Екатерина Бармичева

Момент, когда мы встретились. Рассказ

Foto 4

 

Поэт, прозаик. Родилась в г. Георгиевске Ставропольского края. Окончила Гуманитарный институт ТВ и РВ им. М.А. Литовчина, несколько лет работала на телевидении корреспондентом. Выпускница ВЛК, модератор сайта и соведущая литкружка «Белкин» при Литинституте

 

 

Часть 1.

 

Гостевые дни устраивали раз в месяц где-то. Больше всех было брошенок. А что? Перестройка, сухой закон взмок от напряжения после собственной отмены, народ с катушек слетел и в путь ко дну на полной скорости. Нафига дети-то? Чувство вины между попойками. Ну, их в интернаты с отказами от родительских прав на бюджетный паёк – и совесть спокойна, и сдыхать не мешают. А другие, наоборот, в бизнес подались, в кооперативы. Некогда условностями заниматься – завтраки готовить, портфели собирать, почемучек наставлениями удовлетворять. Всё то же – мешали дети, только на этот раз взлетать, а не падать. Эти-то отказов не писали, а только на время трудное – подъёмное детей в сторонку отодвигали, мол, потерпи, поживи под казённой крышей, а я тебе в гостевой день «куку-руку» привезу и «риглезсперминт» до кучи. Нечего хныкать, я в люди пытаюсь выбраться и тебе будущее обеспечить. Для тебя стараюсь, молокосос!

Первые – «выродки», ждали дня открытых дверей с нетерпением, репетируя у зеркала глубокие взрослые взгляды и трепетные улыбки, натаскивались так, что сами себя пронимали и от жалости впадали в истерики. Мотыля готовили, короче, для большой рыбалки; крюки скручивали, да оттачивали, чтоб новый родитель клюнул и насадился по самые жабры. А рыбы той дефицит наблюдался, всё больше из интеллигентных узких слоёв, которым отмена сухого закона вернула на стол традиционные пятьдесят грамм коньяка за ужином, а возможности перестройки не заинтересовали по причине исторической интеллектуальной гордости.

Вторые – «мажоры», тоже ждали, только озлобленно, чтоб молча сгрести гостинцы, скрепя сердце оторванные паханами и мамашами от челночных баулов, притащенных на горбу из Турции или Арабских Эмиратов. Принимали они свои кульки в твердые кулачки, стояли дежурно минут по пять, отвечали односложно на вопросы о житьи-бытьи да расхлябанно отчаливали от родителей с видом несгибаемых царьков, чтоб поскорей отсортировать вырученное и распределить: что на бартерные сделки с товарищами пойдёт, а что на откуп за услуги «выродков» по части шестерни.

Кира держалась особняком. Её предков никто никогда не видел. А в заведение она поступила в конце семидесятых совершенно сказочным способом – в корзиночке, устланной пелёнкой, укутанная в пуховой уголок, перевязанный алой лентой, за которую была заложена открыточка. С одной стороны карточки была Мария с младенцем наперевес, а с другой надпись розовым фломастером: «Я – Кира». Никаких больше данных: ни даты рождения, ни группы крови, ни указаний о заболеваниях. На вид малышке было около месяца. Когда нянечка её под дверью обнаружила и взяла на руки, та стала головой вертеть да ротик разевать, будто сиську искала. Значит, перед тем, как выпроводить, мать её всё-таки решила укрепить грудным молоком. Но нянечка ребёнку помочь никак не смогла, и Кира, видно, сразу решила: раз сиськи больше не будет, так и я миру ничего не должна. Фамилию девочке дали, исходя из изображения на открытке, в честь младенца Иисуса.

Кира росла отчужденно и сосредоточенно. Не плакала, не распелёнывалась, не тянула ручки к персоналу. Послушно выпивала сильно разведенную «Малютку» и не просила добавки. Пуповина у неё отвалилась на третий день по прибытии в интернат без осложнений в виде нагноений и сырости, без дополнительных смазываний марганцовкой или зелёнкой. Фланелевая шапочка никогда не съезжала на лицо, завязочки даже наутро находились чётко под серединой подбородка, как будто их только-только скрутили в тугой бантик. Девочка была равнодушна к выписанной на её имя погремушке, и та сиротливо синела сбоку от плоской подушки, не имея возможности показать свою вторую – более радостную желтую половину. Только, когда подступали пи-пи и ка-ка, Кира рассоединяла губки и ровным громким «Няяяяяя» призывала дежурную к смене марлевого подгузника. Капризами здесь не пахло. От самой девочки обычно тоже ничем не пахло, и её, как сувенирную бесполезную куклу, лишний раз в руки не брали.

Кира не чихала, не кашляла, развивалась ровно, без отставаний. Говорила только, когда просили, но так и столько, чтобы не расспрашивали дополнительно. Из медицинской истории были вычеркнуты возможные причины отказа родителей от дочки: врождённые пороки органов, ментальные заболевания, генетические нарушения. Девочка была абсолютно здоровой и почти нормальной. «Почти» не уходило из её портфолио из-за всего одной малозначащей странности – поглаживаний и ощупываний.

В игровой Кира выбирала любой предмет, и уже не расставаясь с ним до тихого часа, с закрытыми глазами изучала то рёбра и стыки, загоняя в них короткие ногти, то поверхности лопастей и выпуклости пластмассовых лбов, гладя их тыльной стороной ладони, то проводила подушечками основания пястной кисти по ровно остриженным щёточкам кукольных ресниц, то поочередно нажимала кончиками пальцев на шершавости колёсиков и тактильно просчитывала траки танков и звенья цепочек. В столовой она, прежде чем опустить ложку в суп, накладывала её на подбородок, или на выпуклую скулу, как будто измеряя глубину прибора. Вилкой водила по внутренней стороне руки от запястья до локтя и обратно, покрываясь мурашками и вздрагивая. А хлеб она никогда не ела, зато тыкалась в него языком – легко-легко, чтобы чувствовать микро-надломы и шероховатости; многократно прикладывалась к нему выпяченными губами и делала движения ртом, какие русичка демонстрировала посредством артикуляции при изучении звуков. Хлеб кухарки нарезали по утрам с запасом до вечера, так что к ужину он заветривался, а неровности на кусочках становились твёрдыми. Выходя из-за стола, Кира облизывала припухшие расцарапанные губы и шла спать, ярко улыбаясь.

Лет с десяти Кира стала ещё и принюхиваться, открыв восприятие мира с новой стороны. Стоя однажды на утренней строевой линейке, когда директриса по обыкновению прохаживалась вдоль шеренги воспитанников и делала замечания по поводу выправки и внешнего вида, Кира, вдруг, задергала кончиком носа. Чем ближе подходила смотрящая, тем сильнее Кира вдыхала, потом замирала, будто обрабатывая полученную информацию, и, наконец, выдыхала. Когда женщина – высокая и объёмная особь, максимально приблизилась, остановившись так, что её живот оказался на уровне лица Киры, девочка шумно и прерывисто засопела.

– Ты чего свистишь, а, Христова?

– Алла Владимировна, я нюхаю. Вас.

Директриса поджала губы и обвела взглядом шеренгу, а затем едва слышно спросила:

– И чем же я, по-твоему, пахну?

– Блинами с кислым творогом, какие нам на Пасху давали. Или запеканкой, подогретой со сметаной. Когда сметану нагревают, она творожится и прокисает.

Дородная Алла Владимировна напрягла и сжала мышцы таза, с трудом сделав шаг назад от девочки. Она побордовела, припоминая, что так и не допила курс таблеток от молочницы.

– Отправляйтесь на занятия. Христова, жду тебя в кабинете после обеда.

Впоследствии из-за Кириного нюха уволили и посадили физкультурника. Девочка почуяла, что от её соседки по комнате, вышедшей из каптёрки спортивного зала после отбывания наказания за невыполненные нормативы, пахнет также, как от Елены Васильевны – классухи, которая всегда лично забирала журнал после урока физкультуры. Соседка Инна была старше на пару лет и на голову выше, но, когда вернулась из «одиночки» физрука, показалась Кире забитой сикушкой. Она свалилась на кровать, поджав ноги и обхватив их руками, и лежала, не двигаясь, несколько часов. Кира, хоть и не любила выделяться и проявлять инициативу, всё-таки пошла к Елене Васильевне, чтобы обозначить проблему. Естественно, она рассказала и про запах, и про ассоциации, возникшие, когда она его почувствовала, поскольку предпочитала выложить всё сразу и избавить себя от уточняющих вопросов. Физкультурника выводили в наручниках и с подбитым глазом. А Елена Васильевна ещё долго берегла правую и пользовалась левой рукой, чтобы держать на уроках указку или давать подзатыльника лоботрясам.

– Обозначьте, в чем вы видите проблему, девочки? – спрашивал старичок, одетый в стиле Айболита, но имевший за спиной не собаку Авву, а крепко сбитого, витающего в облаках молодца.

– Вы поймите, она опасна. Ходит, всё трогает, лижет, гладит. А теперь ещё и вынюхивает. Как кролик! Двигается, двигается, а потом остановится и давай носом подергивать, соображать что-то, только ей понятное, – возмущенным басовым шепотом объясняла Алла Владимировна, упершись руками в стол и наклонившись к психиатру-добряку пугающей массой.

– Но от вас, действительно, пахнет специфически. Хотите, выпишу вам рецепт? Ведь можно сгладить признаки и климакса, и молочницы.

– Да как вы смеете!

– Алла Владимировна, не хочу вас обидеть, предлагаю услуги исключительно в деловых рамках, как врач, тем более, тет-а-тет.

Алла Владимировна бешено сверкнула глазами на доктора, а затем посмотрела на его сопроводителя. Тот по-прежнему переминался с ноги на ногу и скучал, осматривая кабинет. Тогда она всё-таки согласилась на рецепт и сдавленно поблагодарила Айболита.

– А по поводу девочки – просто не хватает воспитанности. Боюсь, что её тут всем ребятам не хватает – по понятным причинам. Этикет ведь в школьную программу не входит, а родители от ваших детей открестились. Кира же таким образом просто познаёт мир, не всем же жвачки в волосы бросать, да окна камнями дзынькать.

Алла Владимировна старалась больше не подходить к девчонке слишком близко, пила выписанные психиатром таблетки, включая успокоительные, и откупорила, наконец «Огни Москвы», припрятанные давным-давно для особого случая. Сторонились Киры и остальные взрослые, особенно кухарки, уходя домой после смены. Дети же вдруг заметили её и стали проявлять знаки уважения за то, что она поставила на место «сучек-надзирательниц». В тумбочке у Киры теперь всегда лежала парочка подушечек «Стиморола», или половинка от «Чокопая», а иногда и целая пачка «Инвайта». Но она не «добавляла воды», не разводила смесь в бутылке. Ей нравилось, когда все засыпали, облизывать палец и опускать его в шуршащий пакетик, ловя на слюну кристаллики с апельсиновым вкусом.

Если раньше День открытых дверей и посещений был для Киры стрессом, когда она старательно хмурилась и сохраняла насупленный вид, чтоб не вызвать интерес сердобольных усыновителей, то лет с четырнадцати окончательно расслабилась, потому что переростки даром никому не нужны. Такого, если возьмёшь, так он пару лет попритворяется тихоней, а потом, да и покажет истинное лицо, «раскроет девиации» – убьёт и жилплощадь себе отхапает. Так что Кира вместе с Инной теперь всякий раз сидели в сторонке, болтали ногами и языками, пока не раздавалось разрешение покинуть рекреацию и вернуться в комнату. В этот раз они обсуждали, какие пацаны идиоты стали: тупые приколы, колючие «хайеры», музыка дикарей. Они же упивались Дельфином и с недавнего времени подсели на Земфиру. Из пацанов это мог слушать только Гарик – мажор. Предки его поднялись на подпольной торговле деликатесной жратвой, так что однажды Гарика неожиданно забрали домой. На радостях он оставил им свой двухкассетник со светомузыкой и обещал привозить новинки с хитами М-TV, но больше не появился. Подружки не были в обиде.

– Здравствуйте, милые девы! – раздалось из-за спины подруг. – Кто из вас Инна?

Они молча обернулись и ошарашенно уставились на мужчину в летах. Брюки со стрелками, рубашка в мелкую клетку, поверх шерстяная жилетка с ромбами – из приличных, короче. Пальто перекинуто через руку, не сдал в гардероб, значит ненадолго. Очки в позолоченной оправе (быть не может, что из золота) и трость с фигурным набалдашником под суховатой гладкой кистью с ровными блестящими ногтями – точняк, пижон, тока древний – вон скока седых волос, хотя зачёс зачотный.

– Ну, я, – обозначила себя Инна.

– На пять минут, леди, – и он протянул ей руку, извинительно подмигнув при этом Кире.

Кира вернулась в комнату одна. Подруга, выйдя из-за стола после приватной беседы с мистером Икс, была перехвачена Аллой Владимировной и уведена в неизвестном направлении вместе с таинственным гостем. Инна пошла с ними, даже не оглянувшись и, конечно, это был плохой знак

Остальные соседки уже спали, Кира слушала магнитофон через наушники и долго не моргая смотрела на цветные лампочки, мигавшие в динамиках в такт музыки. Глаза, оставленные веками, стали сами себя спасать, увлажняя поверхность слезной пеленой. От этого свет лампочек потерял чёткость и, казалось, будто лопаются мыльные пузыри, или радужные круги расходятся на поверхности чёрной воды. Кира вздрогнула от прикосновения.

– Где ты была? – зашипела она в темноту.

– Завтра расскажу – ответила темнота шепотом Инны.

– Нет. Сейчас! – Кира схватила подругу наугад за руку и потащила в туалет. – Рассказывай.

Инну забирали. Все разговоры бывалых оказались липой. Ею заинтересовались именно из-за возраста. Профессор Лунин, как теперь называла Инна мистера Икса, специально и тщательно выбирал из полчища взросших интернатовцев подходящую кандидатуру. Подходило то, что она женского пола, без вредных привычек, без сомнительных историй в прошлом, с отличным аттестатом и спокойным нравом. Мужчина понял, что превращается в старика, что нет наследников, а нажил он достаточно много ценного, включая знания, опыт и возможности для потенциального приемника. Брать малолетку было нелогично, взрастить ребёнка ему не хватит ни времени, ни сил. А вот выпускника, то есть выпускницу, – очень даже. Он ей протекцию в серьёзный ВУЗ, крышу над головой, имя и завещание, а она ему чистоту в доме, горячий стол и уход, с обязательным воздержанием от замужества, пока профессор Лунин не соизволит двинуть кони.

– А ты?

– Согласилась, конечно. Кир, я обещаю к тебе приезжать. Я ведь не Гарик. Ну ты чё?

– Капчо! Я пропаду без тебя. Я люблю тебя! А ты, слепондя…

– Что-что? Кир, ты чего мелешь, а? Да ещё словечки какие-то дурацкие…

– Я люблю тебя, понятно? ЛЮБЛЮ! С того самого момента, как тот мудак тебя на матах оприходовал и кинул мне под бочок. Я тебя спасала всеми силами, ты бы сдохла, ты пришла тогда сдыхать, думаешь, я не видела? – Кира бросилась на девушку всем телом и прижала в угол между умывальником и стеной, запрокинув разгорячённую голову к её лицу, гладя её в исступлении маленькими ладошками по щекам.

– Это гонево какое-то. Ты накурилась, что ли? К пацанам ходила, да? Признавайся, – Инна пыталась освободиться, не подозревая раньше в младшей подруге столько силы. – Отпусти. Что ты делаешь?!

Кира рывком нагнула голову подруги к своей и заглушила возмущения мокрым неумелым поцелуем. Инна больше не сопротивлялась, замерев на секунду, она стала направлять своим языком язык Киры, чувствуя, как первое удивление сменяется жаром внизу живота. Она с силой прижала девочку к себе и, не расцепляясь, они поползли по стенке по направлению к душевой.

 

 

Часть 2.

 

Инна больше не появилась. Из тумбочки исчезли «ништяки» от мажоров, потому что к тем, кто ещё остался, предки больше не приезжали. Говорили про рэкет, расправы и таинственные исчезновения в городе. Кира ни во что не вникала, не выходила мыслями за пределы интерната, молча и размеренно жевала столовскую пищу, даже когда на завтрак, обед и ужин подряд выпадали подгоревшая овсянка, варёные яйца с синими желтками, политые кабачковой икрой цвета поноса, и рассольник с недоваренной перловкой. Она ничего не чувствовала, ни о чём не думала, двигалась, когда просили двигаться, например, в класс из спальни, или в спальню из класса.

Однажды, во время тихого часа, когда младшие дрыхли, она сидела на кровати и гладила свои ноги, едва касаясь их кончиками пальцев. Чёрные мягкие волоски капризно сопротивлялись движениям и отскакивали обратно. Кира смотрела на новую поросль слегка удивлённо и продолжала водить по ней против направления роста, когда дверь скрипнула под упрямым лбом Димки. Кто-то говорил, что его предков расстреляли прошлой осенью в пригороде, в лесу, и забросали листьями. Кире было всё равно, эта информация скорей помогала ей идентифицировать одного из мажоров. Он манил её длинным пальцем в коридор. Кира подошла.

– Эй, Кирюх, слышь, пойдём оттянемся.

– Не хочу.

– Слышь, у нас там Бабариха шарится, параши драит. Проведи нас в ваш тубз, а?

– Сами идите. Знаете, куда.

– Кирюх, ну не жмись. Нас, если с тобой заметут, можно сказать, что тебе херово стало, и мы тебе помогли поблевать, волосы держали.

– Они у меня короткие.

– Да кому какое дело? Что-нить придумаем.

– Кто?

– Да я и Русик. Слышь, ну давай, чо те стоит, а? Ты ж нормальная девка.

Кире спешить было некуда, бояться нечего, она не была отягощена чужими просьбами, но согласилась не поэтому, а потому, что ноги уже зудели от поглаживаний и горели от щиколоток до основания коленной чашечки, где волосы почему-то резко заканчивались. Возвращаться к занятию не хотелось.

– Ладно, пошли. Что у вас там?

– Момент, Кирюх, щас всё увидишь.

В туалете было четыре кабинки, три открытые для мелких и одна с дверцей – для старших. Все трое зашли в закрытую, Кира щелкнула шпингалетом и, протиснувшись между парнями, села на крышку унитаза, наблюдая, как те выдавливают в три пакета клей.

– И что с этим делать?

– Делай, как мы.

Пакет надувался и сжимался, надувался и сжимался. Кира, впервые за последние месяцы чем-то заинтересовавшись, удивлялась, почему он не склеивается изнутри. Дима и Руслан, нагнувшись к ней, дышали своими порциями толуола и напоминали недоделанных космонавтов с пузырями на лице вместо скафандров. Используя одну руку как соединитель целлофана со ртом, второй каждый из них делал знаки, что всё круто. Потом Русик отсоединился на секунду, чтоб расшифровать жесты: «Ща будет тащилово. Тока не ссы. Мы тут, если чо».

Ничего особенного Кира не замечала. Но парней явно вставило. Дима перестал жестикулировать и расстегнул ширинку. Оттуда, будто из норы, медленно выползла розовая змея. Руслан пощелкал пальцами, привлекая её внимание, и тоже выпустил змею, но у этой розовой оказалась только голова, остальное туловище было светло-коричневым. Вместо пакетов в руках парней возникли дудочки. В воздухе поплыла восточная мелодия. Змеи танцевали, флиртуя друг с другом, а потом заметили девушку и одновременно повернулись. Кира вдыхала резко-сладкий запах, улыбалась и покачивалась. Ей хотелось потрогать невиданных существ. Она протянула руку к розовой, потом к коричневой, потом снова к розовой. Змеи толкались, пытаясь перетянуть внимание каждая на себя. Руслан перехватил пакет Киры свободной рукой и девушка, наконец, смогла обласкать сразу обеих зверушек. Она сравнивала их. Светлая оказалась гладкой и тонкой, тёмная – мощной и рельефной. Но они зря соревновались, Кире обе нравились одинаково. Как капризные дети, они требовали всё больше и больше ласки, пришлось перейти с лёгких поглаживаний на жесткий перехват. Обе змеи настойчиво протискивались через тоннельчики кистей и, появляясь снаружи, снова уползали обратно. Так продолжалось некоторое время, пока Кире не надоело. Она сжала пресмыкающихся прямо под головами, одёрнула с силой, и их одновременно стошнило прямо ей в лицо. Также одновременно вскрикнули заклинатели – один визгливо, другой хрипло. Слайд вынули. Картинка исчезла. Только мерные щелчки спасали темноту от пустоты. Щелчки диапроектора?

Прямо перед лицом Киры чья-то рука собирала пальцы в щепотки, щепотки сжимались и распадались снова на пальцы. Это врач производил щелчки, одновременно тыкая в нос пациентке вату с нашатырным спиртом.

– Ну, слава Богу, пришла в себя! Я же говорил, через пару дней очухается, – обратился он к медсестре с улыбкой.

– Через пару дней? – окончательно проснулась Кира.

– Да, детка, но два дня комы – это не потеря, могла вообще не вернуться. Сердце-то из-за твоих шалостей с токсикоманией решило остановиться. Хорошо, ребята мимо туалета проходили, услышали грохот, когда ты упала, подняли шум.

– Ребята? Мимо проходили? Мимо проходили… – Кира опустилась на подушку, обессиленно припоминая подробности. – И что мне будет?

– Ну, это решать директору, мы в данной ситуации люди случайные. Но не последние, правда, Томочка? – весело заключил он, подмигнул медсестре и бодро покинул палату. Белая форма вздохнула с облегчением, но тут же топнула.

– Как же мне надоело, что любая работа с мужчинами сводится к отношениям! Не верь мужикам, слышишь? Чего бы дело ни касалось. Вот не верь и всё! – Томочка присела на кровать к Кире.

– Да я к ним в принципе равнодушна, – ровно ответила девушка и присмотрелась к позе медсестры. Если бы она присела на краешек койки, это бы означало, что ненадолго, но та уселась основательно, придавив пятой точкой одеяло и тем самым прижав ноги Киры к жесткому матрасу. Девушка заёрзала.

– У меня смена заканчивается. Полчаса осталось. Ты не против, если я здесь посижу, а то опять этот… – и она показала глазами на дверь. – Так-то мы по сменам совпадаем не часто, но сегодня я уже от него устала. Пересижу.

– Ладно, – бесцветно промямлила Кира, высунув ноги с другой стороны одеяла.

– Есть, небось, хочешь?

– Неа.

– Значит, ночью захочешь.

– Может быть.

– А ты не сильно разговорчивая. Не просто же так сидеть. Колись, кто, откуда? –Томочка достала из кармана пакетик с вафлей, разломила её, положила одну половину на тумбочку, а вторую жадно съела, усыпав себя и постельное бельё крошками.

– Я Кира.

– Интересное имечко. В честь кого-то назвали?

– Не знаю. Я в интернате выросла. Подкидыш.

– Серьёзно?! То-то я думаю, упала в туалете, пацаны услышали. Что за пацаны, в каком туалете? Не в школе же, в самом деле!

– Мы вместе дышали. Моментом. Я первый раз.

– И как?

– Ярко, но бессмысленно.

– Противно теперь, да?

– Бессмысленно, – повторила Кира.

Томочка сменила закинутую ногу, поставила на колено локоть, а на локоть водрузила подбородок, так, что приблизилась к лицу девушки.

– Ты не дури больше, ладно? У нас, знаешь сколько беспризорников окочурившихся привозят? И у всех вокруг рта этот след.

– Какой след?

– Чёрный, от клея. Пыль наседает и не смывается. Да пыль, фиг с ней, а вот растормошить их уже не получится, уму-разуму научить. Всё, каюк. Очень быстро дуба дают. А тебя-то жалко как!

– А меня чего?

– С рождения без родителей…

– Я не знаю, что такое родители, поэтому мне себя не жалко. Живу там и так, как привыкла. И, слышь, чо? Я не собираюсь тут с тобой базары разводить. Я тебе не подружка, – Кира не злилась, она вообще не знала острых эмоций, не считая той слабости, в которую впала, когда Инна решила её покинуть. Просто ей надо было подумать, как отмазаться от Аллы Владимировны и не угодить на учёт в комнату милиции. А эта хочет, чтобы она тратила время на мысли о том, что уже не важно и не нужно.

Томочка вздохнула, но не обиделась.

– Ну лады, не злись. Понимаю всё. Что это я, правда, с бухты-барахты на тебя насела?

– Ага.

– Можно, я к тебе приеду? Ужас, какая ты прикольная и серьёзная одновременно. Может, закорефанимся? – Томочка протянула к Кире пухленький кулачок, и та нехотя стукнула по нему своим костлявым.

– Ты, вроде, уже дылда.

– Ну и что? У нас разница, думаю, не очень большая. Сколько тебе?

– Семнадцать.

– А мне двадцать один. Ваще без проблем!

 

 

Часть 3.

 

Кира стояла перед кабинетом Аллы Владимировны с клетчатой челночной сумкой, которую ей выдал завхоз для укладки пожитков. Выпускница интерната никак не могла решиться войти, но и не войти не могла, потому что директриса должна была передать ей адрес, по которому Кире теперь предстояло жить. Она ковыряла носком стену с отвалившимся куском плинтуса и оттуда, как из песочных часов, текла старая штукатурка. Наконец, Кира набралась решимости, и, забыв постучать, вошла в кабинет. Алла Владимировна стояла наклонённой по пояс в шкаф. От резкого скрипа двери она дернулась, что-то со звоном стукнулось об пол, из-под открытой дверцы растеклась лужица воды, и прозвучали слова: «Изнемогай себя до гения, не бойся траты сил. Вот я, например, чем больше устаю, чем больше изнемогаю, тем больше как-то происходит влияние. Быть может моё воздействие сильнее тогда, когда я на грани погибания. Я расставил все акценты и теперь делаю предупреждения…».

Алла Владимировна и Кира стояли и смотрели друг на друга молча. Кира не могла понять, что является источником звука, а директриса была в замешательстве, потому что вместо закупки в отделение с младенцами годового запаса стирального порошка, она купила на казённые деньги дорогущий телевизор «Сони» на пульте управления и видеомагнитофон. Именно сейчас она осваивала технику, просматривая сеанс Кашпировского в записи. Кира с удовольствием потянула носом пластмассово-тёплый воздух и обдумывала, как бы уколоть напоследок директрису.

Нутро шкафа продолжало вещание: «…а ты, очень безумно хохотавшая, достаточно! Хорошего понемножку. Хохот и слёзы рядом. А ты, плачущий, перестань, уже выплакал достаточную дозу. Улыбнись. И сделай это быстро, без промедления!»

Кира улыбнулась и примирительно сказала: «Алла Владимировна, я ухожу. Мне бы адрес моей квартиры».

– Это подарок администрации города... Представители привезли на прошлой неделе... В коридор ведь не поставишь, разнесут, ты знаешь. Рожки да ножки потом собирай! Вот, спрятала до подходящего случая… – оправдывалась директор за невидимый телевизор, шаря одной рукой в шкафу. Наконец, звук прекратился.

– Я поняла. Хорошо. Мне бы адрес.

– Да-да, Христова. Сейчас. Вот здесь. Ага, держи.

– Спасибо. А деньги?

– Деньги?! Ах, да, деньги. На вот, на первое время. Потом на биржу иди обязательно. Паспорт, паспорт-то забыла!

– Спасибо, – девушка повертела документ и сунула в сумку.

– Ну, удачи, Христова… Кира.

– И вам, – бывшая воспитанница повернулась и уже почти скрылась в полутьме коридора, когда её догнали последние напутствия.

– Кира, если ты будешь такой, ну вот так, как в последнее время, нормальной девочкой, всё у тебя образуется. Слышишь?

Кира услышала, но не ответила. Она и сама понимала, как сильно раньше были запечатаны её человеческие проявления, какой странной она, быть может, казалась остальным. Потом она вспомнила про Томочку, и про письма, которые они писали друг другу каждую неделю, и про прогулки по городу последние месяцы: про борьбу с ветрами на набережной, про осушение луж прыжками, про деревянные подоконники чужих тёплых подъездов, где они сидели часами, и она училась заплетать Томочке колосок. А ещё они делали бабочек, лежа на центральной площади и разводя снег руками и ногами быстро-быстро, так, что становилось жарко, так, будто они – кипящее ядро земли. И про то, как в прошлую встречу, идя по безлюдному переулку, Томочка рассмешила её и воспользовалась секундой зажмуренных глаз, чтобы влезть к ней в рот языком, как когда-то она сама влезла в рот к Инне. Нет-нет. Инны здесь нет. И никого нет. Никаких провожающих. Дети на занятиях, да они и не очень-то с ней знались. Старые приятели давно выпустились, и Кире никогда не приходило в голову поддерживать с ними связь. Никаких прощаний, только встречи!

Томочка ждала её у ворот и жевала вафли.

– Ну что? Куда в гости приглашаешь?

– Не поверишь, на улицу Возрождения!

– Та что же стоим? Возрождение не терпит промедления!

Квартира была однокомнатная и пустая. Деревянный пол, обои в цветочек, люстра с тремя белыми дутыми плафонами. Кухня привела Киру в восторг – маленькая, но своя. Это лучше, чем зал государственного общепита с кучей алюминиевых стульев и кривых столов, которые вмещали многих, но не принадлежали никому. Тесная ванная, капающий кран, перевязанный душ. Отдельный туалет с чистым унитазом, не испачканный неуклюжими малышами в недетских масштабах. Роскошно!

– Кира, иди сюда, здесь что-то в подсобке!

– Уже бегу!

В торец коридора были вмонтированы полки и прикрыты листом ДСП, подвешенным на петли. На полках валялись остатки инструментов: пара замызганных отвёрток, замасленные шурупы, липкие нитки, обрывки бечёвки, молоток без держалки. Воцаряла всё это невиданное Кирой ранее добро некая круглая чаша, как потом объяснила Томочка – нижняя половина от старого пылесоса. Кира стала на мыски и провела по верхней полке. Нащупав предмет, она вытащила его на свет и поняла, что это едва начатый тюбик клея Момент.

– Тот самый момент, что свёл нас вместе, – загадочно прошептала Томочка, – может, отметим годовщину?

– Ты что? Я в прошлый раз чуть не откинулась.

– А это потому, что передышала. Мне мерзавцы мелкие, кого удавалось откачать, рассказывали. Во всём мера нужна. К тому же должна же я тоже попробовать хоть что-то запретное и понять, что ты испытывала тогда.

– Ладно. Щас шмотки из пакета вытрясу, и попробуешь.

 

Кира достала из сумки магнитофон, тот, который ещё Гарик оставил, потом отрыла в недрах пухлый пакет и вытрясла из него пуховый уголок, который Алла Владимировна незадолго до отъезда Киры вернула ей с сентиментальной слезой на обрюзгшей щеке. Оттуда же вывалилась алая ленточка и открытка с изображением человека, давшего Кире фамилию. Пакет был готов. Залили клей. Стали дышать по очереди. Десять глубоких вдохов на каждую, больше ни-ни – запретила Томочка и, тоже порывшись в пожитках подруги, извлекла кассету Земфиры.

– Не, давай лучше Наутилуса послушаем.

Через пару минут обе орали во всё горло: «Прощай, Америка, о-о-о-о, где не был никогда. Прощаааай, навсегда-а…» Эхо пустых стен увеличивало хрип и дефекты старости встроенных магнитофонных колонок, но подруг это не смущало. Томочка в своих видениях с Кирой за руку прыгала с города на город и с горы на гору по пути в Африку, а Кира, только притворявшаяся опьянённой, поскольку старалась не сильно вдыхать сладковатые испарения пакета, Кира прыгала с Томочкой по комнате и любовалась её грудью, то взмывающей, то опадающей, как волны сердитого залива, на который они недавно ездили. Через некоторое время кассета остановилась, магнитофон выплюнул кнопку «play» и Кира услышала яростный стук в дверь.

– Здрасьте.

– Здрасьте. А вы, собственно, кто? И почему хулиганите в ночное время?

– В какое ночное, мамаша?!

– В такое ночное. Сейчас пол-одиннадцатого, а мне на работу в шесть подниматься.

– Уже пол-одиннадцатого? Ой.

– Да-да. А теперь ответьте на вопрос, кто вы. Здесь раньше слесарь наш ЖЕКовский жил. Вы родственница?

– Нет. Я его вообще не знаю. Мне квартиру дали от интерната. Я выпустилась сегодня.

– Странно. Куда же делся слесарь?

– Мне как-то ваще параллельно, куда он делся. У меня документы на квартиру в наличии.

– Правда? Может, покажете? Это всё как-то слишком резво получилось, как бы истории не вышло.

– Да, конечно, проходите. Сейчас покажу. Только у нас мебели пока нет. Это вот моя подруга Томочка, мы вместе будем жить.

– Надеюсь, вы не каждый день так ко сну отходите – с грохотом?

– Не каждый. Ну, уж вы нас не ругайте так уж прям. Мы просто отметили новоселье.

– Ясно.

– Сейчас я документы достану.

– А что это у вас так пахнет? Ещё вещи не разобрали, а уже что-то склеиваете?

– Ласты мы тут склеиваем. Будете задавать вопросы, и вам склеим! – неожиданно агрессивно прикрикнула Томочка. Кира удивлённо подняла на подругу голову, а женщине ответила: «За плинтусы залили, от тараканов».

– Необычное средство, и что, помогло кому-то?

Кира усмехнулась и продолжила выуживать вещи.

Женщина скрестила руки и, устало облокотившись на косяк дверного проёма, брезгливо наблюдала за Томочкой, которая, хоть и притихла, но продолжала мурлыкать себе что-то под нос и легонько вальсировала у окна. Убедившись, что опасности от девушки не исходит, она стала осматривать комнату. У неё была такая же однушка, только ниже, но здесь ей всё казалось каким-то задрипанным, даже без мебели. Конечно, чего ещё ждать от слесаря? Не обивки же из красного дерева! А это что? Женщина всматривалась в кучу малу на полу. Потом отклонилась от стены и пошла. Пошла медленно, будто по битому стеклу и, наконец, достигнув цели, опустилась возле неё на колени.

Кира, отыскав папку с документами, переложенную футболками и трусами для защиты от сырости, разогнулась и увидела, как соседка наматывает на палец её алую ленточку.

– Эй, не трогайте, вы чего? Вот, смотрите документы и уходите. Мы больше не побеспокоим.

– Как тебя зовут?

– Я Кира, а что?

– К-и-р-а… а фамилия?

– Да вот же документы. Сами читайте, Христова я. Вот и паспорт.

– Нет, детка. Ты не Христова. Но я сейчас не способна с тобой говорить. Завтра. Всё завтра. Я должна понять, что делать.

– Вы о чём вообще? Конечно, я не Христова, но кто его знает, какая моя настоящая фамилия. Я ведь безродная. И вообще, зачем я вам всё это говорю? Давайте, проваливайте. Вон Томочку мне напугали.

– Я ухожу, конечно. Но ты заходи, если что, на чай. И Томочку бери. Я пирожки пеку вкусные. На работу, когда беру, у меня их ещё на проходной всегда разбирают. Да и так, вообще, вдруг, соль понадобится, или крупа. Я буду рада.

– Какая соль? Какая крупа? Что за проходная? Я совсем запуталась.

– Проходная Кировского завода. Вот он на поперечной улице стоит, я там всю свою жизнь работаю. С тринадцати лет отчиму приходила помогать, пока он меня в раздевалке не…

– Томочка, я устала. Я не понимаю, что она тут рассказывает.

Томочка подхватила Киру и снова пустилась в пляс. Женщина вышла из комнаты также медленно, как вошла и дошла до своей квартиры, держась за стены. Кира забыла про соседку. Да и было от чего. Томочка стянула с себя водолазку и лифчик, теперь груди превратились из серых валов в белые шары пломбира с вишенками на верхушках. У Киры потекли слюнки. Показалось, что ей вернули что-то давно отнятое.