Вскрытые пустоты. Стихотворения

***

Какой цветок упал в открытый рот

всегда уместно, к слову говорящих?

Цветок – на блюдечке. А дальше бутерброд –

повыше, для сыгравших в долгий ящик.

Не выплюнуть ромштекс, где лепестки –

и розовым, и красным…  Шли по днищу

тарелки – два вьюнка: твоей тоски

и удивленья; счет пошел – за тысячу…

Тарелку мы не думали разбить.

Что было в горле? Говорилось – «пить».

 

***

Лицо магнитит мелкие частицы.

 

И что я принимал за комаров,

клещей и мошек, крошечных жучков,

каких-то тлей, летящих мне в глазницы, –

на самом деле было из металла,

как будто жести, острой и колючей,

и это все мне так напоминало

ощупыванье моего лица

руками распыленного слепца –

родной, развоплощенной, но живучей

субстанции, что здесь меня искала,

нашла, приникла, - и от боли жгучей

я застонал, и тут она узнала

меня - и тотчас же живой прикрыла тучей,

всю ночь баюкала, звенела и жужжала.

 

***

За горизонт в горизонтальном лифте

тащусь на север по боку земли.

О Господи, зачем так молчалив ты?

Скажи лифтерам, чтобы подмели

 

все эти звезды, фантики и спички.

Сор не растет, не тает, не горит,

но развращает душу Елекрички,

ползущую на встречный Елекрик.

 

***

Поэта Серафим из Хиросимы

вел за язык по памяти ко мне.

Их тишина была переносима,

как две сумы молитвенных камней.

 

Пешком, из переплета в переплет,

по горло вбред, минуя реки яви,

с безмолвием, сияющим, как лед,

они вошли в пылающий Рейкьявик.

 

***

Я получил воздушные шары

из ничего. И сделался доволен.

Чудесные! Годятся для игры

в свободную и радужную волю.

 

***

Когда летит обратно парашют,

мы уважаем фокусы Вселенной:

не в зрении – прозрением разменным, –

но воздымаясь в обратимый жют

во плоть не возвращаемых обратно…

 

Нас унесет туда – где есть у Солнца пятна,

и может быть – чуть-чуть земного дыма…

но говорят – и это обратимо.

 

МЕТЕОРОЛОГ

 

В этом – все. А ты, прекрасный олух,

мог бы быть, и – более того,

ты совсем оглох, Метеоролог,

в гром небес орущий «о-го-го!» – 

 

даже и зимой!.. Какая роскошь:

по полю – разбойничья метель,

стель бескрайняя, и жесткая пороша

из затянутых и крученых петель!..

 

Да и пушкинский любимый этот образ

в каждой чайной прет из-под тишка,

у дверей которых – рыбий отброс,

свежеживмороженный – в мешках!

 

***

О, время приходило, уходило,

и, спрятавшись в густом березняке,

с той стороны пруда смотрело на могилы,

качало головой, держа ее в руке.

 

О память, память: ты ли непорочна?

И мной ли те следы оставлены в логу,

что я заметил зрением побочным?

 

Они у ног моих кончаются в снегу…

 

Я этого не утверждаю точно.

 

Но разглядеть точнее не могу.

 

***

…Предметы так уложены, как будто

их здесь совсем не трогали века.

Вот тут ещё – привет! – течёт река,

и нет совсем ни вечера, ни утра.

 

***

Жизнь истончается - и это незаметно.

Всё недосуг продеть её в иглу
и подрубить хоть как-то, худо-бедно,
дешёвую затасканную мглу.
Позор лохмат. Но ровненько, красиво
пройдёт подзор по всей его длине.
Пока ж лохмотья. Срам. И несносима
бессмертья мгла, повисшая на мне.

 

***

Когда уже кончается пластинка,

озвученная под корундом Тверди –

её игла скользнёт под сердцевинку,

противно скрипнув: «Веруем?.. Что ж, верьте!» –

прорвёт земную жилку-кумаринку.

 

Я сделал вдох последний. Но, nascendi,

в моём дыхании ещё остался Выдох –

в то Без-возд-ушие, где все Пустоты вскрыты,

и это уже много больше смерти.