Стихотворения

ПРОКУДИН

Плачет Егорка Прокудин —
Счетчик удач на нуле.
Не было, нет и не будет
Рая на грешной земле.

Плачет мужик горемычный,
Феней бранит этот мир.
Пьет по старинной привычке
Черный, как вечер, чифирь.

Воспоминаньям заслона
Нет – не уймутся никак.
И вспоминается зона,
Шконка, больничка, барак.

Острая, как пилорама,
Память крошит мужика.
Мамочка, мамочка, мама,
Участь его нелегка.

Плачет Прокудин Егорка —
Радости нет ни на грош.
Что ж ты, судьба-крохоборка,
Слезы ему не утрешь?

* * *
Дожил дурак дураком до седин.
Нынче один – вроде анахорета.
А вместо водочки – валокордин.
А вместо девочек – муть интернета.

Вот ведь какая настала пора,
Вот ведь какая, скажи, незадача,
Если сумел дотянуть до утра –
Значит, тебе улыбнулась удача.

Четко работает почта небес.
Сердце колотится, точно в аврале.
Видно, архангелы шлют SMS.
Лучше бы все-таки не присылали.

* * *
Дробит на части капитал
Мозги и слабенькие страны.
И человечек снова мал.
И вновь зализывает раны.
И – в телевизор погружен –
Стремится жизнь узреть иную.
А телевизор, как шпион,
Ведет работу подрывную.
Но если кто-нибудь решит,
Что мир в руках пройдохи беса –
Над тем заплачу я навзрыд,
Ведь тот не понял ни бельмеса.

ПАМЯТИ ВАЛЕРЫ

Тетка с косою приходит непрошено —
Стол накрывай второпях.
Тихое слово Валеры Прокошина
Нынче звучит в небесах.

Лучшим поэтам немного отмерено
Лет и удачливых дней.
Тихое-тихое слово Валерино
Все почему-то слышней.

ПАМЯТИ САШИ

В дурдоме живешь ли, на воле —
Нигде не сносить головы.
А жизнь – это минное поле.
Повсюду воронки и рвы.

Печальна планида, плачевна.
И на сердце горечь и боль.
Как дико, что Саша Ткаченко
Уже не сыграет в футбол.

Крымчакская книга – нетленка.
Придуманный эпос велик.
Как дико, что Саша Ткаченко
Иных не задумает книг.

Не нами расписаны роли.
Мой друг на другом берегу.
А жизнь – это минное поле.
Опасность на каждом шагу.

НАДЕЖДА

Не грусти, дочь моя, что отец твой небросок.
У отца за спиной пара крепеньких крыл.
Если жизнь это пачка смешных папиросок,
Может быть, я покудова не докурил.
И сознания груз не убийственно тяжек,
И надежда на вечность, как прежде, дана.
Остается – Бог даст! – еще много затяжек.
На худой же конец – остается одна.

* * *
Я навьючен, точно верблюд, тюками,
Тюками контрактов, проблем – напасть.
Я поддерживаю сердце руками,
Иначе оно может упасть.

Двадцать лет кряду – офис, работа,
Галстук, точно удавка, сорочка, пиджак.
Я хочу, как Мюнхгаузен, вытащить себя из болота.
Вытащить себя из болота я не могу никак.

Я люблю Наташу – она далече.
Прогоняю Машу – она со мной.
Получается так: судьбе невозможно перечить.
Получается так: жизни не будет иной.

* * *

И – тесно папироске в пачке.
И – тесно костерочку в печке.
И – тесно в конуре собачке.
И – тесно бабкам на крылечке.
И – тесно мне в квадрате неба.
В прямоугольнике державы.
Но – плакать, плакаться нелепо.
Всем – тесно, всем, о, Боже правый.

* * *
У зимы затянулся жестокий забег.
Сумасшедший, безжалостный мартовский снег
Закрывает ресницы московским прохожим.
Что-то скрыть иль укрыть он желает, похоже.
Он метет день-деньской, он метет и метет.
Лишь один необычный, седой пешеход
Не страдает от снежного круговорота.
Потому что прожил лет, наверно, пятьсот,
Потому что изведал нездешнее что-то.