Майя Студзинская

Из Цикла «Тени и птицы»

Сквозная любовь

Жара приносила ей счастье. Не сама жара, а яркий солнечный свет, который  пробивался сквозь приоткрытые жалюзи. Ей всегда нравились эти полосы.  Нравилось, прищурившись, наслаждаться игрой света и тени на своём лице. А  потом она обнаружила кое-что поинтереснее…
Она начала подпрыгивать, забавляясь мельтешением светлых и тёмных полосок. Тогда она ощутила это…
Она давно любила его. Просто любила без всяких за и против. Любила. Он…  Не то чтобы… был другом! И вот, подпрыгивая до головокружения, сводя  себя с ума бликами и затемнениями, она вдруг почувствовала, что  проникает в него.
Сначала руки. Тёплые пальцы. Каждую костяшку. Она могла погладить их  изнутри. Могла скользить по линиям на ладони. Ощущала его скулы, светлые  ресницы и то, как свет поблёскивает на них. Он сидел в каком-то светлом  помещении.  Он что-то набирал. Иногда останавливался и смотрел в окно.  Здесь были и другие люди. Но сейчас было не до них. Ей. А может и ему…  Она ощутила биение его сердца. Их сердца бились в разных ритмах. Точно  два сердца у неё... и каждое по-своему.
Она задохнулась от прыжков, остановилась, держась за живот, и тяжело  дыша. Что это было? Она занималась любовью? Вот так? Удивительно?!
Она встала на колени перед изображением святого.
–  Ты простишь меня? Нехорошо было так поступать с ним! Я теперь грешна?
Тишина. Безмятежный лик святого. Это её успокоило, и она занялась  обычными делами. Ничего не разбилось. Ничего не испортилось. Она не  подвернула ногу, никаких царапин, ничего не порвано. Каблуки не  отвалились. И она поняла, что не согрешила.
Игра со светотенями теперь стала её любимой. Больше ничего она и не  хотела. Только упиваться тем, что она может проникать в него.  Не всегда  это было приятно. Иногда она чувствовала, как боль захлёстывает его.  Начинается где-то в подреберье, подкатывает к горлу. Горько. Всё  наперекосяк. Тогда она плакала, но не уходила, пока хватало сил прыгать.
Она шагала с ним по лестнице, понимая, что испытывает намного больше  удовольствия от его движений, чем он сам. Для него не происходило ничего  особенного. Его рука касалась дверной ручки, по её телу пробегала  дрожь… Она не могла читать его мысли, но ловить его ощущения,  прислушиваться к мелодии его чувств и эмоций ей удавалось. Ей бы  хотелось знать, что он думает о ней. Она волновалась. Однажды подошла к  окну, набрала его номер, подпрыгнула ещё раз, и ещё раз. Она  почувствовала, как в его солнечном сплетении поднялась волна нежелания.   «Не сейчас» – впервые она услышала мысль, оформленную в слова. Он  сбросил звонок. Она села на пол и расплакалась.
– Куда ты пропала? – спрашивали её подруги.
– Ты стала слишком рассеянной…  – ей делали замечания на работе.
– Нельзя вот так вот из-за одного человека портить себе жизнь! – пытались встряхнуть её те, кто был в курсе.
Нельзя.
Она пошла в клуб с друзьями. Люди хотят познать безумие, но не знают,  как это сделать. Много пьют. Пляшут по-дурацки. Братаются.  Преувеличенный смех. Приукрашенные отношения.
Она уже неделю не играла со светом и тенью.
Она заметила его за одним из столиков в дальнем углу. Она почувствовала  его взгляд и обернулась. Но сначала возникли эти мурашки на загривке,  холодок в подреберье, а потом пламень растекся по венам. Тогда она  обернулась и увидела его. Он улыбчиво поздоровался и кивнул. Она тоже.  Прижала стакан к груди и просто стояла, не зная, что делать.
Он встал и подошел:
– Привет! Как дела?
– Привет, а твои?
– Мотаюсь.
– А я нет…
– Ты здесь с кем?
– С друзьями! Вон они... пляшут, а один спит прямо на стойке. Вон тот! Рыжий.
Он улыбнулся как бы про себя, погладил её по плечу.
– Я тоже с друзьями. Созвонимся. Пока.
Она доверчиво кивнула. Он оставил её одну, подарив на прощание ещё одну  улыбку, такую мягкую и сердечную. Почти сладкую. Почти нежную. Такую  обнадёживающую.
Она быстро ушла. Недопила свой коктейль и чуть не забыла пиджачок.  Только на улице до неё дошло – для светотеневой игры уже поздно. Слишком  темно. И возвращаться в клуб нельзя. Она уже ушла. Он видел. Он не  удержал. Он не пригласил за столик. Поздно.
Дома она попробовала играть со светом фонарей, стоя у окна. Ничего. Бесполезно.
На следующий день она прочла его чувства. Он вспоминал… о ней самой….  чуть небрежно. Покусывал карандаш. Болтал ногой. Грустное беспокойство.  «С ней что-то не так в последнее время». Потом он увидел муху, бьющуюся о  стекло, схватил газету и забыл…
На этот раз без слёз. Работа – дом. Дом – работа. Сосредоточенность. Но  прожитый день стирался легко.  Он не о чём. Имело значение лишь игра  теней и он.
Пушок на его теле оживал, чуть колючий, когда что-то шло не так, чуть  щекотно, когда всё удавалось.  Иногда палящая волна эмоций охватывала  его, и у неё останавливалось сердце.
Она падала на кушетку, закрывала глаза, облизывала губы, сжимала себя и  скручивалась как можно сильнее, а потом резко отпускала и повторяла это  снова и снова.
Ей не нравилась такая любовь, но она была не в силах совладать с ней.
Он позвонил. В субботу. Она не ответила, помчалась к окну и подпрыгнула.
…не слишком переживал. Пригладил затылок. Поскрёб щеку. Накинул куртку.  Она быстро выветрилась из его головы… и сердца! Он уверенно зашагал по  улице, погожий денёк доставлял ему искреннее удовольствие. Он щурился,  чувствуя себя котом, скользил грациозно, мир искрился.
Однажды она поймала его… застукала с другой.
Они слиплись кожей. Он и его любовница. Дышали в унисон. Одно дыхание на  двоих. Лёгкий ветерок охлаждал его спину. Они были в помещении,  наполненном золотистым полднем. Её волосы змеились на подушке, его руки  могли свободно путешествовать по её телу… и губы, не осторожничая, не  смущаясь. Она пахла сладко. В те минуты он даже любил её. Но знал, что в  следующую, когда они отклеятся, она покажется ему чужой. Не чуждой, не  отталкивающей, только посторонней. Это делало его мгновения с ней  яркими… Иллюзия слияния.
– А со мной у тебя не иллюзия!!!  Не иллюзия слияния!!! – вскричала та, что проникла и подсматривала.
Он замер. Услышал?!
Она резко прервала контакт, принимала ледяной душ до посинения.
– О Боже! Боже! – она не знала, о чем молиться, катаясь по полу перед изображением святого.
– Ты можешь управлять им! – сказала гадалка, присвистнув.
– Не хочу…
Подружка подбросила ей этот адресок: «Она развязывает проблемы! Любые! Любые самые дурацкие!».
Она заинтересовалась и вот… сидела здесь. Тёмный бархат. Тяжёлые шторы. Пахнет пылью и тайнами.
– Хочешь его?!
– Да.
– Действуй! Бери! Такой дар, как у тебя, на дороге не валяется!
–  Это проклятье…
– Нет! Будь сильной! Будь достойной своего дара, иначе всю жизнь просидишь, рыдая на диване.
Закусив губу, не вполне согласная, она спускалась на лифте. Хныкала. Никто этого не видел.
Три дня она терпела. Работа. Дом. Подружки.  Чайный клуб. Маникюр. Музыка.
В воскресенье она сорвалась…
Прыг-скок…  Свежий беззаботный ветер в лицо. Счастье быстрой езды.  Каждая мышца была приятно напряжена. Он был свободен. Она будто бы  шевельнулась в нём. «Подумай обо мне! Вспомни! Заскучай!». Его солнечное  сплетение сжалось. Болезненно. Какая-то слабость в пальцах…
Её повело… Она сильно и глупо ударилась головой о стену. Укусила себя за  губу. Что-то с силой врезалось в подоконник по ту сторону окна и  отскочило. Она подвернула ногу и рухнула на пол. Привкус крови во рту.  Оглушительный визг шин, но не в её реальности.
Поднявшись, она бросилась к окну. Распахнула его. На асфальте лежала детская кукла лицом вниз в беспомощной позе. Целая…
Она бросилась звонить ему. Он не брал трубку. Набирала пять раз. Не взял.
Она обзвонила всех общих и не слишком общих знакомых. Никто ничего не знал… пока.
Ближе к вечеру ей сообщили, что он в больнице. Упал с мотоцикла. Сломал что-то. Ногу? Ушибы и синяки. Голова цела.
Она помчалась. Не обращая внимания на хромоту – подвернула лодыжку,  когда падала. Она не подумала, что можно сесть в автобус или вызвать  такси. Бежала и бежала. Ворвалась в больницу. Узнала, задыхаясь от  страха и нетерпения, что он на четвёртом этаже в палате №… Должно быть,  её пытались остановить – она не помнила. Расталкивала всех, не глядя,  безжалостно. Снова бежала. Заглянула по очереди в каждую палату. И вот…  Он полусидел, пластырь на скуле, рука в бинтах, нога в гипсе.
– Я люблю тебя! – с порога закричала она, сама удивляясь, какой же у неё  противный голос.  – Я всегда тебя любила! Давно любила! Полюбила сразу,  как мы познакомились!
Он посмотрел на неё с ласковой иронией:
– Мне придётся каждый раз падать с мотоцикла, чтобы заставить тебя  прийти ко мне по-человечески? – мягким голосом спросил он, беззлобно  ухмыльнулся и протянул ей руку… ту, что не была забинтована.
 


 


Неприветливое чудо

Странный мальчик в одном ботинке и с одним крылом – не с ангельским.  Такое – деревянное на левом плече.  Я шёл за ним и переживал о его  маленькой ножке. Собственно, не жара, не лето. Уже октябрь и небо  хнычет. Я не решался подойти и посочувствовать или спросить. Выглядело  это чуднЫм. Поэтому я просто шёл из любопытства. Вдруг мальчик начал  подпрыгивать на одной – обутой ноге. Я машинально начал делать тоже  самое.
Мы находились на окраине. Сегодня было на редкость безлюдно. Изредка  проезжал какой-то автомобиль вдалеке. Раздавались голоса. Всё это едва  касалось нас. Мир отступил на много шагов… Нас? Я почему-то сразу  объединил себя и этого мальчика. Хотя, кроме моей ребячливой  заинтересованности нас ничего не связывало.
Казалось, мальчик не замечает меня. Не пришлось прятаться. Лишь когда мы  оказались в лесу, я спрятался в кустах. Не самое надёжное укрытие,  согласен. Серое пальто, тёмная шляпа, позволяли мне не выделяться на  тусклом осеннем фоне. А листьев было явно недостаточно, чтобы скрыть  меня надёжно.
Лес – сильно сказано. Скорее рощица. Лесопарк. Я здесь не бывал раньше. Во всяком случае, не помнил, чтобы доводилось.
Мальчик ловко, как обезьянка, залез на дерево. Столетний дуб. Роскошный.  Он сел на ветке, свесил ноги. Где-то там хранилось второе крыло.  Мальчик закрепил его на правой руке. Расправил плечи, помахал крыльями,  хихикнул. С той же легкостью слез обратно.
Мальчик бегал по кругу. Постепенно набирал скорость. Смотреть было не на  что… сначала… Мальчик играл. Пусть чудаковато. Но я и сам иногда в  детстве…
Его босая ножка оставалась в воздухе. Он как-то умудрялся передвигаться  на приличной скорости, почти не касаясь ею земли. На уровне стопы  воздух… или пространство? … дрожало…  Так бывает в жаркий день. Потом  оно стало приобретать цвет. Я ничего не мог понять, тёр глаза. Говорят,  что галлюцинацию можно отличить от реальности, если легонечко нажать на  краешек глаза. Реальный объект начнёт двоиться.
Там, где пробегал мальчик, появились свежие зелёные травинки. Такая  бодрая летняя зелень! Она росла по кругу. Шириной… Не знаю… Не силён.  Примерно – мой полушаг.
Понемногу возникала какая-то другая реальность, внутри этой – осенней,  тоскливой. Что-то солнечно-летнее. Появился красный. Вкрапления. Ягоды!  Больше и больше!
Мальчик остановился. Кругообразный клочок лета не исчезал. Мальчик  собирал землянику, запихивал её в рот. Перепачкался. Счастливо улыбался.  Когда наелся, достал из кармана кулёк и насобирал ягод туда. Снял одно  крыло, забросил его обратно на дуб – оно где-то там и повисло. Дальше он  стал что-то выкапывать из-под корней дуба. Пользовался перочинным  ножиком – совсем недетским, и ногтями. Рыл и рыл, пока не откопал  ботинок. Вытряхнул из него землю и надел на босую ногу.
Круг лета, который он создал, мерк. Медленно выцветал. Я аккуратно,  переместился за ствол ближайшего дерева. Сомнительное укрытие –  худенький ствол… Мальчик упорно не замечал меня. Прошёл в нескольких  метрах, не повернув головы.
В испаряющихся остатках лета я успел собрать несколько бледнеющих ягод. А  потом всё исчезло. Три бледно розовые земляничины остались лежать на  моей ладони. Больше никаких следов чудесного и непонятного. Опавшая  бурая листва. Атмосферная сырость. Шарф размотался, и влажный ветерок  проскальзывал за шиворот.
Я попробовал ягоды, пока и они тоже не исчезли. Привычный вкус не самой  спелой земляники. Я с детства не любил лесные ягоды. Они вызывали  разочарование. Столько усилий, чтобы собрать их, а потом – пшик… Они  мгновенно растворялись во рту. Почти не оставляя воспоминаний или  послевкусия. Во всяком случае, так было у меня.
Я пожал плечами. Стоило ли мне тратить столько времени на мальчика и всю эту ерунду?
Я надеялся нагнать его по дороге обратно и расспросить. Но нет… Он испарился.
Улицы по-прежнему оставались тихими и безлюдными. Я решил зайти в  кофейню и немного согреться. Прийти в себя после собственной дурости.
Здесь сидели двое. Один из них недавно похоронил мать… А бармен  разрывался между двух женщин. Одну он любил, вторую хотел. На первой он  бы женился, если она согласится, а со второй он бы…  он бы развлёкся.  Она часто посещала здешний бар, а вот любимая… реже.
Стоп. Откуда эти фантазии?
Сиплым голосом я заказал грог, потом чай с шиповником. Перед внутренним  взором того, что похоронил свою мать всё время стояли комья земли.  Невыносимо тёмные. Невыносимо мрачные. Комья влажной земли. Теперь он не  сможет ухаживать за огородом. Огород остался после матери, она любила  возиться с ним… и теперь сыновий долг. Но ему плохо!
– Послушайте! – вырвалось у меня. – Матушка поймёт вас! Да! Вы вовсе не  обязаны продолжать её… Плюньте на огород! Она всегда хотела, чтобы вы  просто были счастливы… по-своему! Не надо…
Посетитель вскочил. Бармен дико уставился на меня.
– Не смейте! – взвизгнул посетитель. – Кто вы?! Нет, я не хочу знать!!!
Он схватил пальто и вымелся из кофейни.
– Эй, приятель! У меня негусто с клиентами сегодня, а ты спугнул  предпоследнего! Теперь ты мне должен… – он медленно вышел из-за стойки.
Я осторожно встал и отодвинул стул.
– Выбирай ты ту, которую любишь, придурок! Любовь встретить тяжелее,  чем… их миллион, тёлок, которые вызовут у тебя желание! – выкрикнул я,  не спуская с него испуганных глаз.
– Чего? –  он снял с плеча полотенце и собрался огреть меня, но я уклонился.
– Хорошо-хорошо! Потрахайся всласть с одной. А потом женись на другой! Всё просто и никаких проблем!
Я выбежал из его заведения. Он проорал мне вслед несколько невнятных  угроз. Я мчался по улице. Натолкнулся на женщину. Она не любила свою  работу, поссорилась с одной из сотрудниц. Никакого вдохновения. Дома она  срывалась на ребёнке. Третировала того за двойки. А сама ведь была…
Я зажал уши руками и чуть не взвыл. Женщина опасливо покосилась и постаралась обойти меня стороной.
Потом были мальчишки, они шли бить кого-то, один из них сомневался в справедливости и правильности их затеи.
– Сомневаешься?! – рявкнул я ему в лицо. – Так не участвуй! Не участвуй в  том, во что не веришь! Уже сейчас начинай сопротивляться, или всю жизнь  будешь – ни мужик, ни баба!!!
Мальчики замедлили шаг. Удивлённые. Нерешительные.  Тот, к кому я обращался, захныкал и отделился от них.
О нет! Я схожу с ума. Я метнулся в ближайший подъезд. Ну и денек!  Прижался лбом к стене. Несколько тихих мгновений… и я знал, чем живут  люди в каждой из квартир. От бессилия я прижался щекой к самой  благоприятной двери. За ней находилась женщина. Она возилась на кухне.  Она очень любила мужчину, с которым теперь жила. Раньше она была  отважной и зубастой карьеристкой. Ей нравился драйв, экстрим,  преодолевать препятствия. А теперь вот… Она была просто счастливой рядом  с ним. Нежность. Забота. Она подумывала о ребёнке…
Меня грубо оттащили от двери и врезали под дых. Это был он! Её любимый. Я  невольно улыбнулся. Она не ошиблась в нём. Он заслуживал любви и…
– Извращенец! Я сдам тебя в полицию! – он подошёл ближе ко мне, но бить  на самом деле не хотел, хотя считал, что должен защитить её.
Она услышала возню под дверью и забеспокоилась. Сейчас она сама наберёт полицию.
Я предостерегающе поднял руку.
– Простите! Я не… Я не опасен! Береги её! Она хочет детей и любит тебя очень!
Опять пришлось убегать…
Оно быстро прошло… Безумное состояние. Я решил не размышлять над  произошедшим, не разгадывать и не вникать. От этого всего и рехнуться  недолго!
Мне долго удавалось отгонять тревожные мысли, пока однажды я не узнал  мальчишку. Он гонял мяч с другими детьми во дворе, мимо которого я часто  ходил. Я сталкивался с ним несколько дней подряд. И решился подойти и  заговорить…
Меня кое-что мучило. Личное. Жена вела себя…  Отстраненно, задерживалась  допоздна на работе и очень старалась выглядеть. Мне хотелось понять…  Быть уверенным, а не мучиться подозрениями. И если удастся – простить и  всё исправить.
Я вдруг сопоставил своё состояние спонтанного и неукротимого ясновидения  с ягодами, которые попробовал тогда. Другого объяснения я не находил.
– Эй, мальчик, а можно тебя спросить?
Он близко не подходил, смотрел насторожено. Обычный. Курносый.  Готовность к непослушанию поблескивает в сереньких глазках. Ничем особым  не выделяется. Даже эта скрытая шкодливость не выглядит слишком  харизматичной.
– Я вас не знаю… – пробурчал он.
–  Ты любишь землянику? Мне она нужна. Очень! – может, не стоило говорить при всех.
Я оплошал?
Мальчик покрутил пальцем у виска.  Другие ребята окружили его.
– Чего престаёте? Вы педофил?
– Нет… Нет, конечно!
– Мы сейчас взрослых позовём! – они попали в меня мячом, я умудрился поймать его и вернуть им.
Они завизжали:
– Мама! Папа! Страшный дядя!
Мне опять пришлось бежать. Дурак!
Я не успокоился и пошёл туда. В лесопарк. У жены появились новые нотки в  голосе, она уклончиво отвечала на мои поцелуи, иногда её лицо светилось  такой радостью…  когда она думала, что я не наблюдаю за ней. Новые  незнакомые духи.
Неприкаянный, я тынялся в рощице. Мальчик не появлялся. Я ждал и ждал,  не зная точно, как часто и когда он приходит сюда. А потом решил, что  залезу на дерево и найду второе крыло. Во-первых, мне это поможет  убедиться в реальности того, что я видел, а во-вторых… Нет. Сперва я  откопаю ботинок. Это проще, чем лезть на дерево. Я попытаюсь выменять  его на землянику…
Я стал рыть землю – нашёл сук потолще.
Вот! Шнурок!
Я получил чем-то тяжёлым по голове и ухнул в непроглядную мглу.
Спустя время я очнулся от того, что ветер плевался дождичком мне в лицо.  Позвякивала синица, и не одна. Я с трудом встал на ноги. Между корней  была вырыта ямка. Разумеется – пустая.
Я огляделся. Дождь усиливался. Синица вспорхнула с ветки и умудрилась обгадить лацкан моего пальто, перед тем как улететь.
Я отряхнулся, завязал шарф потуже и отправился проживать свою жизнь… какой бы она ни была. Что ещё я мог сделать?
 


 


Соседство

Они вместе снимали квартиру и не лезли друг другу в душу. Разговаривали мало и в основном о делах.
Они придумали себе прозвища – Мистер и Демократ. Вроде бы и в шутку, но  они не улыбались при этом. Бывало, смеялись. Они умели и посмеяться.
Мистер носил костюмы и галстуки – работа такая. Он постепенно привык,  сросся и даже дома в банном халате выглядел так, будто всё ещё в  костюме.
А Демократ был расхлябанным, вязанные яркие свитера, лохматый,  несерьёзные свободные штаны. Он и по квартире прохаживался уличной  хулиганской походочкой.
Мистер старался не рассматривать девушек, что приходили ночевать к  Демократу. Опускал глаза, когда сталкивался с ними в коридоре. Он бы и  не здоровался с ними, если бы не правила приличий.
Сам он никогда и никого не приводил в эту квартиру. Он посещал двух  подружек, бесконечно удивляясь, как он до сих пор не надоел им. И каждая  из них принимала его с завидной регулярностью.
Как-то… Мистер тогда заболел и несколько дней сопливил дома. Он узнал,  что Демократ встаёт в 10 – 12 дня, болтается на кухне и уходит из дома,  чтобы отсутствовать до девяти вечера. Его работа была связана с  компьютерами, программированием… Мистер особо не интересовался данным  вопросом.
В то утро Мистер спал чуть дольше, чем обычно. Температура. В половину  одиннадцатого он открыл глаза и понял, что давно наступило время  завтракать и принимать лекарство, иначе он не оклемается до конца  недели, а работа не ждёт.
Подойдя к кухонным дверям, он застыл в проёме. Отступил с колотящимся  сердцем… Всё можно объяснить температурой. На всякий случай он спрятался  за дверным косяком и выглядывал из-за него.
Демократ сидел на стуле, руки болтались по бокам. Подбородком он касался  груди. Когда Мистер хотел войти, прямо из спины Демократа вылезла  светящаяся крылатая фигура. Сперва появилась рука, она-то и проделала  щель…
Счастье, что Мистер давно был приучен сдерживать эмоции, иначе он бы  заорал, как резанный. Светящаяся фигура расправила крылья, потёрла руки,  несколько раз присела, улыбнулась. Она стала явственнее, предметы не  так сильно просвечивались сквозь неё. Фигура радостно покружилась в  центре кухни, похлопала крыльями, а потом, вспорхнув, повисла на лампе в  потолке, она болталась на ней, открывая рот, беззвучно смеясь.
Мистер почувствовал, что его тошнит от тихого ужаса. Он рванул к себе в  комнату. Заперся. Залез под одеяло.  В себя он пришел только через два  часа.
Он столкнулся с Демократом в коридоре… и не знал, как себя вести.
– Ну что? Поправляешься? – спросил Демократ, обматывая шею шарфом.
– Да. Завтра уже выйду на работу, – негромко ответил Мистер, пряча дрожащие руки за спиной.
– Ок! – оскалился в улыбке Демократ и, насвистывая, стал завязывать кроссовки.
  В нем нет ничего особенного. Балбес. Обычный. Никакой. Мистер боялся  сесть на тот стул, где несколько часов назад сидело тело Демократа. Он  даже побоялся зажечь свет. Быстро заварил чай. На скорую руку соорудил  бутерброд.  Кусок, конечно, не лез в горло. Демократ уже ушел. Мистер  заставил себя поесть. Он хотел бы заставить себя забыть, списать всё на  новый грипп. Он вышел на работу раньше, чем нужно. Он оставался там  допоздна, он стал ходить в кино, чаще посещать своих подружек. Он даже  съездил на уик-энд за город пару раз. Но у него не получалось выбросить  из головы то, что он узнал о своём соседе. Он мог бы уверить себя, что  то была галлюцинация… вполне… мог бы…  не получилось.
Поневоле он присматривался к Демократу. Он ничего не мог найти в том – особенного, таинственного.
– Ты пьешь пиво? – однажды вырвалось у Мистера. – Тебе можно?
Демократ прыснул, часть пива пролилась из его рта на ворот клетчатой рубашки.
– Я что, выгляжу больным?
– Нет-нет…
Теперь Мистер уже не мог безучастно проходить мимо подружек Демократа.  Какими они были? Разные. Смешливые и печальные. Бывали вульгарные.  Случались в меру воспитанные. Довольно много. Разные.
– А почему ты не женишься? Или не выберешь одну девушку? Может, хватит вести распутный образ жизни… Нам уже не пятнадцать.
Они вдвоём были на кухне. Демократ жарил яичницу, стоя у плиты. А Мистер  ел жаркое и варёный картофель, запивая всё это бокалом кьянти.
Демократ почесал за ухом, обернулся, надул губы.
– Да и в пятнадцать тоже плохо… –  на всякий случай пробормотал Мистер. Кусок мяса застрял у него в горле.
– Не хочу я жениться!  – улыбнулся Демократ. – Мне нравится так. А в  пятнадцать я предпочитал велик, футбол и мастерить всякие дурацкие  штуки.
Мистер промолчал. Вдруг его испытывают…
Когда Демократ присоединился к нему за столом. Он решился продолжить:
– Нет. Ну всё-таки… Слишком много девушек это… ну, я не знаю. Человеку нужна семья… воспитывать детей…
Демократ так замер с вилкой, смотрел на него долгим смешливым взглядом.
– Что с тобой? Всегда знал, что ты зануда. Но чтобы ещё и морализатор?!  Может, ты просто стареешь? А я – нет… – он продолжил есть, не обращая  никакого внимания на Мистера.
Тот ушёл к себе. «Может, всё дело в том, что я пил вино?» – решил он и долго ворочался, не будучи в состоянии заснуть.
Мистер попытался выбрать одну из подружек. Не мог. Бросил обеих на  месяц. Пошёл в церковь. Я сам грешен – вот в чём дело. Параллельно он  продолжал наблюдать за Демократом. Он позволял себе прислушиваться к  тому, что творится за дверьми его соседа, когда к тому приходят барышни.  Может, там творится некое таинство, а его извращённый человеческий  разум всё интерпретирует неправильно?
Вздохи и скрипы. Стоны. Мистер убегал к себе. Не ответил на звонок одной  из своих пассий. Пытался читать Библию. Демократ тем временем смотрел  какие-то ужасные боевики, бокс, пиво у него никогда не заканчивалось…  как и девушки. Однажды он даже курил траву!!!
– Мы неправильно живём! – придя домой и бросив сумку на пол, вскричал Мистер.
– Что ещё? – Демократ развалился на том самом стуле и болтал ногами.
– Как что? Ты не видишь?! Мы погрязли во грехе?!!
– Ты в секту вступил?! – Демократ подавил смешок.
– Нет! Но я! Я о душе думаю, а не только о грешной плоти! Как можешь ты вести такой праздный образ жизни?!
– Мне нравится! – отмахнулся Демократ.
– Ты в Бога веришь? Тебе не стыдно? Он видит всё! Всё знает!
В глазах Демократа запрыгали ироничные огоньки. Он ничего не ответил.
– Скажи? Немедленно скажи мне – ты веришь в Бога?!! – Мистер схватился за голову и стал дёргать себя за уши.
– Я знаю, в чём дело… – хитро подморгнул Демократ.
Мистер напрягся. Дыхание стало прерывистым.
– Девочки говорят, что ты на них странно посматриваешь. А к Марсельезе  ты приставал с  разговорами… Запал? Да? Марсельеза? Так бы и сказал. Я  не собственник, можешь ухлёстывать за ней. Я не буду её трогать. Даже  дам тебе парочку ценных советов. И не переживай так! Мужчинам вроде тебя  тяжелее найти общий язык с девушками… – Демократ встал и раскрыл  дружеские объятия.
Мистер в ужасе отшатнулся.
– Я знаю, кто ты! Ты падший! Падший ангел! – он дрожащей рукой осенил себя крестным знамением и заперся в комнате до утра.
Он по возможности избегал Демократа. Усиленно искал другую квартиру.  Нашел, не очень удобную. В обшарпанном доме и небезопасном районе, но  съехал, как только смог, не предупреждая никого. Подло. Но он спасал  свою душу.
Через неделю он стал постепенно приходить в себя. Страх ушел. Он  вспоминал, что ни одна из девушек никогда не обижалась на Демократа, он  не помнил случая ревности, чтобы кто-то огорчался или отчаивался.  Разумеется, это дьявольские чары… Но теперь он в безопасности!
Однажды, через месяц после переезда, ему принесли клетку с птицей.  Какой-то мальчик позвонил в дверь и настаивал, что это ему. Белоснежная  птица. К ней прилагалось письмо. Уж так и быть. Мистер взял из  любопытства, думая, что позже отнесёт её в приют. Вскрыл конверт. Там  было всего несколько строк: «Просто выпускай её иногда полетать. Дорогу  обратно она найдёт сама. Только не забывай оставлять форточку открытой».
Мистер несколько минут сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Потом  поставил клетку на подоконник. Сегодня он не будет её открывать. Может  быть завтра. Он накинул плащ и отправился покупать корм.