Анна Галанина

Только тени не одиноки

***

 

Идёшь и шепчешь: «ещё не вечер»,

а звёзды светят – ещё не утро,

и хорошо бы тулуп овечий –

Москва застыла, как волчий хутор.

И каждый встреченный – неудачник,

других в мороз не погонит, кроме

бродячих псов и поэтов. Значит,

наш пробил час – как всегда, неровен.

И кто ты был, или есть, неважно –

сбивая шаг, подбиваешь строки.

Мы все – бродяги в одной упряжке.

И только тени не одиноки.

 

 

***

 

Был взгляд её пристальным и сухим.

Старуха, подстриженная «под ноль».

Пьянела, когда полились стихи

по кругу, по полной и по одной.

Молчала, выслушивая наш бред,

а может быть, бредила о себе.

Сидела, раскачивая табурет,

курила «Памир», а брала Тибет.

Ушла на рассвете через окно –

там ждал её огненно-рыжий конь.

Взлетела с ним, вроде, невысоко –

туда, где как будто горел огонь.

 

 

***

 

Так уходили навсегда

в пустыню караваны,

и закрывали города,

и открывали страны.

Так на исходе из больниц

ушёл навеки папа,

а солнце, опускаясь ниц,

всё шло себе на запад.

И в полумрак семи свечей

перетекали речи.

И кто ушёл, вдруг стал ничей,

и плакать стало нечем.

А на рассвете… Что рассвет?

По кругу солнце бродит.

Уходит след. Но смерти нет –

она бессмертна, вроде.

 

 

***

 

Мальчик, похожий на Мефистофиля,

не по-хорошему кучерявый,

с носом горбатым, нездешним профилем,

смотрит налево, глядит направо.

Дрогнул вагон, этим взглядом выжженный,

тени метро источают серу.

И невзначай измельчали ближние,

дальние стали, как были – серы.

Кажется, вот оно – горе горькое,

надо бежать, упиваясь криком,

хоть бы куда, где есть люди. Только я

там не видала прекрасней лика.

 

 

***

 

Завтра пугающе смотрит в сегодня,

окна оскалились – видом на август.

Звёзд пересчитанных первую сотню

прячу за тучи, с упавшими справлюсь –

всех караваном отправлю куда-то

вслед за котами по краю карниза.

С глупой улыбкой луны конопатой

смотрит на них из-за крыш Мона Лиза.

Лампа жемчужиной – призрак Вермеер

уши фонарные красит ночами.

Страхи под утро глупеют – вернее,

любят бессонницей мучить вначале,

лишь на рассвете от кромки обоев

тени сметаются. Это ли странно…

Входит старуха с поджатой губою

и говорит, что зовут её Анна.

 

 

***

 

Все семь холмов на своих местах,

и дворник рассветно-пьян,

сжигает листья в семи кострах

расплавленного тряпья.

Пошёл друзей зажигать к метро,

недаром стакан гранён.

На перекрёсток семи ветров

просыпалось вороньё.

Не просыпаясь, прополз трамвай –

качаясь, осенне-жёлт.

Галдят вороны, зажглась трава,

и дворник с друзьями жжёт –

он величает вином Агдам,

и взгляд у него лучист

и свято-пуст. И к его ногам

припал опалённый лист.

 

 

***

 

Мало света на свету…

На просвете шторы – город

на тесёмочки распорот

там, где ландыши цветут.

А за ландышами – мрак,

то реклама, то таверна.

Это мы с тобой, наверно,

сшили город кое-как.

Не сметали те сады,

где в росе рассветны травы…

Мы конечно же, неправы,

проглядели – я и ты –

как забился в ровный шов

старый двор, где дождь неровный

обошёл наш зонтик, словно

лишь для нас двоих прошёл.

И прощения нам нет,

мы кроили всё на свете –

облака, дома и ветер…

Уходя, гасили свет.

Мы разгладили квартал

и расправили бульвары,

затянули в узел пары…

Город сумеречным стал,

распуская пары… пар…

 

 

***

 

В этом городе люди-числа.

Мимо каждого – путь в обход,

чтоб забыть навсегда и быстро.

Но в дороге не много смысла,

если верить, что всё пройдёт.

 

Затемнённые люди-шторы.

И не вспомнишь, когда забыл.

Чуть задержишься – разговоры

о погоде, про «час который»,

и о том, кабы, если бы…

 

Люди-нелюди. На дороге –

их бессмысленный дальний свет,

без него разглядишь – убоги.

Если им помогают боги,

то наверное, Бога нет.

 

И конечно же, люди-страны,

люди-песни и города,

люди удали окаянной –

их запомнишь. Но поздно-рано

станет сумрачно, и тогда

 

все уйдут. Остаются люди.

Вроде, ясно всё наперёд,

их забыть бы, уйти, уснуть бы,

но – не вырваться… Люди-судьбы.

Те, с которыми всё пройдёт.

 

 

***

 

По Москве брожу, ворожу

по закопченным облакам –

если стянуты в абажур,

значит, город хранит накал,

даже если застыл, молчит

и не бьёт по тебе в набат.

Если спит – хорошо в ночи

перестраивать мысли в ряд,

а потом их смешать, смешать…

Если лампа не гаснет, а

фонари зажигать спешат –

значит, скоро снега, снега…

Если ландыши – значит, май,

если дождь – забываю зонт,

и на счастье – сажусь в трамвай,

что к бульварам везёт, везёт…

 

 

***

 

Колёса стучали поврозь,

крутил головою хвост.

Похрапывал скорый поезд,

поскрипывал мимо звёзд.

Позвякивали стаканы

и ложки бренчали так,

что пятки у великанов

качались на полках в такт.

Дымил сигаретно тамбур

и лунно пылился свет,

и сослепу двери как бы,

ворчали идущим вслед.

И поезд пыхтел устало,

так тьму прорезает крот,

от пункта, где всё пропало,

к другому, где всё пройдёт.

 

 

 

?ой и снег на много-много вёрст,

 

и хочется поверить в столько рая,

но город жив внутри, и он зовёт,

и ты уступишь,

слёзы вытирая…