Михаил Лапшин

На паперти


Когда землю объяли сумерки, на паперть Троицкого собора опустились две грешные тени. Одна, хищно-горбатая, на костылях, другая – коренастая, с медузообразным лицом. Было около полуночи. Великая река Волга сонно несла свои воды, в которых отражался грязный месяц.
– Жизнь наша грешная, – прервала молчание горбатая тень, – даже после смерти в церковь не пущають.
– И какие такие грехи у тебя были? – осведомился коренастый призрак.
– Ох, дела мои тяжкие! Когда мне было девятнадцать лет, я зарезал свою мать, потом брата и двоих сестер. Без всякого на то основания.  Так, забавы ради. Чик-чирик и всё, блядь.
– Да, тебе не позавидуешь – глухо откашлялся коренастый фантом. – А я детским насильником был. Пятнадцать детей снасильничал и только троих задушил. Вот поэтому и не пущають нас в лоно церковное. А мы ведь покаяться хотим... да, видать, уже поздно.
– Глянь-ка, что это там? – Горбатая тень указала костылем в сумерки.
Из под кроны каштана выметнулась третья тень. Это был юноша с очень злым лицом и в круглых очках. В жёлтой руке своей он держал узелок.
– Да знаю я его, – ответил коренастый призрак – так, ничего особенного, мятущаяся душа. Окислителем его нарекают.
– Эй, ты! – крикнула горбатая тень, – иди с нами, горемычными, посиди. Потолкуем.  – Что это у тебя там такое в узелке брякает?
– А-а, это зеркало, в которое я смотрелся и, поскольку проклят был, то разбил я его на тысячу и один осколок. Собрал я эти осколочки в узелок, и сейчас хочу в проточные воды матушки реки Волги бросить, чтобы смылось моё проклятие. Ибо не могу я усидеть на одном месте, всё мечусь и мечусь.
– Ты покедова не мечись, а сбегай в шинок полуношный и принеси нам дешёвого ночного спирту, – молвила горбатая тень.
Окислитель молнией сбегал за выпивкой и протянул синюю бутыль двум страждущим душам.
– В чём же ты грешен, неприятный призрак? – полюбопытствовали тени.

– Я за собой никаких грехов не признаю, – ответил Окислитель, – просто ненавидел я всех в той жизни. Ещё сызмальства в школе я изготавливал разные яды и травил окружающих. И любо мне было видеть, как мучаются жертвы мои...
– Как же тебя не поймали, гада такого? – поинтересовались призраки.
– Этого я и сам не знаю. Кто на меня мог подумать? Травил всех: детей, калек, старух, стариков, кошек, собак и  прочую живность. А засим понял, озарение на меня снизошло, что хватит мне тут мелочью заниматься. Подумал-подумал, да и удавился в гараже. Только для того, чтобы перейти в параллельный мир. И души тут отравлять. Праведников и грешников. Добраться до ангелов и до самого господа и отравить его! Чтобы кричал он страшно-престрашно! Чтобы воды морей и океанов вышли из берегов! Чтобы горы обрушились!  Вот сейчас узелочек волшебный в Волгу брошу и начну ужо подбираться по хрустальной лестнице в самое чрево Эмпирея, в самую обитель господню.
Слушая Окислителя, тени лихорадочно глотали огненную жидкость. Когда Окислитель закончил свой жуткий рассказ, выпивки уже не осталось. Призраки ошарашенно смотрели на страшного рассказчика, их била дрожь.
Окислитель бросил ненавистный взгляд на своих слушателей и возопил диким голосом:
– Отчего мне выпить не оставили! – Лицо его сделалось оранжевым от злобы. Он упал на паперть и принялся биться головой о каменные ступени.
– Ненавижу! Всех ненавижу! Отравлю! Всех умерщвлю!
Рядом с ним уже никого не было. Лишь где-то далеко-далеко слышался стук быстро удаляющихся костылей.

Ранним утром звонарка Ефросинья подошла к церкви и ахнула. Вся паперть была в запёкшейся крови, в которой блестели зеркальные осколки и валялись  сломанные очки. Ефросинья подняла руку для крестного знамения.



К списку номеров журнала «ВАСИЛИСК» | К содержанию номера