Борис Кутенков

Дерзость мифотворчества (о стихах Юрия Влодова)

Искусство по своей природе самодостаточно и надкоммуникативно и, по большому счету, способно существовать без воспринимающего — от этого отсутствия оно не становится ни хуже, ни лучше. Однако есть собственно творчество, а есть — судьба поэта. Последняя заключается не только в его литературной биографии, но и в посмертном существовании, зависящем от наследников и друзей, бережно хранящих память о герое. Хорошо, когда есть кому способствовать, чтобы поэзия не теряла известности и после смерти автора: у Александра Сопровского (1953—1990) такой преданный хранитель памяти — его вдова, Татьяна Полетаева, у Юрия Влодова (1932—2009), о котором и пойдет речь в настоящей статье, — Людмила Осокина, также его вдова, составитель и автор послесловия к книге «Люди и боги». Сборник на данный момент наиболее полно представляет поэзию Влодова, однако многое осталось в архивах и ждет своего часа. Писал эту книгу поэт ровно тридцать три года (число, как известно, символичное и, думается, не случайно совпадающее с возрастом Христа).
«Не дай нам, Бог, земных наград», — воскликнул Влодов в одном из стихотворений. Как это часто бывает — напророчил. Награды (публикации, фильмы по его стихам) если и нашли поэта, то уже под старость — факт биографии, заставляющий вспомнить из поэтов XX-го века прежде всего об Арсении Тарковском. В непростое советское время Влодов считался скорее диссидентом: «…К некоторым из них стихов прилепили ярлык антисоветских… Поэт открыто выступал со своими стихами перед большими аудиториями, чем привлек внимание соответствующих органов. После этого он попал в “черный список”, и судьба его была предрешена» (из предисловия к книге). Да и религиозная тематика, характерная для него, не могла быть официально признанной в доперестроечный период…
Впрочем, нельзя сказать, что его поэзия была совсем неуслышанной: ее высоко ценили Пастернак, Сельвинский, Чуковский. На обложке книги, среди прочих реплик, приведено высказывание Александра Солженицына: «Мощь этого поэта в том, что он идет не от книг, а от самой жизни и потому, несмотря на вневременные темы, всегда современен. А что до поэтической школы, то она у него своя, что в литературе большая редкость». Несмотря на авторитетное имя, — слова достаточно спорные и даже, можно сказать, общие. Ведь поэзии вне традиции не существует. Но следование «поэтической школе» — не в эпигонстве, а в переосмыслении опыта предшественников. Ничто не возникает из ничего. Великая Ахматова писала в цикле «Тайны ремесла»: «Налево беру и направо,/ И даже, без чувства вины,/ Немного у жизни лукавой,/ И все — у ночной тишины»; она же, по воспоминаниям Лидии Корнеевны Чуковской, говорила, что «гений… захватчик. Он собирает, выхватывает отовсюду слова, сравнения, образы и т. п. — самые простые и даже иногда никем не замечаемые, но — лучшие… Творчество Пушкина — горн, переплавляющий весь материал, которым Пушкин пользуется. <…> После “переплавки” получается нечто совершенно новое — чисто пушкинское». У Влодова, безусловно, есть своя традиция — так называемого «мифологического символизма», ярчайшим представителем которой был Юрий Кузнецов. Жизнь, Смерть, Судьба и другие абстракции аллегорически входят в его стихи, — при том, что поэтика тяготеет к афористичности и притчевому лаконизму. Да и насчет книжного опыта можно поспорить: вся книга пронизана библейскими и фольклорными реминисценциями.

Я ворону крикнул: «Здорово, старик!»
Но ворон степной не услышал мой крик.

Я крикнул утесу: «Здорово, старик!»
Гранитного слуха не тронул мой крик.

Я солнышку крикнул: «Будь славен твой век!»
И ветер ответил: «Молчи, человек!»

Посмотрите, как в одном стихотворении сочетается фольклорно-сказочная традиция (формула риторического вопроса, обращенного к природному явлению) и кузнецовская притчевость, — а «на выходе» свое, влодовское произведение. Точность, ясность, безошибочная краткость — и в то же время недосказанность, специфическое свойство поэзии. Стихотворение не переходит на уровень морали или доступной мысли, но и не теряет мудрости: так в жизни часто не достучаться до человека, как в этом стихотворении; либо неуслышанность, либо — приказ замолчать…
А вот — отсылка к Есенину («Еще как будто берегу/ В душе утраченную юность…»):

«Как хороша над морем лунность!» —
Вздыхала юность.

«Я пью за дружество и смелость!» —
Басила зрелость.

«Умрете все!» — глотая ярость,
Шипела старость.

Рифмы — на первый взгляд даже тривиальные (можно сказать, «эхо-рифмы», несмотря на не совсем точное определение: «эхо-рифма», как говорит словарь, — это рифмующиеся в стихах парные слова, из которых второе, обычно односложное или двусложное, полностью повторяет последний или два последних слога первого). Однако именно эхом перекликаются «смелость» и «зрелость», «лунность» и «юность»… И тут — неожиданное «ярость», словно переворачивающее восприятие всего стихотворения. А в итоге снова — притча, предельно ясная и позволяющая сопереживать чувствам автора, избирающего позицию незримого всеведения…
Многие стихи Влодова, как и два процитированных, строятся по принципу как бы «объединяющего противопоставления». Поэт словно стремится продемонстрировать многомерность мира — и общее для всех составляющих этого мира присутствие таинственного, трансцедентального. Да и книга построена по четкому «разделительному» принципу: шесть частей, названия которых отсылают к Ветхому завету: Предкнижье, Книга первая, Книга вторая, Книга третья, Книга четвертая, Книга пятая (фактически, если без обрамления, библейский пентаптих) и заключительный раздел — «Послекнижие: Поэт и Бог». Части книги, как верно отмечает в послесловии Людмила Осокина, придерживаются библейского соответствия — от сотворения мира до Нового завета — но никогда слепо им не следуют (за всеми религиозными подтекстами, впрочем, отсылаю к этому послесловию).
Тут важно подчеркнуть, что стихи могут смутить приверженцев религиозной тематики. Но не следует искать в произведениях Влодова строгих евангельских соответствий: тут, по сути, — собственная версия Библии в достаточно вольных трактовках. «Я думаю, Исус писал стихи…», «Есть версия, о том, что у Пилата/ Была ума казенная палата…» Но на то и поэзия, чтобы переворачивать догматы, отступать от правил. Осокина пишет, что поэт работал с атеистических позиций, будучи неверующим, а его стихи — божественны, а не религиозны. Отсюда — и переложение библейских событий (тем более знание поэтом источников не вызывает сомнений). В случае таланта автор имеет право на подобную дерзость. Крепкий звук — первооснова подлинного стихотворения — не обманывает. Можно сказать, Влодов, отталкиваясь от канонизированных источников (тоже — к вопросу о «своей» или «не своей» школе), создает новый религиозный эпос. Запретным это могло бы быть в случае, если бы речь шла о религиозной графомании, которой, что скрывать, переполнены современные альманахи и конкурсы. Однако лучше своя, но талантливая версия библейских событий, чем сколь угодно правдивая посредственность.
Есть у Влодова и собственная интерпретация мифов и исторических реалий:

Судьба Венере обрубила руки,
Чтоб не ласкала смуглого подпаска,
Чтоб не хлебнула бабьего позора,
Чтоб не стонала: «Я — твоя рабыня!..»

Но поэт не настаивает на единой и обязательной личной версии личного мифа — после этого стихотворения следует такое: «Венера ударила бога! —/ За то, что лобзался убого… Венера ударила черта! —/ За то, что терзал непритерто./ За вечные женские муки/ Отсохли Венерины руки». Есть у него и строки о том, что «Гомер — незряч. От жизни отлучен./ И потому Христа провидит он…». Здесь оживает мысль о компенсаторной природе таланта, о том, что предвидение — дар за невзгоды, за отлученность творца от нормальной жизни.
В книге «Люди и боги» есть все: и дерзость переосмысления библейских и иных мифов, и пророческий голос, без которого невозможна поэзия, и мудрость, облеченная в лаконичную форму. Уверен, не за горами — новое, расширенное переиздание стихов Юрия Влодова. А пока — непременно ознакомьтесь с этим небольшим, но толково составленным сборником.

К списку номеров журнала «ЗИНЗИВЕР» | К содержанию номера