далеко 
или… Что от гадания толку? 
Бледнокрылая бабочка в черном трико 
опыляет бордовую смолку. 


От сосны через душу прокинут к сосне 
фиолетовый мост паутины. 
Всей листвой поднебесною плещут во мне 
дальних лип молодые вершины. 


Это все, чем лесная душа дорожит, 
чем от века она обладала. 
Тень просторным узором дорогу пятнит. 
Боже мой, разве этого мало? 


За порогом корней начинается лес. 
Края хвойного полная чаша… 
Начинается Бог за порогом небес, 
там, где сердце сбывается наше. 


*** 


Как земляника ранняя горчит! 
Как рыжий ствол печален на закате! 
Я замолчу, и Бог заговорит 
на языке, который всем понятен. 
И разольется в небе киноварь. 
И луч последний так вонзится в душу, 
что все отдаст она за Твой букварь, 
за то, что бы саму себя дослушать. 


*** 


Сквозь иглу пробивается луч золотой. 
Я стою в тишине у могучих корней. 
Мы с Тобою одни на дороге лесной. 
Все, что было и будет — во власти Твоей. 
Корабельная даль залита янтарем. 
Луч пронзает ручей и сверкает на дне. 
Тишина у корней. Мы с Тобою вдвоем. 
Полной власти над нами не нужно Тебе. 
Неприметно за камешком время течет. 
Ткется жизни студеной незримая нить. 
Все сбылось, что загадывал, Отче. 
Еще 
загадать не успел я — сбылось... 
Так и жить. 
Дело рук Твоих эта непрочная плоть. 
Глубина непорочная быстрой воды. 
Ты проточную душу заметишь, Господь. 
Ты воззришь на нее со Своей высоты. 
И войдешь в эту душу небесным огнем, 
тишиною живой, беззащитностью всей, 
колыханием ветки еловой, ручьем, 
всем Собой. 
На рассвете войдешь. 
У корней. 

*** 


И станет серым то, что было синим… 
Накрапывает. Тянется осинник. 
Охваченный невидимой бедою, 
он смотрится в меня лежалой мглою. 
Тяжелым илом с Волги потянуло. 
В своих сетях снует паук сутулый: 
чешуйки, души, все, что шелестит 
и носится, мерещится, блестит, 
добычей станет. От болиголова 
рябит в глазах. Земных вещей основа 
сквозь дождик проступает угловато… 
Во всем погода эта виновата. 


И станет серым то, что было синим… 
И кажутся напрасными усилья. 
Кружится сердце, носится в потемках, 
в осинах частых-частых, тонких-тонких. 
И вдруг Твоих просветов перекличка. 
Ты наизнанку вывернул, на ничку 
мою тревогу, мой нелепый страх, 
мой прах, лишив его законных прав. 
Дождь теплый стал накрапывать упрямей, 
приветливей. Осины между нами 
пошли дружнее, тьма спустилась быстро... 
Где тьма густая, там и Божья искра. 


*** 


На излете июнь. Чем отвечу я дальнему грому? 
Постепенно темнеет, становится все незнакомым. 
Поднимается ветер. Березы вершинами плещут. 
Этот медленно меркнущий воздух не мне ли завещан? 
Этот млечник и мятник лесной, эти дали и долы? 
Но короткая молния вдруг небеса распорола. 
Не прошла стороною гроза, шалым краем задела. 
Огнедышащей твердью омыла и душу, и тело… 


Сколько минуло, боже ты мой, а берет за живое, 
эта черная, мокрая крыша, гнездо родовое. 
Не опишешь того, что любому до боли знакомо. 
Как блуждала по гулкому дому июльская дрема. 
Как сосна за окном поколения три не сводила 
взгляда с нашего клана, рогами бодая стропила. 
А когда умирала, роняя огромные сучья, 
все прощала смолою горючей, иглою летучей… 


Просыпаюсь и знаю, что лучше уже не бывает. 
По своим же следам возвращаюсь к еловому раю. 
Мне легко и привольно по старой дороге идется. 
Как туманны, хрустальны снопы восходящего солнца! 
Бор сосновый, сверкающий каплями, медный, тенистый. 
Как лучи земляничного утра влажны и душисты! 
Птаха прянет, за нею слежу лихорадочным взором. 
Затрещит всеми перьями, как плоскодонка мотором. 


Засинеют фиалка и шпажник. И это дороже 
всех побед под луною. И где зацветет подорожник, 
там и Царствие Божие. Дальше — полынь и марьянник. 
Я вернулся, и к речи припал очарованный странник. 

К списку номеров журнала «ГВИДЕОН» | К содержанию номера