Лариса Сонина

Юрьев день доцента Нестерова. Рассказ

 

Часов с пяти запели птицы, загремели трамваи. Нежный морок холодной весны прокрался в открытую форточку. Светло-серый воздух припахивал металлической окалиной и золой, которые в изобилии сыпались с неба над промышленным центром Чумышлем.

Георгий Нестеров, сорокалетний слегка седеющий шатен, повернулся на продавленном диване. Пружины заскрипели. Шея, как обычно, затекла. Голова была тяжелой от полночного компьютерного бдения: методички должны плодиться как кролики, и авторам их приходится нелегко.

«Что же делать?» - думал Нестеров, - «Блин, что же делать?!. Уходить или нет?»

Вообще-то уходить из университета он собирался уже давно, но уйти можно было только в другой вуз, а весь жизненный опыт Нестерова подсказывал ему, что это – замена шила на мыло. Однако решение зрело, и готово было сорваться, весомо и солидно, в любой момент. Вчера доценту показалось, что такой момент наступил, однако к утру решимость постепенно рассеялась, и он опять погрузился в столь свойственные людям науки раздумья.

Вчерашний день оказался отмечен беседой с деканом Куликовым. Доктор наук Куликов, быковатый крепыш с темными глазами, был выходцем из Казахстана и привел за собой на факультет кучу родственников и знакомых - не ужившихся в Кустанайской области русских, немцев и украинцев. Вся эта братия шушукалась о своем, расстилала льстивые и пьяные дастарханы, интриговала и брала взятки по всякому поводу и без. Заходя к декану в кабинет после непременного ожидания в приемной, Нестеров оказался свидетелем примечательной сцены. За столом в кресле сидел сам Куликов, а на стуле напротив него – аспирант Дорофеев.

— Вот тебе что, а не деньги! – Куликов резко вытянул руку с игрушечной обезьянкой, нажав ей на спину. Обезьянка выкинула мохнатый розовый член прямо в лицо Дорофееву. Тот слегка поморщился.

— Нет у меня средств на командировки! – заорал Куликов. – Ректор Шухов весь внебюждет юрфака под себя подгреб, а я тут крайним оказался!

— Ладно! – отозвался Дорофеев. – Ясно все, Иван Степанович.

Он поднялся и вышел.

— Так, а тебе чего? – отдуваясь, обратился к Нестерову декан.

— Того же, что и предыдущему просителю, - сказал Нестеров, - хотелось съездить на конференцию.

Куликов побагровел, открыл рот, но Нестеров его опередил:

— Только членом пугать меня не надо. Сам все понял. 

Нестеров вышел из кабинета, негромко прихлопнув за собой дверь. Секретарша Маша  брезгливо, но при этом как-то даже испуганно взглянула на него и рванулась в кабинет к шефу – утешать.

«Ой, бля!.. – думал Нестеров, торопливо сбегая по лестнице фальшивого мрамора. – Какие мы тут все честные и бедные! И непосредственные – прямо как дети, с этими эротическими игрушками. А не вы ли, уважаемый Иван Степанович, еще работая в следователем в своей солнечной республике, закрыли дело об убийстве за столь приличную мзду, что смогли на эти деньги заказать себе докторскую у крутого интеллектуала, защитить ее в Москве, и плотно сесть в наш чумазый вуз: хоть провинциальный, да российский; на место, хотя и не особо денежное, зато сытное и теплое?!». 

Все еще внутренне кипя, он направился к перекрестку – одному из тех ветренных и просторных чумышльских перекрестков, где не слишком расторопные граждане не успевали пройти и половины пути за отпущенное им светофором время. Сейчас светофор вообще не горел. Люди сбивались кучками, а потом храбро бросались под колеса кативших в гору машин. Нестеров пристроился к одной уже сбитой кучке, состоящей из бледного высокого парня с острым кадыком, выглядывающим из шерстяного шарфа, разбитной девчонки вороватого вида в дешевой лаковой куртке и туфлях на острых шпильках и белоглазого профессора-социолога в плаще, костюме и при галстуке, как взгляд его упал на горбатую бабку, старательно шаркающую татарскими калошами по кромке тротуара. Старуха явно боялась ступить на проезжую часть, где машины проносились с плотным звероподобным шорохом, и в каждой из них, казалось, сидел если не пофигист или отморозок, то сумасшедший таксист. Бабка, несомненно, выползла из расположенного вблизи универа частного сектора, и направлялась, скорее всего, в собес, белесый кирпичный кубик которого маячил из-за голых деревьев через дорогу напротив. Коротко вздохнув и мысленно перекрестившись, Нестеров взял бабку под острый локоть и поволокся с ней  через дорогу. От старухи пахло чем-то кисломолочным – кефиром, катыком, коротом - и душным головным платком. Шаркала она все сильней и висла на руке все тяжелее, так что доцент боялся, что она либо остановится посреди дороги и заголосит, как трудно ей идти, либо потеряет калошу. Однако все закончилось благополучно: Нестеров доставил бабку на противоположный тротуар. Пару раз их, правда, чуть не сбили.

Если пунктом А вчерашнего дня был универ, то пунктом Б – академия права, предпринимательства, экономики и чего-то там еще. Именно в этом  учебном заведении Нестеров мог рассчитывать на место. Особенность нынешних времен в образовании заключается в том, что поменять один вуз на другой при отсутствии серьезных связей можно только в весьма непродолжительный отрезок времени – где-то в последнюю неделю апреля-начало мая. Такой вот Юрьев день для вузовской интеллигенции.

Ректор академии, Люсьена Четыркина, доктор - почему-то - филологии, шестидесятилетняя ухоженная дама, скептически изрекла, оглядев Нестерова:

— Ну, мы вас, конечно, возьмем в штат, но сможем предложить только работу по написанию УМК – учебно-методических комплексов. Зарплата десять тысяч. А чего вы хотите? Нам нужен именно такой сотрудник. Преподавателей у нас достаточно, вся учебная нагрузка распределяется на своих. Потом, если себя проявите, зарплату можем и поднять.

Нестеров, подумав, что на нынешнем безрыбье и такой вариант – уже что-то, и вспомнив декана с его обезьяной, осторожно согласился.

Сегодняшним утром на доцента навалилась тоска. Он не мог понять ее причины.

Бедность? Конечно, да, но не бедность казалась главной в его отношениях с миром. Было жилье, были небольшие подработки, даже появлялись клочки свободного времени, сквозь которые пробивались ярко-синее небо в зоопарке, резкий вкус подгоревшего шашлыка, певучая болтовня полузабытого сына Валерки, бледное лицо его матери Марины – бывшей Нестерова, насмерть бьющейся с жизнью за обладание местным свиноводческим олигархом – низкорослым башкирином с ярко-белыми зубами и тускло-золотыми печатками почти на всех пальцах.

Наука? На нее он уже давно махнул рукой. В юриспруденции, которой Нестеров исправно служил уже почти два десятка лет, академическая наука и практика перестали соприкасаться уже давно. Все отрасли права в своей теории – это чистая схоластика, повторение особо сложных юридических конструкций учеными друг за другом; сладкое восхваление или ожесточенное топтание коллег происходит в закрытом мирке, куда не долетает ветер перемен. Перемены делают другие люди, вроде того же олигарха-свиновода, недавно ворвавшегося в местное Заксобрание с законопроектом о чумышльской аграрной реформе. Честнее бессмысленного теоретизирования и возведения схоластических конструкций, призванных улучшить систему законодательства, если вдруг, паче чаяния, ими заинтересуются, просто писать положенные в год две-три научные статьи и заниматься со студентами. 

Что же? Любовь? Вот это, пожалуй, и есть основная причина. Олесечка. Любовь или нелюбовь, пока еще непонятно, но счастливое замирание при виде листочков, исписанных наклонным узким почерком без нажима, крашенных черных волос, короткой юбки и дымчато-серых колготок, было настолько осязаемым, что Нестеров чувствовал свое сердце, ухнувшее между ребер.

Надо было собираться. Сегодня в расписании у Нестерова стояли четыре пары – две лекции и два семинара. Олесечка должна была появиться на третьей – лекции она игнорировала, ссылаясь на работу. С горячим гулом в голове вычитывая лекции потоку, Нестеров ждал той самой третьей пары. Олесечка, однако, не пришла и на семинар. Потускневшие аудитории выглядели омерзительно. Двери скрипели и не закрывались. Из окон несло сырым ветром. На доске невозможно было писать – мел скользил и оставлял невнятную линию.

Закончив последнюю пару и отпустив студентов, Нестеров подошел в окну, на ходу вытаскивая  из портфеля буфетный хачапури и вгрызаясь в крошащийся угол. Внезапно он замер, не прожевав. Под окном, во внутреннем дворике, у машины Шухова, стояли сам ректор и Олесечка. Шухов открыл дверцу, Олесечка впорхнула в салон. Шухов остался у машины, разговаривая по телефону. Нестерову казалось, что он не почувствовал ничего, хотя сердце, ухнув, болезненно запело какую-то глупую телесную песню. Шухов стоял весь на виду, в лаковых темно-красных ботинках и сером неброском костюме, ржал в трубку. Нестеров аккуратно положил хачапури на подоконник, также аккуратно закрыл портфель и метнул его изо всей силы в голову Шухову. Тот, охнув, повалился на газон. Телефон, ударившись о бордюр, пискнул и раскололся на две части. Коротко пожалев о своем сотовом, оставленном в портфеле, Нестеров посмотрел на машину. Олесечка не вышла.

— Интересно, а дворником я работать смогу? – вслух спросил Нестеров сам у себя, и так же вслух ответил: - Да смогу, конечно!

Он прикрыл окно, притворил за собою дверь и сбежал вниз по лестнице. На улице бушевала весна, сырая и солнечная.

К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера