Катерина Груздева

Совы живут вечно. Рассказ

Новый год идёт… Но ничего не меняется. Я по-прежнему мёртв.

В моём положении, безусловно, есть преимущества. Например, меня никто не видит. Почти никто. Когда попадаются особо чуткие, я начинаю нервничать, а они, как правило, пугаются. Только одна молодая женщина не сделала этого, и я влюбился в неё. Это ужасно… Влюбиться в живую. Поэтому я даже не хочу об этом говорить. Хотя какая тебе, дерево, разница, что я говорю, верно? Тебе всё равно, ты мудрое. А я даже не знаю, какой ты породы. Жалко, что не сосна…

Сон. Сон. Это всё какой-то дурной сон. Попробовал написать на заснеженном стенде свою любимую фразу, пыжился, пыжился, даже пальцы замёрзли, но ни одна снежинка так и не сдвинулась с места… А моя любимая фраза спасла бы этот глупый мир. Я слышал… её передавали по небу, но живые-то не слышали. Они слушают что-нибудь по радио, по телевизору или интернету, а по небу не слушают. «Совы живут вечно», — такая вот фраза, дерево… понимаешь меня?

Эта девушка сведёт меня с ума. Она тоже сюда пришла. Она хочет впечататься в снег лицом… красивым своим личиком. Она себя ненавидит и считает уродиной. По-русски, в смысле. На моём родном польском «уродиться» — это значит получиться хорошим и красивым. Да… За это я люблю её ещё больше. Такая тёплая… Обняла дерево и не понимает, что заодно обняла меня. Значит, не видит меня сейчас.

Соседнее дерево тоже не сосна. Зато его ствол очень плотно покрыт слоем снега. Любимая смотрит на него. Хочет приложиться к нему лицом. Передумала. Решила, что не хочет оставлять след… Уходит. Исчезнуть ей хочется. Ушла. А я бы хотел оставить отпечаток своего лица на соседнем дереве. Но у меня не получится. Мне, наверное, не положено, потому что я не блондинка, как она. Я брюнет… и к тому же в очках. Они мне теперь совсем ни к чему, но снять их уже очень сложно.

Так холодно, что горло сводит. Опять пойти к ней домой? Лечь рядом спать. Смешаться с ней, продлить ей жизнь тем самым. Неизвестно зачем… В её жилах польская кровь, и у неё глаза совы, она и так живёт вечно. Но позволить себе признать это она не может. Это моветон. Две совы на отшибе у материальности. Я слишком дохлый, она слишком живая, но тоже дохлая. У неё всё время что-то болит, она постоянно умереть готовится. Учит себя не бояться умереть. Сложно ей.

Голова кружится. Я слишком много говорю сегодня. Превратился в свою любимую, видимо. Даже плакать тянет… Она болтает без остановки, а если ей плохо — болтает ещё больше. Безмозглая малышка.

Он отошёл от дерева. Она легла в своей комнате на ворох одежды, даже не разглядев подаренную мамой кофточку.

Не любит шмотки, дерево, ты представляешь? Ты ещё слушаешь меня, бессловесное ты бревно?

Он попытался схватить снег с земли, чтобы запульнуть снежком в дерево, но у него ничего не вышло.

Эй! Дерево, твою мать! Что я тут делаю? Какого чёрта я перенёсся после похорон сюда? Вчера из водостока мне слили сообщение, что моя сумасшедшая подруга уничтожила втихую все мои полотна. Спасибо тебе, долбанное дерево, что ты мне и на это ничего не отвечаешь! Впрочем, в Торуни деревья тоже не разговаривают…

Он понял, что у него очередной приступ бреда и начал всматриваться в окна домов, чтобы не потерять сознание.

Старые дома — это прекрасно. Особенно когда в них не пускают. Хочешь в них до одури, а на стенах проступают предупредительные объявления, что внутри и так мертвецов навалом.

Он попытался вспомнить, как попасть к своей любимой, но потом сообразил, что всегда входил в дом вместе с ней. Значит, сегодня он ночует на улице. Она уже вряд ли спустится на землю.

Дерево, это антигуманно — не разговаривать с мертвецами, слышишь меня?

Он подошёл к дереву ближе и неожиданно получил от него волну информации, что любимая женщина спит сегодня с каким-то мёртвым рок-музыкантом. А если точнее, то с тем, кого слушала в 90-е, пока взрослела и боролась за жизнь. Он тоже претендует на неё и ненавидит суку польского сюрреалиста.

Ах, вот как?..

Он опять отошёл от дерева и в ярости сорвал с себя очки.

Тогда я убью этого суку мёртвого рок-музыканта.

Швырнув очки в ствол, сюрреалист услышал, как дерево ойкнуло, а после явственно ощутил, что оно посмеивается впотьмах.

Смешно тебе, да? Бревно. Где я ещё встречу женщину, которая ненавидит свидания в ресторанах и свадебные платья?! Поэтому я убью сначала тебя, а потом рок-музыканта.

Дерево неожиданно рухнуло в сторону двухэтажного обшарпанного домика и начало кататься по земле от хохота. Только тогда мёртвый сюрреалист смекнул, что уже перешёл в стадию сна. Он поплёлся к дому возлюбленной и остановился на светофоре. В тот же момент из любимого дома вышел сильно поддатый тёмно-русый мужчина с ружьём, лет тридцати на вид (или обдолбанный, подумал сюрреалист). Вышедший навёл дуло на мёртвого стоящего на светофоре и пальнул пару раз для острастки.

Светофор зажёгся зелёным. Сюрреалист, не потерявший ни сна, ни невозмутимости, перебрался по переходу к мужчине с ружьём. Тот впал в ступор. Когда первый подошёл ко второму совсем близко, второй опустил своё оружие и сказал не без уважения:

— Ну ты даёшь, твою мать.

— Кому?

Мужчина с ружьём снова навёл ружьё на мужчину без ружья и рассердился.

— Отвали от моей жены, сука.

— Что?

— Ты что, спишь, что ли?

Мёртвый сюрреалист, покачиваясь в воздухе, повернулся к агрессивному мужчине спиной и довольно быстро поплыл в воздухе в обратном направлении от любимого дома — снова через дорогу, прямо на красный свет. Проплывая мимо дома дешёвых квартир Янина, то есть против течения Екатерининской улицы, сонный сюрреалист подумал: уведу хоть этого психа подальше от дома любимой, если сам не могу к ней попасть.

Мужчина с ружьём постоял немного на светофоре, а потом крикнул в спину сюрреалисту:

— Эй?

Уплывший никак не отреагировал. Мёртвый рок-музыкант пересёк дорогу на зелёный свет и побежал следом, пошатываясь от принятого и постреливая в беглеца. Тот уже свернул за дом Янина в Ручейный переулок, стремительно проплыл мимо замкнутых внаглую стареньких домиков и вырулил влево на улицу Огаркина. Мёртвый рок-музыкант не отставал и постреливал в спину. Сюрреалист летел в сантиметре от земли и разговаривал сам с собой как можно громче, чтобы не вырубиться окончательно. Проплывая на последнем издыхании мимо бывшей чумной Екатерининской больницы, он бессознательно выпалил:

— Сдохну сейчас второй раз.

— Ещё как сдохнешь!

Выстрелы сзади не прекращались.

— Да не от тебя, придурок, у меня с энергетикой хреново совсем.

— Знаешь, хоть иногда, но жрать-таки надо.

Сюрреалист остановился — на перекрёстке Огаркина с Большим Посошковским — обернулся к преследователю и вопросительно посмотрел на него — еле разжимая веки, отчего взгляд казался надменным. Преследователь посмотрел в ответ осуждающе. Во второй раз умиравший мёртвый сюрреалист развёл руками и прошептал:

— Какое жрать? И в сортир, что ли, предложишь?

— Дебил, энергетику жрать.

— И где её берут?

— Ага. На бла-бла-бла развести меня хочешь?

Мужчина с ружьём опять навёл дуло.

— Ничего я не хочу.

Дуло опустилось.

— Ладно. Давай перетрём немного.

— Я сдохну сейчас, какое перетрём…

Рок-музыкант подошёл к сюрреалисту, всучил ему комок земли и велел сожрать. Измождённый непонятно каким образом ухватил землю, хотя она была явно тяжелее снега.

— Зачем жрать землю?

Рок-музыкант усмехнулся.

— Это из одного сильного места земля. Суй в рот, подвоскреснешь.

Сюрреалист не хотел, но послушался. Жизнь была дороже препирательств с хрен знает кем. Он открыл рот и закинул туда слипшийся тёмный ком, обратив при этом внимание, что дело происходит у продуктового киоска.

— Лучше?

— Немного.

— Ты извини, что я так… Наехал. Просто ты не имеешь права.

Сюрреалист окончательно оживился.

— Это почему же?

— Потому что ты и так более счастлив.

— С какой стати?

— А ты сам не понимаешь, что ли?

— Неа.

Рок-музыкант хмыкнул, достал из-за пазухи фантом сигареты и прикурил каким-то образом от ружья.

— Сейчас объясню.

— Дай мне покурить тоже.

Рок-музыкант иронически глянул на сюрреалиста и достал из-за пазухи ещё один фантом сигареты. Когда сюрреалист затянулся, безо всякой опаски подставив лицо к дулу, из которого что-то пыхнуло, рок-музыкант продолжил словесные разбирательства.

— Ты никому не известен. Ты сдох благородней. Ты гений. Ты рожей лучше меня вышел.

— А ты чего, не гений?

— Я фуфло.

— Я не понимаю, а что не так с твоей рожей? Ты сдох почти двадцать лет назад, а по тебе до сих пор по всему миру девки сохнут.

Рок-музыкант затянулся, сделал большие глаза и прошептал зловеще:

— Меня раскрутили.

— Слушай, откуда ты знаешь, как я сдох?

— Рассказали.

— А тебя что, огорчает твоя известность?

Рок-музыкант выпрямился и усмехнулся так, что сюрреалист приготовился к новой партии выстрелов. Но её не последовало. Вместо неё музыкант посмотрел куда-то вбок и сглотнул, держа ствол в левой руке, а правой продолжая покуривать.

— Эй? Ты ещё тут?

— Пойдём ширнёмся?

Сюрреалист усмехнулся.

— И откуда ты тут берёшь героин?

Рок-музыкант задумался, достал из кармана немного земли и, не поднимая глаз на сюрреалиста, начал её жевать.

— Да я вот всё пытаюсь вычислить, где взять?

— Понятно. Ну а почему ты с ружьём? Ты ж из винтовки застрелился.

— Кто тебе сказал, что я сам застрелился?.. В любом случае, я всегда из ружья хотел.

— Замечательно… Ну а как ты обдолбаться-то умудрился? Или ты бухой?

— Я никакой. Меня Кэтрин по башке огрела. Вот и всё.

— За что?

— Затрахал я её.

Сюрреалист почувствовал, как в его несуществующих венах начинает бурлить кипяток, и спросил сквозь зубы:

— В каком смысле?

— Пойдём на рельсы полежим.

Сюрреалист опешил.

— Зачем?

— А вдруг переедет?

— И что?

Рок-музыкант ухмыльнулся с непониманием.

— Ты что, никогда не хотел, чтоб тебя переехало поездом?

— Нет.

— Тогда понятно всё с тобой.

— Чтобы переехало поездом… Это какая-то безмозглая развлекуха для зажравшейся богемы.

Рок-музыкант посмотрел на сюрреалиста исподлобья, снова поднял своё ружьё и выстрелил в упор. Обидчик даже не покачнулся. Стрелок открыл рот от удивления.

— Я же в упор… Как у тебя получается?

— Так я ведь мёртв.

— Ну и что? Ты сгусток энергетики, я сгусток энергетики, из ружья прёт её удар… Тебя должно было прошибить.

— У меня энергетический бронежилет.

Рок-музыкант сглотнул и спросил с обидой:

— А чё ж ты подыхал тогда?

Сюрреалист понял, что его сейчас окончательно достанут. Вздохнув, ответил:

— Это внутренний процесс…

— Ясно. Пойдём всё-таки на железную дорогу? Тут недалеко. Полежим…

— Слушай, я знал, что ты был больной, но не думал, что прямо вот на всю голову.

— Я после смерти ещё хуже стал. Ты себе можешь представить, что это такое, когда без передыху про тебя продолжается тупое бла-бла-бла, над тобой изгаляются все кому не лень и многие из них думают, что они при этом чтут твою долбаную память, а твою рожу татухой набивают себе на тело какие-то незнакомые чуваки?

Сюрреалист вздохнул и поглядел в небо между ветвей.

— Представляю… А если ты делал что-то, делал, не хотел никому при жизни своей показывать, потому что славы никакой не хотел, а когда ты помер неожиданно рано, твоя бешеная подруга уничтожила всё, что ты делал, — это каково?! Хоть бы под своим именем продавала…

— Да. Надо было ей запустить твои работы под несуществующим именем.

— Да хрен с ним теперь…

— Я вот так не мог. Я художником не мог, но я хотел бы.

Рок-музыкант прожевал очередной кусок земли и закурил новый фантом сигареты. Сюрреалист внимательней всмотрелся в небо — оно как будто бы уже светлело.

— Пойдём, что ли, чего тут стоять?

Рок-музыкант продолжал осмыслять сказанное сюрреалистом и, наконец, выдал:

— Твоя подруга — страшная баба.

— Это твоя знаменитая жена — страшная баба. Моя отдыхает.

— Я с ней развёлся.

Сюрреалист едва сдержал хохот, переведя его в кашель. Сказал:

— У тебя дочь хотя бы осталась.

— Не будем об этом.

Мёртвый рок-музыкант взгрустнул на секунду и вернулся к предыдущей теме:

— Моя бывшая жена слишком любила просто потрахаться, поэтому теперь я женился на той, которая любит потрахаться непросто.

Сюрреалист приподнял удивлённо брови.

— По-моему, твоя жена сделала это не просто, а очень выгодно.

— Нет, она меня бросила.

— Да? Ну так забудь… И пойдём давай, а то смешаемся с этим перекрёстком навечно.

— На железную дорогу?

— Слушай… Да ты одержим этой темой.

— Конечно. Я думаю, что нам обоим надо это попробовать. У поездов ломовая энергетика. Если наши чёртовы тонкие дела переедет эта штука, есть шанс, что мы окончательно распадёмся, и тогда мне будет пофигу, и тебе тоже.

— А что ж ты один до сих пор этого не сделал?

Рок-музыкант промолчал и сдвинулся, наконец, с места. Довольно бодрой походкой он направился в сторону следующего перекрёстка, а сюрреалист в состоянии воинствующего недоумения отправился следом за ним и спросил яростно в спину:

— Струхнул?

— Нет. Просто мне Кэтрин очень нравится.

— Почему Кэтрин? Катаржина.

— Значит, мы о разных людях говорим.

Рок-музыкант не оборачивался даже. Сюрреалист продолжал свирепеть ему в спину.

— Я вообще не понимаю, как мы с тобой говорим. Я английского-то не знаю толком.

— Мы на русском… На территории какой страны находимся, на том языке и говорим.

Оба дошли до следующего перекрёстка. Музыкант развернулся к сюрреалисту лицом, тот подобрел и нашёл компромисс.

— Ладно… Пойдём на крышу лучше посидим. Подумаем, что делать.

— Какую крышу?

— На крышу дома, который напротив Касиного стоит. Красивый такой, модерн начала прошлого века, у него ещё мезонин сверху. Знаешь, что это такое?

— Я знаю, что напротив стоит здоровый тёмно-красный дом с гнездом наверху. И ещё там у него на крыше как будто бы море.

— Хорошо сказал. А говоришь, что я гений, а ты фуфло. Наоборот всё.

— Заткнись. Потеряешь много энергии.

— Ну да. Как же… Тут, кстати, кроме земли подпитаться нечем больше?

Рок-музыкант сделал зачем-то кислое выражение лица и почесал себе свободной рукой затылок. Рука с ружьём начала в следующую минуту выписывать бессмысленные полукружия вокруг музыкантова тела — туда-сюда, туда-сюда, сам музыкант склонил голову набок и сказал:

— Угу.

— Нет, ты совсем больной, всё же.

— Пойдём полетаем.

— Чего?

— Чего слышал.

Рок-музыкант моментально пересёк перекрёсток по диагонали, и сюрреалисту пришлось повторить это дело. В скором времени оба нырнули во двор бывшей весны. Магазина «Весна», в смысле. Миновав его, они подошли к запрятанному вглубь от всевозможных улиц тёмно-зелёному дому рубежа позапрошлых веков. Мёртвый рок-музыкант констатировал:

— Здесь.

— Что?

— Вон там вот ночуют бездомные.

Рок-музыкант указал ружьём на пристройку неизвестного происхождения.

— Ну и?

— Я нашёл там чучела сов.

— Когда?

— Двух.

— Когда?

— Не помню.

Рок-музыкант подошёл к пристройке впритык. Сюрреалист последовал.

— Это ж трансформаторная будка. Со стоянкой для мусорных баков.

Рок-музыкант возразил:

— Тут ночуют бездомные. Два одеяла видишь?

— Ага. У трансформаторной хрени. Наверно, тепло им. Трансформируются они, эти бездомные, в домных.

Человек с ружьём промолчал и пошевелил ружьём одеяла. Сюрреалист неожиданно пришёл в восхищение.

— Совы! Правда, чучела сов.

— Трахнем обеих.

— У, ё…

— Что у ё? Тебе что, никогда не хотелось трахнуть сову?

Сюрреалист честно признался:

— Нет. Черепаху хотелось, сову нет.

— Черепаху уважаю.

— Я тоже.

Рок-музыкант посмотрел вопросительно на мёртвого сюрреалиста, и тот, в свою очередь, понял, что рок-музыкант выглядит не на шутку мёртвым.

— Ты что-то дохлый совсем.

— Плохо себя чувствую. Но я тоже люблю обычно трахать то, что уважаю. Это называется любовь. Уважаю я обычно только одно, но можно попытаться представить себе, что сова — это оно и есть. И твоя тоже, только другое.

Рок-музыкант сглотнул и попытался осознать, что он сказал только что. Сюрреалист схватил идею на лету.

— Да. Твою сову зовут Кэтрин, а мою Катаржина.

Отбросив ружьё в сторону мусорных баков, мёртвый рок-музыкант снял с себя энергетическую видимость одежды и внедрился в сову с какой-то такой скоростью, что у сюрреалиста даже не мелькнуло в глазах. Единственное, что он успел зафиксировать: музыкант тощ как незнамо кто. Между тем сюрреалист решительно не понимал, как повторить трюк, однако чучело второй совы само на него набросилось. Через пару секунд оба чучела сидели как живые в одеялах бомжей и буравили друг друга взорами.

Чучело с рок-музыкантом сказало наконец:

— Пошли.

И выбежало из укрытия под ночное зимнее небо. Чучело с мёртвым сюрреалистом не двинулось с места и только спросило из глубины:

— Ты уверен, что мы взлетим?

Первое чучело молвило:

— Нам надо забраться на провода. Вон там… над проспектом Лётчиков висят. Они для троллейбусов. Сядем на них, поковыряем их клювами, током шарахнет, и тут же взлетим. Я пробовал.

Чучело сюрреалиста поверило и выкатилось из одеял. Обе совы побежали к проспекту Лётчиков. Чучело рок-музыканта пыталось махать по дороге крыльями, но это было смешно.

— Нет, не взлетим без тока.

Дойдя до электростолба, чучело бывшего человека с ружьём отскочило назад и с разбега, за какие-то пару секунд, взбежало вверх по столбу, словно это была горизонтальная плоскость. Чучело сюрреалиста остолбенело.

— Ух ты. А я так смогу?

По поперечной растяжке рок-музыкант-сова пробежал над пустой мостовой и уселся уже на троллейбусной вене. Оттуда сказал:

— Пробуй.

Сюрреалист-сова отбежал от столба на проезжую часть, увидел ночную машину, которая пьяно вихляла и приближалась к нему, обдавая светом из фар, глянул обратно на столб и побежал, слыша стук не своих коготков. Он не верил, что он сова… Досеменив до столба, сюрреалист наступил на него правой лапкой, и всё на этом закончилось. Рок-музыкант-сова, наблюдая внимательно сверху, молчал. Потом произнёс:

— Просто забудь обо всём. Попробуй поверить в Бога и в то, что ты хочешь летать.

Сюрреалист кивнул головой. Совиной. Отошёл опять от столба на проезжую часть. Вихляющая машина была уже далеко и краснела в дремотных фонарных потёмках задними ночными глазками. Больше машин не было. «Даже странно», — подумал сюрреалист. Закрыл чучельные глаза… снова открыл их. Задрал чужеродную голову в перьях к небу. На небе виднелось несколько звёзд. «Я ведь мёртв. Я теперь не могу то, что раньше, а то, что раньше не мог — могу». Вдохнув талый снег, растворённый в воздухе, сюрреалист понёсся к столбу. В совиных глазах мелькали асфальт, комки тёмно-бурого снега, окурки, бордюр промелькнул и начало столба, потом бетонное длинное тело увязло в глазах и мелькало-мелькало… всё медленнее и плавнее. Потом перестало мелькать. Как только бетонный питон намертво встал перед взором — сюрреалист в теле совы начал падать и стукнулся вскоре так, что решил поначалу — рассыпалось чучело.

— Эх.

Рок-музыкант-сова не сводил с него глаз.

— Поднимайся. Я буду ждать столько, сколько придётся. Вставай.

Мёртвый сюрреалист внутри чучела раскачался, перевернул совье тело вверх и, убедившись, что тело совы вертикально, отбежал от столба назад на проезжую часть. Рок-музыкант наверху встрепенулся.

— Эй, осторожно!

Сюрреалист увидел четыре машины со всех сторон и замер на месте, но тут же начал метаться. Уворачиваясь от колёс, он решил, что ослепнет от фар, оглохнет от едких сигналов, и прыгал. Его кружило — вместо увиденных четырёх пришлось претерпеть легион четырёхколёсых. Ядовитый фаровый свет не давал из себя вынырнуть и выключил сюрреалисту сознание. В конце концов, когда он провожал взглядом одну из машин,  показалось, что вместо двух красных глаз у неё сзади шесть или восемь. В два ряда. Как у мутанта чернобыльских мест, или как будто сюрреалист был немыслимо пьян. Рок-музыкант наверху молчал. «Может, и улетел», — подумалось сюрреалисту. Полностью опьянев от машинного наваждения, мёртвый сюрреалист метнулся к столбу. Теперь в глазах не мелькал асфальт — перед глазами мелькало только что пережитое, оно накатывало, как страшное море, сюрреалиста тошнило, и он хотел одного — вынырнуть.

— Ну привет. Молодец.

Сюрреалист огляделся по сторонам. Он сидел на соседней с рок-музыкантом троллейбусной вене. Внизу проехала пара нестрашных машин. Рок-музыкант-сова поглядел ещё на соседа круглыми гипнотическими глазами и сухо сказал:

— Клюй.

Сюрреалист разозлился зачем-то и клюнул провод. Рок-музыкант сделал то же — одновременно из двух параллельных вен плеснули фонтаном искры. Мёртвый сюрреалист-сова успел увидеть сквозь этот фонтан тёмный кривой коридор впереди — то был Орлово-авиаторный проезд, в котором таились ГИБДД — старый дом с бетонным приростом — и островок деревьев, скрывающих голыми чёрными кронами бывший дурдом. В следующую секунду он видел всё это из воздуха — с высоты, превышающей всякий провод. На секунду показалось, что внизу вдоль территории дурдома на авиаторах чинно проезжают орлы, но только показалось… Потом он услышал рёв. Это рок-музыкант-сова пронёсся мимо, как мотоцикл, и скрылся вдали за углом. Сюрреалист захотел обогнать.

Вскоре они вдвоём рассекали пространство над бесконечной железной дорогой. Сюрреалист прорывался вперёд, глотая совиной грудью холодный и влажный воздух, пропахший угольной гарью и напитанный электричеством, поглядывал вниз и видел пути, составы — чёрные в сером снегу, платформы — забытые даже Богом, ободранные деревья, склады, столбы, какие-то сонные будки. Из одной из них доносилось:

— Вальк. А Танька-то с машинистиком нашим спит.

Рок-музыкант поглядывал в небо. Даже странно, что здесь, над путями, на нём были звёзды. Когда музыкант обогнал в свой черёд сополётника, то спросил у него:

— Ну как?

— Обалденно.

Мёртвый сюрреалист наслаждался жизнью. Сил прибавлялось. Он тоже заметил небо и стал набирать высоту. Рок-музыкант начал вздыматься следом. Прокричал ему вверх:

— Ну окей. Только в космос не вышвырнись. Нам ещё рано. Сдохнем там просто.

Сюрреалист набирал высоту, как ракета.

— Слышишь ты, что говорю? Мытарей в космосе плющит!

— Ладно…

Сюрреалист неохотно привёл совиное тело в горизонтальное положение. Посмотрел вниз. Черневшие среди серого снега рельсы показались навязчивым сном.

— Опостылело тут.

Рок-музыкант-сова поравнялся с сюрреалистом, сказал:

— Ну давай тогда над проспектом.

— В космос точно нельзя?

— Если хочешь скопытиться — можно.

— Странный ты всё-таки тип. На рельсах лежать хотел, а в космос пока не торопишься.

— Я же тебе объяснял… забудь. Колбасит меня.

Рок-музыкант стал забирать влево. Сюрреалист, подумав, что волшебство закончилось, тоже свернул. Со стороны проспекта Лётчиков к пространству над миром путей подлетали чайки. Чучело с рок-музыкантом предупредило:

— Не реагируй на них. Не вздумай сказать им что-нибудь. Они тупые и нервные, хоть и лучше нас. Заклюют наши совьи чучела в хлам.

Сюрреалист не успел ничего ответить, только узрел краем глаза дикий чаячий взгляд, а после чайка метнулась в сторону. Вторая, летевшая следом, просто проигнорировала совиные чучела. Рок-музыкант-сова задним числом объявил:

— Смена караула.

Сюрреалисту взгрустнулось оттого, что волшебная эта фраза бессмысленна и в реальности никакого караула нет, но тут же отвлёкся от тёмных дум — впереди запахло проспектом. Миновав пару жестяных крыш, блестящих от мокрого снега, лётчики плюхнулись в воздух над широким тёмным руслом проспекта, усеянным по бокам огнями. Развернулись и полетели вдоль.

Вскоре проспект Лётчиков втягивался во Встреченскую улицу, где первым домом являлась белая церковь с изумрудными кровлями и куполами. Показалось, что церковь снизу смотрит на сов — как будто бы это был наместник Бога, пытающийся уличить непорядки в воздухе со стороны земли. Но сейчас у церкви определённо был добрый взгляд — она ничего не имела против полёта. Обе совы разогнались вдоль Встреченской, рассекая студёный воздух, и вылетели в совершенно неожиданное пространство… Внизу была не Россия, а что-то другое. Прямо под совами плыли жилые трейлеры, за ними — баскетбольная площадка и двухэтажные дома, между которыми тут и там вылазили мокрые от дождя деревья, неоновым светом на зданиях посолидней разговаривали вывески — на английском, а вдали виднелись небоскрёбы, заслоняющие океан. Рок-музыкант сказал:

— Ненавижу эту место.

Сюрреалист ответил:

— А я своё место люблю.

— Рад за тебя. Давай ускоримся.

Сюрреалист разогнался сильнее и прокричал:

— Йух-ху!!!

Рок-музыкант повеселел и тоже прибавил жару, чуть не задев сосну. Оба лётчика зафиксировали пару сонных машин на перекрёстке, дыхнули океанского воздуха и вылетели снова в российское воздушное пространство, миновав монастырь, чинно дремавший разлапистым истуканом.

Внизу возникла Заставная площадь. Серые мрачные гиганты КГБ впитывали в себя влажный воздух и спокойно расточали вокруг незримую угрозу. Рок-музыкант предложил:

— Давай повернём обратно.

Сюрреалист моментально, без лишних слов, сделал над серыми монстрами круг и улетел в исходную сторону. Рок-музыкант не торопился. Он планировал над Заставной, сделал пару кругов, повернулся совиным телом в сторону центра и раскрыл пошире глаза. Они округлялись, слезились, и вместе с тем становились угрюмыми и серьёзными. Рок-музыканту хотелось уйти. Улететь в сторону центра, прочь, выскочить в конце концов в неведомое, в бесконечное ничто, забыть этот ненормальный город, срастись с телом совы и рассыпаться перьями над каким-нибудь морем. Тёмным и равнодушным.

…сглотнув внутри совы, рок-музыкант развернул её тело в исходную сторону. Набрав дикую скорость, с неосознаваемым рёвом он пролетел мимо сюрреалиста, когда тот уже был в середине воздушного пространства над проспектом.

Сюрреалист ускорился тоже и прокричал, нагоняя напарника:

— Эй! А круто ты ревёшь всё же. Прямо как реактивный самолёт. Я всегда хотел уметь так же.

Рок-музыкант опомнился, притормозил и ответил сдуру:

— А я всегда хотел быть брюнетом. И вот таким… как ты.

— Брось. Моя внешность избита. Во всяком случае, она очень распространена в Польше.

Рок-музыкант усмехнулся.

— Моя — распространена везде.

Сюрреалист улыбнулся внутри совы и понял, что они с музыкантом вполне ожили и подлетают теперь к Больничному переулку. Откуда-то сюрреалист знал, что он называется Больничным.

Рок-музыкант спикировал вниз. Сюрреалист — следом. Соприкоснувшись с асфальтом, оба выскочили из сов в мгновение ока.

— Уфф…

Сюрреалист сказал в свою очередь:

— Что за дела? Гляди-ка: наша одежда… ружьё… Кто их сюда приволок?

— Не знаю.

Голый мёртвый рок-музыкант насупился и вперил взгляд в энергетическую видимость вещей, валяющуюся за забором на школьном дворе.

Мёртвый голый сюрреалист потёр ладонями лицо, как будто пытаясь проснуться. Потом зевнул. Рок-музыкант, стоявший вплотную к забору, обернулся на нового друга с выражением деловитой растерянности.

— Не стоит думать, откуда они. Просто оденемся и пойдём.

Просунув руку между железными прутьями, рок-музыкант вытащил вещи, ружьё, а чучела сов поднял из-под ног и бросил на место одежды. Сюрреалист, одеваясь, спросил:

— Может, вернём их бомжам?

Рок-музыкант, очень быстро скрывая в вещах своё тощее тело, ответил:

— Не стоит. Зачем они им? Они их даже не видят, я думаю.

— Ну хорошо.

Мёртвый сюрреалист застёгивал часы на запястье. Рок-музыкант подхватил на плечо ружьё и снова сделался прежним человеком с ружьём.

— Надо топать. В гнездо.

Сюрреалист радостно хмыкнул.

— Дай покурить.

Рок-музыкант достал. Покурили.

— Всё. Теперь топаем. Рассвет скоро.

Мёртвый сюрреалист пошёл впереди, человек с ружьём сзади, сюрреалист сказанул по этому поводу:

— Странно. Выходит — ружьё в тылу.

Человек с ружьём затянулся новым сигаретным фантомом и помотал головой, чтобы волосы не залезли в глаза.

— Я хочу быть в тылу. Всегда.

— Тогда отдай ружьё мне.

— Пошёл ты.

— Не… сейчас мы оба идём в гнездо.

— Да. Только пошли мы в обратную сторону.

Сюрреалист тут же вкопался в асфальт.

— Точно. Мы сдурели совсем.

— Нет, мы просто гуляем после обеда.

— Ага… в предвкушении гнездований.

Стояли они на углу, у странного жёлтого дома с зарешёченными окошками, вытянутыми в полусферы. На другой стороне стоял другой жёлтый дом — с квадратными окнами, но всё равно жёлтый. Сюрреалисту стало не по себе.

— Мы заблудились.

Рок-музыкант докурил.

— Нет. Разворачивайся, пойдём обратно.

Сюрреалист развернулся и снова пошёл впереди. «Почему он всё знает лучше меня?» — подумал сюрреалист, ощущая, как мозги слипаются сном. На другой стороне возникло тёмно-красное грузное здание в три этажа и неведомым образом пробудило сюрреалиста. Рок-музыкант подобрел, глядя на красный плешивый дом. Он подумал, что дом этот — то ли гриб, то ли дерево, сросшееся с землёй и живое, как домовой или леший. Мёртвый сюрреалист между тем вспомнил опять про пункт назначения и стал рассуждать, как в детском саду.

— Из гнезда можно за Касей в её окна подглядывать.

Рок-музыкант обрадовался.

— Мы что, как будто бы маньяки, да?

— Ну… Я как будто, а ты буквально он и есть.

Рок-музыкант нацелил дуло в спину новому приятелю, но тут же вспомнил, что оно бесполезно. Следом неожиданно заметил, что сюрреалист хромает на правую ногу.

— Ты чего это — хромой?

— Так оторвали же.

— Что?

— Ногу.

— Прям совсем?

— Нет, только ниже щиколотки.

— Так она ж у тебя сейчас на месте.

— Да, опять на месте. Но привыкнуть пока не могу.

Дойдя до нужного дома, они отправились дальше по стене, как будто бы это было чем-то самим собой разумеющимся. Сюрреалист с острой неприязнью наступал на предупредительные объявления о невозможности войти внутрь, но вскоре успокоился. Двое вышли на крышу и, справившись с временным головокружением от очередного поворота их тел в пространстве, уселись в мезонине.

За час до этого Катерина наплакалась и поняла, что до такой степени в невесомости не бывала ещё никогда. Ощущая себя чучелом, окончательно разучившимся жить в материальном мире, она сидела у окна, в большом добром кресле-качалке, пила глинтвейн с мандаринкой и не пьянела. Засыпая, Катя подумала, что плед, под которым она сидит, обладает всеми признаками высшего разума, а мимо окна как будто бы начали летать туда-сюда всякие странные существа, гораздо более развитые, чем она сама. Потом, сквозь слипающиеся веки, Катерина перевела взгляд на белоснежный пар, выпускаемый трубами ТЭЦ в чёрное небо и витающий над домами — старенькими, непохожими друг на друга. Пар ежесекундно менялся. Он был ещё более продвинут, чем летающие за окном существа. А за ТЭЦ начиналось царство железной дороги. Не так давно за железной дорогой построили какую-то штуку… высокую, со светящимися огоньками. Ей взбрело в уже уснувшую голову, что это Сиэтл проступает. А потом взбрело в голову, что старые дома приехали к ней под окно из Польши. Только трансформировались немного. Так бы и сидела она в течение всего этого ночного вечного безвременья под названием «зима». Так бы и сидела… но переползла в свою кровать.

Рок-музыкант поглубже вдохнул предутренний январский воздух и заговорил первым.

— Она спит. Окна тёмные все.

— И не знает, что тут сидят маньяки.

— Ага… А над ними кремовая луна висит.

— И один из них — полный ноль. От которого только нога неизвестно где валяется.

— Вообще ты крутой.

— Отчего это?

— Умер круто.

— Идиотизм… В чём моя крутизна? В том, что за городом меня как следует отделали заезжие твари, после чего я свалился в какую-то канаву и подыхал там три дня?

— Да.

— Если бы я выбрался, тогда был бы крутым.

— Бог с ним. Посмотри лучше, что внизу делается.

К дому любимой постепенно стекались какие-то люди. Надо сказать, что дом был новым, и почему мёртвый сюрреалист решил, что он не может попасть в него самостоятельно — неизвестно. Стекавшиеся люди, между тем, явно были мертвы. Это становилось понятным либо по одежде, либо по спокойным настенным променадам с первого этажа до девятого — к окнам Катерины, либо ещё по кое-каким особенностям. Сюрреалист глядел на это всё с нескрываемым восторгом и в итоге озвучил его.

— Ух ты.

Рок-музыкант отнёсся к ситуации практически. Он поднял своё ружьё с листа кровельного железа и приготовился всех расстрелять.

— Слушай, хватит. Ты не застрелишь никого. Брось эту никчёмную привычку.

— Я сноровку потеряю. Мне тренироваться надо.

— Зачем тебе такая сноровка?

— Дух укрепляет.

— Ты просто злой собственник, вот и всё.

Рок-музыкант перестал целиться и посмотрел на сюрреалиста такими глазами, что тому стало не по себе.

— Ты меня минувшим вечером прибить собирался. И дерево заодно. А теперь вот оно что? Ха.

— Ну, я, возможно, был не прав.

— Ты, возможно, познакомился с ней только прошлым летом, а я давно сюда пришёл, знаешь ли…

— И что? Это значит, что права твои закреплены по полной?

— Это значит, во-первых, что мы с ней повязаны. А во-вторых, кучка этих дохлых паразитов может заселить её душу так, что она с ума навсегда свихнётся. И после смерти ей даже под поезд броситься идея не придёт.

Сюрреалисту снова стало горько.

— Повязаны, значит… Ты о чём?

— О том, что она несколько раз уже могла отчалить на тот свет, и я давно бы лёг под поезд, если бы был уверен, что о ней позаботится кто-то ещё.

— А живые мужики нашей дамой не интересуются?

— У неё был друг… Он умер. И отправился уже… куда положено.

— Я спросил про живых…

— Живые?.. Не очень. Только если на предмет потрахаться. Её это не слишком устраивает, а им сразу не очень-то и хотелось. Те, кто серьёзно интересуются, — они с серьёзными комплексами или очень сильным запахом изо рта.

— Слава Богу.

— А ты знаешь, как ты вонял, когда тебя из канавы вынули?

— А ты что, не вонял? Три дня на жаре в оранжерее провалялся.

— Ты вонял сильнее…

— Завидно?

— Да.

— Кстати, а тебя всё-таки застрелили, или ты сам?

— Я забыл.

Оба замолчали. К дому стекались всё новые и новые мертвецы. Мужчина с ружьём не стрелял и напряжённо о чём-то думал. Сюрреалист нарушил молчание.

— Вот скажи мне, раз ты давно уже помер: откуда берутся призраки?

Рок-музыкант, не сводя с мертвецов ружья, сухо выговорил:

— Не успокоились. Нижние оболочки, включая эмоции, отмирают обычно при физической смерти, а верхние уходят туда, куда положено. Ну а в нашем случае эмоциональное тело живо… Чтоб его. Верхние тела к нему привязаны.

— И что? А каким же таким образом ты повязан ещё и с Катаржиной?

— Опять двадцать пять…

— Да не опять двадцать пять, а ты мне не ответил толком, отвечай давай. Зачем она тебе? У тебя ведь должен быть какой-то личный интерес?

— Какие гадкие холодные слова, однако. По отношению к той, ради которой ты собирался убить дерево!

— Мне просто интересно выяснить…

— У меня у самого интерес может быть только такой, что если я повытаскиваю её из разных задниц, то и сам, может, спасусь. Хотя ты не поверишь: меня моё спасение мало волнует. Мне интереснее спасти её.

Мёртвый сюрреалист поник, после чего угрюмо вымолвил:

— Ну отчего же не поверю… Верю.

Человеку с ружьём стало стыдно.

— Извини… Я хоть и давно уже помер, но гордыня моя при мне до сих пор. И я за твой счёт утверждаюсь.

Сюрреалист промолчал.

— Я при жизни слишком хотел, чтобы все меня понимали, как надо, а они понимали не так. Теперь я хочу казаться лучше тебя. Но гордыня изводит. Лучше уж без неё — раствориться в космосе, понимаешь?

Мёртвый сюрреалист улыбнулся вполсилы.

Вокруг дурочкиного дома тем временем образовалось целое море почивших. Тогда внезапно новый многоэтажный дом как рукой сняло. Сюрреалисту показалось даже, что он видел эту руку — плавно и мгновенно слетевшую с неба и похожую на совиное крыло; оно и унесло новую постройку. На том же месте возник старый двухэтажный дом — просто из воздуха возник (хотя сюрреалисту показалось на мгновение, что дом моментально выскочил из-под земли, как будто гриб). На стенах новоявленного старого дома проступили предупредительные объявления о том, что внутри и так мертвецов навалом… Остававшиеся на улице новоприбывшие покойники стали возмущаться, но внутрь заходить не торопились. Никто из них не догадывался, что именно их столпотворение вызвало появление почившего дома, поэтому никто ничего и не требовал, и не входил в оживлённый дом силой. Тех, кто успел проникнуть в унесённый новый дом, унесло вместе с домом.

Покойники начали отступать, растекаясь прочь по улицам. Рок-музыкант опустил ружьё и расстроился неожиданно.

— Как-то пресно всё… Ничего лучше не придумали, как уйти. Безвольные бездейственные твари.

— А что они могли сделать?

— Сломать старый дом!

— О Боже. А те, кто внутри, на них тебе уже плевать? Они разве не остались там? Она, в смысле.

— Это вряд ли… Но пойдём поглядим.

Они прошли по стене вниз и зашагали к старой парадной, выложенной сине-белыми изразцами (это было видно и с улицы, ибо двери были нараспашку раскрыты). Изразцы напоминали небо и контрастировали с землисто-жёлтыми фасадами.

То ли рок-музыкант, то ли сюрреалист заметил:

— Небеса внутри земли…

Миновав бывший холл, где небесные изразцы кое-где оказались сильно облуплены, живые мертвецы ступили на лестницу и поплыли по ступеням вверх, замечая, как изразцы по бокам всё сильнее редеют, открывая голые драные стены. Свет на лестнице тускнел. Рок-музыкант и сюрреалист притихли. Выйдя на полутёмную площадку второго этажа, они остановились у растрескавшейся старой двери, и она сама по себе приоткрылась. Двое вошли в заброшенное помещение. Рок-музыкант прошёл на кухню, никого не обнаружил там и оставил ружьё у стола, после чего оба приятеля прошли по шершавому коридору и остановились в дверях комнаты, освещённой уличными фонарями.

Катерина, то есть, в некотором смысле, я, как ни в чём не бывало, спала внутри пустого обветшалого пространства на широкой постели из перьев полярной совы. Рядом валялись два чучела сов — неведомо каким образом здесь оказавшиеся. Мёртвые сюрреалист и рок-музыкант застыли в дверях и просто боялись нарушить сон. Наконец, я открыла глаза. Увидев пришедших, приподнялась, огляделась, потом опять перевела взгляд на стоявших в дверном проёме мужчин. Вскочила на ноги, оглядела своё тело — находящееся в какой-то старинной ночной рубашке — в третий раз подняла глаза на мужчин и выпустила из себя, кажется, весь жизненный резерв крика.

— Аааааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!

Мёртвый рок-музыкант подошёл ко мне и сказал:

— Не ори так, ты не в Твин Пиксе.

— Что всё это значит?..

Рок-музыкант усмехнулся и обернулся на сюрреалиста. Тот кивнул.

— Главное, что с ней нормально всё.

— Вы кто?

Музыкант усмехнулся снова.

— Кое-кто. Особенно я.

— Что?.. Кобэйн, что ли?

Рок-музыкант деланно улыбнулся.

— Я спятила. А это кто? В дверях…

Сюрреалист подошёл поближе и, улыбаясь искренне, сказал:

— Я Никто.

— Это хорошо.

Я оглядела Кобэйна с недоверием и улыбнулась сюрреалисту.

— А зовут вас как?

— Ян.

— Отлично… лаконичное имя, мне нравится. Тем более, мне кажется, я вас мельком уже где-то видела…

Кобэйн слегка склонил голову набок, сунул руки в карманы штанов и начал внимательно на меня глядеть.

— Чё уставился? Не видел никогда?

Я взяла изумлённого Яна под руку и отправилась с ним блуждать по квартире. Мы странствовали в темноте, спотыкаясь о выбитые из общего ряда доски паркета, и в ванной комнате, где пахло тиной, украдкой поцеловались взасос.

Кобэйн оставался в комнате. Сперва он не двигался с места и просто стоял у постели из перьев, в свете уличных фонарей, поглядывая на улицу. Минут через пять, покачнувшись, он отправился выискивать нас. Мы стояли на кухне и говорили обо всём. Вошедший Кобэйн кашлянул и вполголоса выдал:

— Кэтрин, можно тебя на минуту?

Я отвернулась на секунду от Яна и бросила Кобэйну в ответ:

— Вали отсюда, попса для школьников.

Кобэйн собрал все свои силы и не взорвался. Сказал:

— Лачно-волосная королева, мать твою.

Я ответила:

— У него распад личности двадцать лет назад начался… И всё никак не распадётся, бедняга.

Ян стоял всё это время восковой фигурой, но потом ожил и покачал головой.

— Эй… Он тебя защищал все эти двадцать лет… Надо хотя бы спасибо сказать.

— Я сама себя защищала, а ещё у меня были мутные галлюцинации, что он ко мне приходит. Ты тоже моя галлюцинация. Я выбираю галлюцинации себе сама. Ты лучше, потому что не попса.

Ян изумился.

— Я не галлюцинация. Я правда жил. Я художник. Я существую на самом деле.

Кобэйн стоял в дверях, понурив голову и поглядывая на своё ружьё у стола. Я повернулась лицом к Кобэйну, попыталась заглянуть ему в глаза.

— Так ты не галлюцинация?

На улице погасли фонари, стало тихо, как в гробу, только какая-то телега проехала мимо окна. Кухню теперь освещал лунный свет, а где-то в дальней комнате начал раскачиваться гигантский маятник часов — его движение было слышно так, как будто бы он находился у самого уха. Большой, тяжёлый, излучающий законсервированную музыку. Рок-музыкант ответил:

— Я не знаю сам.

Ян думал, что делать, вздохнул и предложил:

— Пойдёмте посидим на совиных перьях?

И мы пошли. Только когда расселись — увидели непонятно откуда взявшиеся чучела сов. Они валялись под подоконником. Рок-музыкант обалдело спросил:

— Как они здесь?

Сюрреалист равнодушно пожал плечами. На стене напротив постели неожиданно появилось гигантское зеркало, и все мы, трое, в нём отразились. Я хихикнула с ужасом:

— А мы неплохо смотримся вместе.

Сюрреалист посмотрел в окно, иронично молвив:

— Ну да. Мама, папа, я — шведская семья… из русской, американца и поляка.

Рок-музыкант добавил зло:

— Причём ты будешь я, а мы с Кэтрин мамой и папой.

Сюрреалист наёжился, но проигнорировал этот выпад и продолжил разглядывать заоконье. За окном красовался абсолютно нерусский пейзаж. Больше всего он был похож на какие-то североевропейские пригороды. Или восточноевропейские, или американские — Бог его знает. Тёмная дорога плескалась в сыром тумане, сверху висели незнакомые звёзды, а по бокам стояли дома — одно-двухэтажные, спящие и как будто плывущие в пространстве. Сбоку включился фонарь. Рок-музыкант облегчённо полез за сигаретой в карман.

— Электричество врубили, слава Богу.

Сюрреалист иронически поглядел на него.

— Пойдём полетаем?

— Нет. Кэйт… Кэтрин? Пойдём в коридор. На минуту. Поговорить.

— Ну хорошо…

Мы вышли с ним в коридор, там было абсолютно темно, но я чувствовала, как паркетные доски выпирают из пола. Мне показалось, что весь паркет ощетинился и настроился против нас. Тогда на стене, напротив себя, я неведомым образом разглядела зеркало — несмотря на то что свет сюда по-прежнему не поступал. В зеркале никого не было. Я не отражалась в нём. Тогда Кобэйн вздохнул, и я почувствовала его непосредственно рядом с собой… В зеркале появилось отражение нас обоих. Оба выглядели уставшими и неживыми — я в своей доисторической ночной рубашке, растрёпанная и с нечеловечески белым лицом; он в серой, бесформенной одежде, с непривычно тёмными волосами и абсолютно серой физиономией… Я приложила ладонь к своей щеке и протянула:

— Хорошиии.

Он перестал смотреть в зеркало, и я почувствовала взгляд на себе. Сдавленным голосом он произнёс:

— Поживём ещё…

— А зачем?

Тогда он шагнул в меня — встал ровно на моё место. Я ощутила ни с чем не сравнимый комфорт, покой и в конечном итоге — какое-то детское счастье. Он отступил назад, сказал с улыбкой:

— Теперь ты.

Я шагнула в него. Он облегчённо вздохнул. Потом вздохнул с удовольствием. Так мы шагали друг в друга до тех пор, пока сюрреалист из комнаты не спросил с ревнивым беспокойством:

— Вы скоро там?

Я сошла с кобэйнова места и прошептала в него:

— Кайф.

— Ага.

Курт отошёл от меня, но я опять почувствовала на себе взгляд, а голос спросил:

— Останешься со мной?

Уже почти ответила:

— Конечно.

Но только улыбнулась и опять посмотрела в зеркало, в надежде увидеть себя отдельно. Отражения снова не было. Я возразила:

— А как же земная жизнь? Всякое разное… путешествия, друзья, продолжение рода.

— Зачем оно тебе?..

— А как же сюрреалист?

Кобэйн промолчал и упёрся взглядом в пол. Неожиданно разозлившись, как будто чёрт меня укусил, я выпалила ему:

— Вы с ним две крайности прямо. Неизвестный гений без вопросов мне милее.

Кобэйн поднял глаза на меня и неверящим тоном проныл:

— Ээй… Кэйт…

— Тфу на тебя.

Тут он не выдержал.

— Это мне надо было на тебя плюнуть. Пол твоей жизни за тобой носился, как последний мудак.

Он кинулся на кухню за своим ружьём, я прокричала ему в спину:

— Я всё равно тебя брошу, а то осудит кто-нибудь, что замахнулась!

Подумала как следует и добавила:

— Мне нужен живой мужик! Живой!!! Понимаешь?

Кобэйн вышел из кухни с ружьём на плече.

— Ага. Поэтому ты выбрала сюрреалиста.

— Но… Он никому не нужен! Мне его жалко. Пускай даже он неживой… А ты иди куда хочешь, тебя любят все!!!

Человек с ружьём процедил сквозь зубы:

— Они любят не меня, а манекен с витрины.

Я как-то дико посмотрела на человека с ружьём и отправилась в комнату к Яну. Глядя на меня, он вскочил с постели из совиных перьев и бросил в следующую секунду взгляд на чучела сов. Я подтвердила:

— Да. Нам надо побыстрей убраться отсюда.

В комнату вошёл Кобэйн с кислым выражением лица.

— Посмотрю я, как вы это сделаете без электричества.

Мы с Яном переглянулись и, содрав с себя энергетическую видимость одежды, синхронно впрыгнули в сов, как будто долгие годы тренировались делать это.

В совах мы выбежали на середину комнаты. Ян спросил у человека с ружьём:

— Может, подстрелишь нас?

Тот опустил ружьё вниз, дулом в пол, и сжал со всех сил губы.

С излучаемым во все стороны чувством вины, хоть её и не было, Ян посмотрел на меня. Своими чучельными совиными глазами я прочитала в его чучельных глазах мольбу и предчувствие разбитой жизни. Шепнула:

— Совы живут вечно.

Махнула крыльями и взлетела на подоконник — как будто запрыгнула, на большее меня не хватило бы. Створки окна тут же раскрылись в сторону улицы. Ян вскочил на подоконник следом. Шепнул:

— Вместо электричества используем мою боль. Прижмись ко мне… Я тебя люблю.

Я прижалась своим совиным телом к его совиному и спросила:

— Уже любишь? Так скоро?

— Да.

Вдруг меня дёрнуло — словно бы током. Нас вышвырнуло в сырой туман, в котором плескалась неведомая дорога и дома, плывущие в пространстве; а потом мы поняли, что летим.

Мы стали набирать высоту, и неизвестная местность постепенно превращалась в знакомую Екатерининскую улицу. Мы уже подлетали к её перекрёстку с Посошковским, плавно набирая скорость.

Тем временем мёртвый рок-музыкант по-прежнему стоял в дверях с ружьём. Он пытался сглотнуть ком, застрявший в энергетическом горле, и молчал, как мертвец. Разглядывая абсолютную пустоту, простиравшуюся за открытым окном, он начал беззвучно плакать, так что только плечи вздрагивали, а сжатые губы сжимались ещё сильней. В конце концов он не выдержал, метнулся к окну и начал стрелять в воздух — по двум белым точкам, растворявшимся в тёмном пространстве. Выстрелы были надрывными и бессмысленными. Стрелявший осознавал это и прокричал:

— Я не хотел, вашу мать, славы! Я не хотел!!! Вернись!

Увидев, что пространство за окном стремительно заполняется тёмным туманом, а белые точки исчезли совсем, рок-музыкант отвернулся от окна и, уставившись бессмысленно в постель из совиных перьев, зловеще сказал:

— Бросила.

Он отшвырнул ногой энергетическую видимость оставшейся одежды в угол и застыл опять, как будто его поразил столбняк. Мёртвый человек стоял с опущенным ружьём, глядя на постель, глаза его постепенно становились безумными, и он действительно обезумел… Пугая полную тишину, проорал истерически:

— Всё повторяется!

Бросив ружьё на пол, он кинулся следом, упал возле ружья и схватил себя за волосы так, что чуть не выдрал их. Елозя по полу ногами, он всё пытался сглотнуть ком. Разрыдался и припал к паркету щекой, начал бить по нему ладонями и, в конце концов, провёз себя лицом по холодным дощечкам в ёлочку. Когда он начал орать, как резаный, мою сову, уже перелетевшую Посошковский переулок, что-то остановило. Другая сова, в которой летел Ян, пролетела по инерции немного вперёд и тоже остановилась, развернувшись ко мне. В гигантских чучельных глазах с отчаяньем плавала последняя надежда. Ян сказал сдержанно:

— Без тебя сдохну.

В доме с постелью из перьев совы мёртвый рок-музыкант кое-как взял себя в руки и подтянул к себе ружьё. Маятник в дальней комнате металлически раскачивался из стороны в сторону. Тёмное ничто за окном разрасталось и вплывало в комнату к музыканту, подбиралось к нему и облизывало ему пальцы. Пальцы спокойно легли на курок, дуло глядело в голову. Рок-музыкант сказал вполголоса:

— Сейчас будет круче, чем поезд.

Я поглядела на Яна — его сова была взъерошена, а в глазах, из которых почти уплыла надежда, разрасталась пустота — жуткая, как одиночество в ночном лесу. Нервически и быстро подумав, я нащупала в своей сове две себя. Одна из них могла бы жить вечно, быть всегда спокойной и радужной. Другая истерила. И тут мне показалось, что с чёрного ясного неба в меня ударила молния. И как будто бы молния расстегнулась внутри меня.

Человек с ружьём вложил ствол ружья себе в рот, но тут же вынул его обратно — чтобы отдышаться, как показалось ему самому. Он вдохнул глубоко, как можно глубже — один раз, другой раз…

Язычок моей внутренней молнии соскочил с зубчатой змейки вниз и выпал из совы в снег на обочине дороги. Истерическая я полетела за язычком следом. Ян даже не заметил этого. Перед ним по-прежнему махала крыльями вторая сова — внутри которой пребывала та самая — радужная и живущая вечно. Она посмотрела на Яна так, что его одиночество в ночном лесу закончилось, он улыбнулся внутренне и кивнул головой куда-то вдаль, указывая направление. В этом направлении они и улетели — обе совы. Обе счастливых совы.

А другая я бежала обратно по Екатерининской к давно снесённому дому. Человек с ружьём перестал глубоко дышать и начал плакать, глядя на ружьё.

— Твою мать… Даже сейчас без героина не получится.

Я бежала по улице абсолютно голая. Очень хотелось плакать, но на это не было времени. Было больно ступням, но на острое удавалось не напарываться. Левой рукой я придерживала грудь, и первый встретившийся мне мужчина сказал торжественно:

— Вау.

А дальше прокричал мне в спину:

— Вы замёрзнете. Пальтишко одолжить?

Второй сначала обалдел, после чего оглушительно свистнул. Третий попытался меня поймать. Я увернулась, а он тут же выпалил:

— Эй, а сиськи не покажешь?!

Я подумала, что, слава Богу, мёртвый рок-музыкант не такой, как они. Иначе б не бежала. Всё. Вот и парадная.

Миновав облупленный изразцовый холл, я влетела по лестнице на второй этаж и со всей дури толкнула дверь — она ухнула в квартиру и стукнулась о стену внутри. Рок-музыкант услышал это, и ему стало нечеловечески стыдно за то, что он не смог застрелиться. Отбросив ружьё на постель из совиных перьев, он чертыхнулся и закурил фантом сигареты, напряжённо уставившись снова в окно, где прорисовывалась Екатерининская улица.

Услышав, как в комнате затягиваются, я успокоилась и вошла. Человек внутри не обернулся, он по-прежнему глядел на улицу, и глаза его становились стеклянными, а потом из них почему-то потекло солёное… Я почувствовала его на вкус, потому что уже целовала лицо. Ещё я трясла сгусток энергетики за плечи — осязаемые и тёплые, повторяла что-то типа «приди в себя, ну приди». Сгусток энергетики не реагировал. Тогда я стала гладить его по голове и, в конце концов, просто уткнулась лицом ему в спину. Заколдованным голосом он произнёс:

— А, это ты?..

Нервно вздохнул. Улыбнулся, как будто собирался мелко нашкодить, и приподнял немного брови, всё ещё разглядывая Екатерининскую улицу. Утвердительно ответил сам себе:

— Это ты.

Я зачем-то влепила ему подзатыльник. Спросила:

— Ты простишь меня?

Он усмехнулся, глянул на ружьё и постель из совиных перьев. Я дёрнула его за мочку уха и заглянула в лицо.

— Простишь?

— Рановато нам всем ещё в космос, вот что…

— Значит, останемся совами.

— Именно совами?

— А кем же ещё, если рассвета нет?

Он ухмыльнулся. Потом, наконец, развернулся ко мне, сказал:

— Вау. Голая.

И сразу забеспокоился.

— Ты не замёрзла?

Я пожала плечами. Спросила ещё:

— Так простишь?

В ответ он начал гладить меня, и глаза его наполнились огоньками.

— Я прощу тебя несколько раз кряду.

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера