Александр Петрушкин
Время
* * *
Воды расцарапана кость –
с ней пёс во дворах здесь лежит,
грызёт леденцовый мороз.
Холодное небо дрожит
в его безразмерных руках –
из лая и эха его –
вода, словно Бог – так легка,
что это тебе тяжело.
* * *
Останется строчка от зайца
завёрнутой в небо и свет,
и то, что должно здесь остаться,
когда человека здесь нет:
хруст ветки вмещающий ангел
и ветка, в которой он спит –
в её колыбели качаясь
и небо вдыхая, как спирт.
* * *
Стой, смотри – всё успеешь потом записать,
а поспеешь – запишут тебя на любой стороне
у – завитого вдоль отсутствий твоих здесь – плюща,
из которого видно лицо, как ожоги на белом огне.
Так проступит зима, сквозь родимые пятна золы
распинаемый дрозд улетит – понимаешь? – на юг
и сомкнётся, как будто расступится в нём, над тобою земля
что похожа на света кусок, размыкающий круг.
Будешь долго стоять над собой, как прозрачный гудок
и отрезок, лишённый всех точек опоры от а и до б –
или – время, которое снилось тебе, это дробь,
отблеск чисел и тень рыбака у воды на холодной губе?
Вот уходит рыбак, обретая весь берег, а ты
остаёшься стоять, как его отраженье в реке –
или звёзды просты – от того, что они высоки,
или выжгли тебя, чтобы ты отражался , как небо, везде.
* * *
И после быстрого начала
замедлится небес проём,
неся в себе невнятный сгусток,
овал, который невесом.
Как нежен белый клубень неба,
где золотая нить ворон
лежит на вертикальном снеге,
в игле которого живём.
Сгибая в лошадь нить накала,
как близорук и точен ток,
галдящий между двух предсердий,
разматывая в речь моток.
И более не страшно, если
замедленный лучом сеанс
сгущается в кинопроектор,
хранящий снег, что прячет нас.
* * *
Стирая глаз о времени наждак,
всмотреться в яму, чтоб расслышать – так
всё, чем ты был здесь, это нервный тик,
который умолкает. Вот затих –
и расступаются, как звери, небеса,
которые ты скудно написал,
свидетель неумелый, рудокоп,
шептун, контрабандист, слепой пилот.
Всё снег и снег, который перейти
не хватит жизни – только расплести
два лёгких на дыхание и свет,
который в яме, в той, которой нет,
которая летит перед тобой,
как белый шум или случайный сбой
и собирает речь и крошки, что скрипят,
как сны внутри у голода щенят.
* * *
Как полнота улова – пёсий лай
и время, скрученное в снеге, как в улыбке –
улитка бесконечная, как взрыв,
ползёт по снегу, в каждой его льдинке –
улитки край, улика, ночь, Кыштым,
записанный на лающей пластинке.
Хрустит улов, сквозь снега выдох-вход,
замедленно, как в хронике прибытий
незримых нам, но прочных, поездов,
пророков и узлов, витий, распитых
стаканов - боже! как же он хрустит
в глазу у света, а иных событий
не ожидается и вытянута сеть –
блестит, как дверь, на затемнённом свитке,
сворачивается в небо, как ладонь,
и оживает в чёрно-белом свисте,
где ты стоишь под неба высотой,
как небо – с головою непокрытой.
С пдф-версией номера можно ознакомиться по ссылке http://promegalit.ru/modules/magazines/download.php?file=1522609818.pdf