Бел Кауфман

Пепел. Две любви. Пер. Дм. Шаталова

Бесплатный хостинг картинок

 

Пепел


            Странно, что в её руках, вытиравших ужинную посуду, чувствовалась такая уверенность. Она уже приняла решение, и тяжёлое спокойствие, словно крышка, опустилось на неё. Недели сомнений и самокопаний остались позади; всего через час она будет с Роджером.

            Она вынула пробку, сполоснула раковину оставшейся водой, наблюдая, как она медленно, слишком медленно вытекает через отверстие, и прислушиваясь к слишком быстрому тиканью кухонных часов. Я собираюсь изменить мою жизнь, подумала она, и чем я занимаюсь? Выжимаю полотенце! Сколько тарелок она перемыла за двенадцать лет их брака? Если их сосчитать, что в итоге? Будь у них хотя бы дети, говорила она себе, не давая окончательно ослабнуть своей усталой совести. Или если бы Фред больше ценил её… Издавая последний сосущий звук, вода закружилась по сливной трубе. Прав был Роджер: живешь один раз; растрачивать жизнь – вот в чём непростительный грех.

            Когда она была с Роджером, она была какой-то другой женщиной: новой, волнующей, обладающей бесконечными возможностями. «Ты знаешь, как ты прекрасна? – говорил Роджер. – Какая жизнь пробудилась бы в тебе, если бы только ты позволила себе? Любимая моя, поверь своему сердцу, перестань исследовать и анализировать…»

            Но для неё это был нравственный вопрос. Ровной шеренгой она выстраивала перед ним все свои принципы, словно множество пластмассовых солдатиков, но он сметал их одним прикосновением руки. Она спорила с ним, произнося подобающие слова, которым её научили: «правильно», «неправильно», «долг», – но все доводы, казалось, были в его пользу. «Любовь проста, – говорил он. – Усложняют её люди. Сейчас восемьдесят пятый год – ты должна бороться за то, чего хочешь! Ты взрослая женщина, и ты сама создаёшь свою судьбу».

            Она была взрослой, и она приняла взрослое решение.

            Она вытерла руки о кухонное полотенце и вошла в зал. Фред лежал на диване, рядом с которым стояли его тапки, и читал газету под закадровый смех, раздававшийся из телевизора. Он не посмотрел на неё. Но если бы даже и посмотрел, она знала, что он всё равно по-настоящему не увидел бы её. Он хороший, и добрый, и работящий, сказала она себе, как бы повторяя заученный урок, но почему он не может прожить без этих скучных кривляк на экране? И его привычка громко перелистывать страницы газеты… Нет, дело в том, подумала она, рассматривая его носки, как будто они содержали в себе неотвратимое откровение, дело в том…

            «Думаю, я пойду в кино», – услышала она свой голос. Она солгала быстро, заранее подготовившись: несколько часов назад она сходила на этот фильм, на случай если бы Фред стал расспрашивать о нём. «Хочешь присоединиться?»  – добавила она с очень верно подобранной ноткой равнодушия, думая: Вот видишь, я делаю всё, что могу; виноват будешь ты, а не я…

            «Я устал, – пробормотал он. – Иди, если хочешь».

            «Хорошо, – она пожала плечами. – Тогда не жди меня, ложись спать».

            Одеваясь, она спрашивала себя, откуда появилась в ней эта хитрость. С усердием она начала превращать себя в тщательно ухоженное, загадочное создание, предмет желаний Роджера; её образ сливался с туманной дымкой, которой покрылось зеркало от её дыхания: глаза сияли под тёмной тушью, накрашенные губы ярко блестели. В кошелёк она засунула флакончик духов, чтобы воспользоваться ими, когда выйдет из квартиры. Она была готова.

            «Ну… пока», – сказала она Фреду с порога. Даже теперь, подумала она, если бы он посмотрел на меня, если бы сказал: «Не уходи»…

            Он лишь кивнул: «Приятного вечера».

            Для него всё давным-давно решилось и устаканилось, думала она, выпуская себя на свободу; у Фреда, так же как у Роджера, не было никаких сомнений.

            На улице дул ветер; она была рада, что надела свой платок: волосы не спутаются. Шла она быстро, чувствуя себя свободной, сильной, хозяйкой своей судьбы.

            Внезапно её левый глаз пронзила острая боль. Она остановилась и потёрла его, повинуясь инстинкту. Её глаза начали слезиться, нос потёк. Она укрылась от ветра в дверном проёме на углу улицы и потянула за веко. Боль была невыносимая. Это смешно, подумала она; как нелепо.

            Она поняла, что стоит у входа в аптеку, и, прикрывая рукой свой подёргивающийся глаз, она зашла внутрь. Аптекарь был очень добр. Он скатал ватный тампон, подвёл её к свету, приподнял веко и прикоснулся к средоточию боли. «Вот, – произнёс он, указывая на крошечное чёрное пятнышко на вате. – Видите?»

            Сквозь пелену слёз она увидела его – пепел. В глазу всё ещё кололо. «Это всего лишь раздражение, – сказал аптекарь. – Можете поставить холодный компресс, когда доберётесь до дома».

            «Дома?» – повторила она отрешённо. Она увидела своё красное, искажённое лицо в зеркале за прилавком и, подумав о Роджере, представила, как он подготовился к её приходу, представила задёрнутые занавески, свечи, тихую музыку. Она вытерла потёкшую тушь носовым платком, и ей вдруг стало совершенно ясно, что она не пойдёт к нему – никогда. Не из-за тщеславия или заурядного временного неудобства. Она хотела, просто, свою собственную комнату, свою собственную кровать, и чтобы неуклюжие, заботливые руки Фреда поправляли компресс. Именно – чтобы кто-то заботился о ней, не думая, как она выглядит, чтобы любил такой, какая она есть, с изъянами, зачастую неразумную, в общем, её саму. Вот чем был брак: полным познанием друг друга, без необходимости прихорашиваться или притворяться. Даже его трудности происходили от близости.

            Она поблагодарила аптекаря и, придерживая платок у глаза, вышла на улицу, полная решимости. В глазу ещё ныло, но теперь боль была тупой, отдаваясь эхом.

            Фред лежал на диване, погружённый в чтение, – ничего не изменилось с тех пор, как она ушла.

            «Забыла что-нибудь?» – спросил он.

            «Фред…», – сказала она.

            Он посмотрел на неё. Тут же он бросил газету на пол; через мгновение она была в его объятиях. «Что случилось?» – спросил он озабоченным и успокаивающе близким голосом.

            «Ничего, – сказала она. – Это была просто крупинка пепла».

 

 

Две любви


            Покачиваясь взад-вперёд в своём кресле-качалке на переднем крылечке, она вязала мужу свитер, над которым она трудилась – сколько уже? – второй год, с тех самых пор, как у него случился последний приступ. Она посмотрела на него рассеянно-нежно; он сидел рядом с ней в плетёном кресле и клевал носом над газетой, на ветерке его редкие седые волосы вздымались, становясь прозрачными.

            «Скоро тебе пить таблетку», – сказала она.

            В бледном предвечернем солнце было больше прохлады, чем тепла. В воздухе чувствовался запах студёной осени, напомнивший ей о чём-то. Что это было? Такой же запах листьев, пылающих где-то далеко, давным-давно, в тот день, когда она была – где? Она сидела на веранде, молоденькая девушка, её мир рухнул из-за – она пыталась воскресить воспоминание – из-за Стивена? Тогда она была замужем за Стивеном, Стивеном с густой каштановой шевелюрой и надменной походкой. Он подвёз домой эту девицу с пикника. Что это была за девушка? Дымный осенний воздух навеял на неё ощущение былого отчаяния. Должно быть, это произошло больше пятидесяти лет назад. Они разругались в пух и прах – нет, та ссора была в другой раз. Они наговорили друг другу жестоких, непростительных вещей, и его не было дома всю ночь. Они помирились – ах, как сводили её с ума его губы на её губах и его сильные, тёплые руки на её коже…

            Её спицы пропустили петлю, и она посмотрела вверх. Муж поднял от газеты своё испещрённое морщинами лицо. «Хорошо бы на ужин макароны с сыром», – сказал он.

            «Завтра приготовлю; сегодня у нас запеканка из тунца с овощами».

            Она вспомнила, как разгневался Стивен в тот раз, когда подгорел ужин, пока она одевалась, утягивая талию, чтобы она была одинакового диаметра с её головой, вместе со всеми волосами, которые у неё тогда были. Интересно устроена память: вспоминая что-то, ты как бы распускаешь одну петлю – все остальные развязываются вслед за ней.

            На крылечке царило спокойствие; ни звука, кроме мерного покачивания её кресла, звяканья её спиц и однообразного стрекотания сверчков. Когда она лежала в объятиях Стивена, в поле раздавались такие же трели сверчков, хрупкая трава щекотала ей щёку, мускулы его спины выступали под плотно облегающей рубахой. Только что они бежали с горки, она растеряла все свои заколки, и никто, думала она, никто никогда не испытывал ещё такого бесконечного счастья.

            Было ли это то же самое поле, где она сидела, отрывая коротенькие нитки от бархатной ленточки её широкой соломенной шляпы на её коленях, когда он сказал ей, что их брак был ошибкой?

            Она дала своим пальцам передохнуть; артрит беспокоил её всё чаще. Их сосед мистер Мэбби вышел на своё крыльцо.

            «Интересно, почему он это сделал?» – произнёс её муж.

            «Наверное, старые ему надоели», – ответила она. Она знала, что он имел в виду полосатый навес, который водрузил мистер Мэбби. Знать, о чём думает муж, было удобно. «О чём ты думаешь?», – часто спрашивала она Стивена. «Как я выгляжу? Скажи, как ты меня любишь?»

            Она протянула руку и поправила накидку на мужниных коленях. «Тебе тепло?» – спросила она и подумала, насколько отличалась эта любовь. Тогда были только резкие взлёты и падения, никакой середины. Когда Стивен уехал на ту рыбалку без неё, когда забыл об их годовщине, когда сказал ей, что между ними всё кончено. Она ссорилась с ним даже из-за его имени: Стивен Тролль. Она терпеть не могла, когда её называли миссис Тролль.

            С соседнего стула послышался шелест листьев; он пытался сложить газету точно по складке. Она снисходительно улыбнулась. Этот брачный союз удался. У её супруга были свои недостатки, но она привыкла к ним. Их соединяли тысячи дней, связанных друг с другом так же прочно, как ровные петли в её свитере, и, в любом случае, ничто уже не было достаточно важным, чтобы ввергнуть их в суету.

            Сумерки сгущались. «Пойдём домой, милый», – сказала она.

            «Сейчас, сложу газету», – ответил он. У него ушёл весь день на чтение одного раздела, подумала она безмятежно, но у них было время. У них обоих было предостаточно времени. И даже если это и не было счастьем, которого она когда-то так неистово желала, по крайней мере, она примирилась с жизнью. Это было настолько близко к счастью, насколько возможно.

            Она отложила вязание и похлопала по его прохладной руке. «На улице становится слишком холодно, пойдём домой. Я согрею тебе молока, выпьешь с таблеткой».

            «Всё ещё складываю газету», – пробормотал он.

            Она встала и слегка потрясла его за плечо. «Стивен Тролль – иди-ка домой, пока не заработал себе воспаление лёгких».

Перевод Дмитрия Шаталова

 

Дмитрий Геннадиевич Шаталов. Родился в Липецке, учился в Воронеже и Оксфорде. Стихотворения и поэтические переводы английских и американских поэтов вошли в альманахи «Связь времён» (Калифорния) и «Побережье» (Филадельфия). Переводы стихотворений А. С. Хомякова на английский. Интервью с британскими и американскими переводчиками выходят в журнале «Мосты» (Москва: Валент).

К списку номеров журнала «Слово-Word» | К содержанию номера