Виталий Шатовкин
Выдыхая воду
/Будильник/
Звенит колокольчик, на тоненькой ветке качается тень,
и входит в проем, без дверей, плексигласовый
Хронос: он выжжен, как уголь, пахуч,
как лесная сирень, и тонок
как вдетый
в иглу человеческий волос. Коснёшься рукой – оплетёт
виноградной лозой и скрутит в спирали упругие
белые кости, а глаз воронёный – как
будто обрез нарезной – в
десятку
вобьёт, хладнокровно, чугунной
рукой и дальше пойдёт
заколачивать
---
ржавые гвозди.
/Память/
Как гулко летят крупицы в склянку
песочных часов и воздух
разряжен до
вакуума сотнями голосов. А после
них взгляды – детали – и
замершие уста,
и память маячит
Фаросом –
---
дагерротипом
тепла.
/***/
Чем старее в каждом звуке страх, тем укромней
у него чуланы – видишь – солнце – стало
деревянным, маковой росинкой,
буквой /О/. Створки
облака –
токарная резьба, кесарем рассечена надвое – я в
тебя врастаю головою, как врастает новая
Луна в кольчатую ветвь земной
орбиты – наливное
яблочко
красы: пуговка – петелька, /Миру –
мир/, пусть все двери будут
приоткрыты, чтобы
слышать,
---
как уснут
часы.
/В эпоху старения бумаги/
Разложи на оттенки земли моё старое фото, каждый кадр
в стекле – чешуя архаической рыбы, с катарактой
в глазу, словно капелька жидкого йода –
поплавок для удачи. Мы с
тобою –
часами могли бы караулить молчанкой её в проседающих
плавнях – она любит весеннюю зелень и россыпь
фиалок, и отливы украдкой смывают с
руки её плавно – бижутерию
с запахом
магния. Чуешь – как сладок – утекающий, в прошлое, миг
пеленой фотоснимка. Он, как женское тело из пены
и сепии кружев, среди мрамора вечных
холмов обветшалого Рима,
для которого
каждый был – лишним и, как бы, не нужен. Так стирается
память – так тускнут привычные лица. Так стареет
бумага – храня откровение кожи. И
губами сухими – дождём
уже вряд ли
напиться – с каждым днём
уменьшаешь себя,
на себя
---
самого
же.
/***/
Мгновением играет рыба-омут из пузырьков
икры и гуталина – неугомонно ищет
в маме – кто мы? – малыш,
слепивший
день
из пластилина. Слепивший стыд, слепивший
суммы чисел, портрет отца, верблюжье
одеяло – рукою, одержимый
летописец –
поставив
точку, всё начнёт сначала. Всё будет кратно в
нём его ангине, делящей /выдох-вдох/
на чёт и нечет – и каждый
слог, как нож
на
гильотине – сползая вниз – молчание увечит.
Крутясь на месте бабочка-пылинка –
о как нам мало надо для
забвения – и
накипь,
с парафиновой горбинкой – оплывший ангел.
Не без промедления, свеча возносит
потолку молебен и
фитилёк –
сгоревшим ударением –
как Тот, кто звёзды
зажигает в
---
небе.
/***/
Время шло – шел дождь,
шла жизнь – угасая,
лето чахло.
Из открытого окна
ива радугою
пахла.
/***/
Виню себя в том, что тебя нет – отнюдь – разве
может о воздух сплюснуться пуля, и как
окно, не замечающее позади
тюля, продолжаю
идти
в сторону /куда-нибудь/. В саду цветёт яблоня –
неумолимо близится лето – бабина –
крутится. Телеграфная лента
кончается, и он –
иголками
с цокотом выбивает – /отчаяться/. Иду на пирс,
крики чаек облаком где-то. Откуда-то
море из-под земли, а может
быть – с неба – и
корабли, и
лица, и паруса, и ветер в канаты скрутил голоса,
и по законам флота – последним в воду
уйдёт капитан, когда ждать
перестанет кто-то.
/Созвездия брошенных птиц/
-I-
Набирая воздуха полный рот – за окном сентябрь, и
время считать цыплят – ограничено. Близится
перелёт с переменными – места,
слагаемых и пенат –
это можно назвать цикличностью, можно – судьбой.
Когда то, что вместил пейзаж – не вместить во
взгляд, начинаешь воочию видеть
в себе предел. Где-то
в области горла – слова завязались в ком, цвета тучи.
Быть может, немногим – её светлей. Дни
теряются – между вторником-
четвергом и похожи
на брошенных кукол. В концах аллей – растворяется
время, краски, каркасы спин – ряды каменных
урн – перекрашенный диксиленд,
отыгравший Колтрейна.
И во сне – нет особых причин,
чем отсутствие в нём –
перспективы
тебя,
---
как
-II-
фрагмента. Этот город похожий на ночь и на кожицу
слив – капилляры прожилок – тем ярче, чем
призрачней низ. Словно голос в
колодце – колодец собой
обвив – упирается в стенку, ища отражение лиц, как
дитя материнское лоно. Из долек луны –
собираются жалюзи веером.
Невмоготу – этот
воздух объять циферблатом капроновых птиц – для
которых чердачные гнёзда хранят: тишину,
крошки магния, сетки с полями
тетрадных страниц.
Если хочешь уснуть: покрывайся муранским стеклом.
Эта та же вода, только медленней в тысячу
раз – и проносится ветер сквозь
жабры дождя напролом,
застревая в сетях – как в сетчатке разомкнутых глаз –
кистепёрою рыбой. Смотря – на себя же – в
анфас, ты себя принимаешь за
остров среди немоты.
В панораму безветрия – падает шёлковый змей. И на
нитку нанизаны – буковки, бусинки, сны –
как фрагменты из памяти – в
память шагнувших
---
людей.
-III-
Над порядковым номером каждой фонарной звезды,
висит звук – бирка с надписью – /до-ре-ми/
на пластмассовой, кругленькой
плашке, и танцуют
наяды, под шелесты ряски, вокруг. Отражение лица –
утопает в фарфоровой чашке, как линейный
фрегат, кормою прикрыв горизонт.
Каждодневное дно,
собирается гущей в утраты, где Фортуна-гадалка, от
плевел и молотых зёрн, отделяет ближайшие
дни – как перо от пернатых. Ночь
достала шарманку –
пытается выть в водосток и деревья – роняя листву –
запинаются в /Аve/ – и на место упавшей
звезды посылают звезду у которой
лучи словно спицы
на старенькой арбе – заплелись в сухожилие голени.
Клумбы стерня – покрывается войлоком инея,
гаснут соцветия – если вечность и
стоит делить, то делить
на себя, оставляя в остатке
слова и быть может
---
созвездия.
/***/
Ты руками небо обвиваешь, его манной наполняя
спальню – до рассвета в тишине вестаешь,
вслушиваясь в исповедь дыхания.
И немые шорохи повсюду –
рассыпаются
горошинами звуки, тень тревожит ветошь и посуду,
оловом луны. И однорукий маятник часов
делит пространство, на всех тех, кто
был и после будет, отбивая
бронзой реверансы –
позабыв, что
время
---
обезлюдит.
/***/
Ты существуешь за пределами меня, как извлечённый
из ребра квадратный корень – поставленный в
условиях иных, чем равенство,между
двумя телами, когда одной
слезой
из глаз слепых – омыта не ладонь, и не щека, но что-то
большее чем совокупность тела с безвременно
ушедшими годами. Как отдалённый
голос ямщика, колеблется
над
белоснежным логом – и стелется на сумеречный наст
допетыми, протяжными словами – так ты себя
выводишь из глубин, поводырем, на
поводке, безротым, и звук
твой
каждый – накрепко обмотан –
длиною первобытных
---
пуповин.
/Первое января/
Опустение – час, когда звёзды сошли с пьедестала –
кожура мандарин намагничена тысячью рук:
распрощавшись – потерянный год –
подымает забрало перед
кипами ветряных
мельниц, нашедших приют – в послужной картотеке
настенного Дона Кихота, он растянут на хорды
как выцветший старый ковер – берега
не свести – ни мостом, ни
шестом, ни киотом.
Аккуратно нащупаешь свежую прорубь ногой –
зарябит, заискрит – и разложится будто
по нотам, из которых торчит то
Луна – то застывший
---
гобой.
/***/
Сколько в еловой иголочке запертого тепла –
бабочка кружит капустница, вспыхнув
от слова /огонь/ – ловит лиловое
облачко старым сачком
детвора: что попадёт –
то и сбудется, что
упорхнёт –
---
зола.
/***/
Подножка плацкарта – балкон престарелой Джульетты
в выборе платья вкус предпочтёт гранит, голос
теряется в том, что уже было спето и
том, что могло говорить,
но увы – молчит. Если бы
ни рука, то возможно память – имела бы форму давно
потускневших глаз в которые впрыснута вместо
слезы годовалая камедь – способная
многих оплакать, но только
---
не нас.
/***/
Надстроишь руку до – квадриг, стропил, виска,
по полу тянется сквозняк и слышно чётко,
как стрелочка секундная в часах
перебирает кварцевые
чётки. Опережая собственных отцов – чем тень
прозрачней – тем преклонней годы – она,
сквозь оперение скворцов в себя
течёт, и выдыхает воду.
С пдф-версией номера можно ознакомиться по ссылке http://promegalit.ru/modules/magazines/download.php?file=1522609818.pdf