Андрей Пермяков

***

АЭРОПОРТ

Лене Погорелой

А смс-ку, похоже, отправлю пустой.
Напиши, что хочешь, и верни мне её обратно.
Это так же смешно, как говорить «постой»!
После того, как уже сказал «ну и ладно».

Ты понимаешь, я толстый и в прошлом боксёр,
стало быть, вправе не прятать нежность за чем-то грубым.
Набрал какие-то буквы, стёр. Снова набрал и стёр.
Ветер кусает щёки, морщусь, кусаю губы.

Ветер никак не поднимется выше моста.
Ветер сегодня такой специальный, низкий.
Тихо Андрей, успокойся. Считай до ста.
Ну, хоть до пяти. И вообще возьми себе виски.

Это поможет. Тебе помогает всё и всегда.
Честно: всегда и всё, ты вообще везучий.
И эту фиговинку в виде креста
ты прячешь в кармане просто, на всякий случай.

А если чего — опознают с большим трудом
Например, по зубам, как в «Смерти актёра Бенды».
Самолёт доставляет быстрее, чем общекультурный паром.
Ты ведь сам хотел вот такой вот финишной ленты —

Чтобы путь в землю закончить не на земле.
Не на земле — это не так обидно.
Лента порвётся. От ленты останется «Ле…»
И что-то ещё. Мелко. С земли не видно.

СЕТКА

Помнишь: всё было сравнительно просто —
пляж некрасивый, как стол.
Справиться с кризисом среднего роста
не помогал волейбол.

Нет, не теряла девчонка колечка,
нет, не искали в песке.
Каменный круг, неотбитая свечка,
ямка на бритом виске.

Мишка лежал, как лежали другие,
только желтей, чем песок.
Красное капало. Даже большие
тронуть боялись висок.

Детство не кончилось. Так не бывает
чтобы закончилось вдруг.
Точно кольцо ледяного трамвая
каменный-каменный круг.

ПРОЗА

Воздушный змей парит, парит
Москва негромко говорит.
Мамуля лечит нервы.
Год восемьдесят первый.

Потом зима, потом ещё
Потом довольно горячо.
Потом чуть-чуть теплее.
Посёлок в Галилее.

Агавы, полунемота.
На змéе снизу два креста:
по-римски цифра двадцать.
Попытка возвращаться

Фрагмент афиши: \"Секс в Большом...\"
На фотке — дуры голышом.
Собака лает ветер.
Темно на этом свете.

Воздушный змей парил, упал
сынок отправился в ЦАХАЛ,
мамуля лечит нервы.
Дочурка тоже стерва.

Тоска такая что никак.
Звонила врач. Сказала «рак».
Глядит на ручку двери.
Поверить? Не поверить?

Вот так. Я написал рассказ.
Обыкновенный, триста фраз.
Сюжет изложен выше.
Герой — Тульбович Миша —

стоит, дрожит, таблетку пьёт.
Он не родился, но умрёт,
а я тому виною.
Чего теперь со мною?

И тот, кто выдохнул мою,
пока ещё бессмертную
включает, выключает свет.
А я боюсь, что смерти нет.

ЧЁРНЫЕ ЛЕБЕДИ

Поседевший, победивший зависть
к нехорошим серым кенгуру,
не умру: скорее наиграюсь.
Или наиграюсь и умру.

Под чужим, зато под очень синим,
чтобы окна — непременно в сад.
Книжка назовётся «Без России»:
небольшой посмертный плагиат.

Всё по правде, каждому по вере,
помните фольклор про «сдох Онфим…»?
Колумбарий в городе Канберре.
Сектор восемь. Место уточним.

ГОЛОС

Вечером папа искал, где ловится Голос Америки.
Голос Америки чаще ловился в прихожей.
По выходным приезжал дядя Гена на велике,
а из Кургана на поезде дядя с противною рожей.

Папа работал директором, папе всё время везло.
Папа выгуливал нас в ресторан у вокзала.
Мама за что-то его обзывала козлом,
вечером плакала ночью, наверно рыдала.

Серое радио каркало про Кандагар,
дядя с противною рожей шагал к остановке,
я, вытирая с макушки его перегар,
думал военное — «Действуем по обстановке:

Голос, скажи ему, голос Америки, голос
(Я-то всё знаю, но папа ведь мне не поверит)!
Это как в сказках, когда собирающий хворост,
в чёрном лесу за полдня на полвека стареет.

Не заходи в чёрный лес за грибами, не езди к вокзалу
пьяный на этой машине по этой дороге.
После аварии станешь хромой и усталый.
Все тебя кинут, особенно этот высокий.

Не уезжай от меня насовсем — я читал
в книжке одной специальное слово: расплата.
Папа, пожалуйста, папа, ты не опоздал.
Если чего — это я за себя и за брата».

Папа, нетрезвый, сидит у окошка, пульсирует жилка
Голос Америки вдруг зазвенел, как посуда.
Очень не вовремя где-то включилась глушилка.
Он не узнает. А вскоре и я позабуду.

***
Вспомнишь будущее своё,
Как пустое пока жильё.

Ни  детей, ни собаки нет,
Только жёлтым блестит паркет.

Только голубоглазый кот
Табуретку хвостом метёт.

Только полупрозрачный страх
В затенённых  живёт углах.

За окошком звенит металл
Просыпаешься. Значит, спал.

На стекло наползает лёд.
Снег поёт и туман поёт.

Под подушку ныряет мышь.
Настоящая. Значит, спишь.

Замираешь, лишённый сил.
Очень холодно. Значит жил.

ПАМЯТИ РУДОЛЬФА ТЮРИНА, ХУДОЖНИКА

I
Час между волком и волком —
Время плохих картин.
Он долго прожил один,
Но вообще недолго.

Время чуть-чуть к весне.
Ветер, сквозные листья.
На недорогом сукне
сложены серые кисти.

НЕГАТИВЫ

II
Обычный неудавшийся портрет
как очень тонкий звук, противный слуху,
где чёрный мотылёк летит на чёрный свет,
обманывая белую старуху.
III
Ещё неудачное фото:
пальто, Подмосковье, февраль.
Скользит в торфяное болото
ручья ненадёжная сталь.

над этой тяжёлой, дамасской
обманным приветом весны
висит бородатая маска:
обломок умершей сосны.  

МАРТ

Выходные — трата города
след срывается с крыльца.
На ладони опыт холода
наворачивается.

Цельнокованные голуби —
недокрысы, перептицы —
Обижают кошку голую
не похожую на сфинкса.

Гололёдная комедия,
затянувшаяся шутка.
Тихо плачет дьякон седенький,
опоздавший на маршрутку.

***
Вот так умрёшь во сне ненасовсем,
проснёшься знаменитым, как обычно.
Расскажешь тем кто слышит, то есть всем
чего-нибудь душевное по-птичьи.

потом идёшь по бежевым дворам,
гоняешь комаров: «отстаньте, черти»
и предъявляешь бывшим мусорам
законное свидетельство о смерти.

К списку номеров журнала «УРАЛ-ТРАНЗИТ» | К содержанию номера