Сергей Сумин

100 шедевров мировой литературы. Фрагменты книги



Эта книга небольших эссе писалась 2,5 года – с июня 2009 года по декабрь 2011г. Задача была проста – выделить 100 наиболее значимых лично для меня книг мировой литературы. Отрывки из книги печатались на сайте graffitt.ru , а полностью она будет представлена на сайте knigozavr.ru

Сергей Сумин.


Роберт Вальзер
«Миниатюры»


Вальзер для меня – личный святой. Человек, посвятивший почти сорок лет жизни только творчеству, без всякого желания что-то с этого получить, на кого-то повлиять, чего-то достичь. Только одна голая страсть создавать новые миры, запечатлевать то, что происходит с людьми и с ним самим.
Писал он и романы, и новеллы, однако то, в чем он достиг высочайшего мастерства и изящества – малая проза. Его миниатюры посвящены вечно ускользающей красоте мира, с которой невозможно ничего сделать, как-то привязать ее к себе или использовать. Вечно юный мир сияет, как подарок, и только взгляд ребенка, наивный, доверчивый и внимательный может так беззаветно восхищаться им.  В Вальзере много от ребенка, он беззащитен и одновременно горд собою, ведь он полон удивления,  умеет смотреть благожелательно и мягко на мир, где живет не только красота. Он пишет: «Чертовски прекрасно, будучи мягким душою, бороться с жестокостями жизни. И мы, «мягкие», боремся прекраснее всех».
Проза его изобилует парадоксами, ибо текучесть, неопределенность мира и не дают шанса для  однозначности. Любой чувство – любовь, страсть, жестокость, зависть – почти сразу же превращаются в нечто иное, почти противоположнее.
Как жить, проходя по этому миру?  Рецепт Роберта Вальзера – не иметь ничего своего – семьи, города, места службы, любимой, ни – че – го. Вот так.  В этом хрупком человеке скрывалась громадная сила, ибо мало кто в мире способен добровольно сложить с себя желание обладать тем, что видит. А Вальзеру удалось это, пусть и не на сто процентов. Главное – он искал Путь. Подлинный художник живет поисками.

                                
Бьой Касарес
«Дневник борьбы со свиньями»


«Свиньи» – так внезапно начали называть стариков в небольшом латиноамериканском городе молодые люди. Со временем гнев к этим ворчливым вонючим людишкам только нарастал и перерос, наконец, в расправы на улицах и в домах.  Город внезапно стал переполнен отрядами охотников за стариками. Никто из молодых не хотел признаться себе в том, что старость – то, что ждет всех. Ненависть разрушила отголоски совести и для пожилых людей наступили темные времена.
Как в этой ситуации вести себя человеку, которому немного за 50? Признать себя стариком и гулять по улицам в страхе, что кто-то закричит – старик и поднимет палку. Или же ничего не боясь, говорить  - ну какой же я старик, меня они не тронут. Четверо друзей из одного квартала по-разному решают этот вопрос. Кто-то останется жив, а кто-то…
Отличная антиутопия Касареса. Фантазия на грани реальности.  Очень тонкая работа. Спрашиваешь себя – возможно ли это,  может такое случиться?  Книга повествует о страхе – страхе другого, смерти, самого себя. Умная книга старого друга  Борхеса.
Книга читается легко, за час-два (в ней около 100 страниц), однако ее внутренний драматизм не дает читателю расслабиться, заставляя думать, что же такое – старость и отчего такой человек, как Лев Троцкий написал однажды: «Старость – это самое неожиданнее из того, что может случиться с человеком».

Евгений Замятин
«Мы»


Чоран пишет где-то, что утопия – материализованная иллюзия, а коммунизм – иллюзия еще и навязанная, оптимизм поневоле. Еще в начале века русский писатель (инженер по образованию) Замятин очень четко представил, что ожидает людей в будущем. По прошествии почти 100 лет, мы можем констатировать – Замятин писал вовсе не только о коммунистическом, но и о современном обществе. Принудительное счастье теперь – везде, поиск и противоречия больше не в цене, а современный глобальный мир напоминает гигантский город-конструктор со стеклянными домами и легко контролируемыми людьми-потребителями.
Вся жизнь Замятина и его книги позволяют отнести его к людям, мало способным принять коллективные формы существования, ибо для таких людей возможность свободного выбора гораздо важнее всего остального, в том числе и комфортного существования. В романе «Мы» такой персонаж не мог не присутствовать – это Д-503, Строитель Интеграла. Жажда ощущать себя частью огромного Целого сменяются в нем укорами совести, когда он отступает от равенства в ничтожестве.
Искусственные «формулы общего счастья», которые художник видел не только в России (одновременно с Замятиным на другом конце континента
писал «Восстание масс» Хосе Ортега-и-Гассет) игнорируют реальную сложность мира, лишают его тайны и глубины.
Стиль письма Замятина – поэзия в прозе. Избыточность красок, насыщенность образами, яркость восприятия – все то, что поэт передает нам своим взглядом, есть в этой прозе. Ну а как по-другому? Кто еще, кроме поэта, в 1918-1920 годах мог видеть будущее так далеко и глубоко. Замятин стал родоначальником жанра, который потом стал одним из самых интересных во  всем двадцатом веке – антиутопии.

Василий Розанов
«Уединенное»


Книга издана в 1911 году, пережила травлю, суровую критику, судебный процесс. Не слишком понятно, что могло так напугать общественное мнение в этой прекрасной книге коротких записей. К созданию этого произведения русский писатель и философ  Василий Васильевич Розанов шел долгих тридцать лет. Честно говоря, я не большой поклонник статей Розанова: о семье, о революции, о России, о писателях, о политике. В них еще слишком много журналистики, желания сказать много, обсудить злободневные проблемы, конкретные детали и точные факты.
В «Уединенном» наконец-то заговорила поэзия. Тщательный отбор слов, немногословность, насыщенность мысли и чувства. Розанов осознал, что образность, таинственность мира человеческого может быть проговорена лишь очень тихим, почти неслышным голосом, самому себе, уединенно. Темы могут быть любые, но  узоры словесной ткани должны проступать сквозь быт, заботы, дела. Поэзия ведь везде, и застать она может нас везде, поэтому автор изредка отмечает место, где мысль-образ, мысль-чувство нагрянула к нему – за марками, в тарантасе, за нумизматикой  и т.д. Чтобы еще больше подчеркнуть связь своих текстов со стихами, каждый новый фрагмент в первом издании книги начинался с новой страницы.
Вот эта грань поэзии и философии и сделала Розанова представителем линии философов, имевших свой неповторимый стиль: Паскаля, Вовенарга, Шопенгауэра, Кьеркегора, Шестова, Чорана.  В дальнейшем, почувствовав, что нащупано что-то глубинное, Василий Васильевич  издаст еще несколько книг в найденном жанре. Не все ровно, но почти все интересно и умно.

Евгений Баратынский
«Сумерки»


Сумерки – это та часть дня, когда солнечный свет уступает свои права темноте ночи. Есть еще и другие сумерки – утренние, но не нужно обольщаться – Баратынский говорил именно о закате. Все его творчество пропитано болью о закате поэзии, воображения, высоких устремлений:
Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Отчего человечество так упорно стремится обрести счастье в технических открытиях, науке, производстве, экономике. Отчего люди не бросаются в сладостный огонь мифа, сказки, чудес природы, поэзии и любви? Слишком многие поэты-романтики задавали этот вопрос… Слишком переоценивали они людей, ориентируясь на себя, на свои вдохновенные порывы. Эти люди не жили долго – Клейст, Шелли, Гофман, Китс, Лермонтов. Всех их сметал с Земли их максимализм и сила  реальности, сила всегдашнего большинства.
Практическая польза и материальные ценности всегда ставились выше поэзии, а именно этого  и не принимал Евгений Баратынский, умерший почти сразу после книги «Сумерки»  – еще вовсе не старым человеком. Прогресс все более увеличивает скорость своего бега, и стоять на его пути решаются совсем немногие. Баратынский писал о том, что его волновало, в чем он видел опасность для людей и его честность и неумолимость вдохновляют.
Его поэзия – чудесное сочетание звуков и красок, немного приглушенных, лишенных наружного блеска, но внутри всегда сохраняющих свое сияние.
      
Софокл
«Царь Эдип»


Несмотря на то, что в начале 20 века один модный врач использовал имя царя из Фив в качестве обоснования своих идей, талант греческого трагика оставляет множество возможностей для интерпретации этой драмы. Сюжет этого произведения, пожалуй, самый необычный во всей мировой литературе. Вкратце его можно пересказать так: человек расследует давнее убийство, но путем долгого расследования выясняет, что убийца – это он сам.
Весь экзистенциальный ужас человека, узнавшего страшную правду, открывается нам в концовке драмы, когда Эдип ослепляет себя, фактически подтверждая, что был слеп всегда, не видя очевиднейших вещей. Рок, судьба, бездна всегда с нами, в двух шагах от нас. Вокруг человека существует таинственное, которое готово в любой момент доказать ничтожность его знания.  Современный человек слишком комфортно живет, забывая или стараясь не замечать страшных вещей. Не так у греков. Умный, талантливый, прославленный царь узнает, что убил когда-то своего отца и женился на своей матери. Что может быть ужаснее? За что столь тяжкая кара?
Однако, конечный смысл драмы – не только ослепление, но и освобождение героя. Эдип сам сделал шаг навстречу своей судьбе, своей смерти. В этом-то и проявляется его освобождение. Проявив терпение и твердость духа, Эдип в каком-то смысле встал вровень с богами, которые подвергли его столь тяжкому испытанию.


Эмиль Чоран
«Соблазн существования»


Эмиль Чоран, румын, проживший малоизвестным литератором почти 60 лет в Париже, и писавший свои книги по-французски, всякий раз, почти постоянно раздражает и отталкивает меня. Мне не нравится – его пессимизм, проповедь усталости, тяга к болезненности, к разрушению гармонии, ненависть к человеку, неверие в высоту духа. Однако почему-то все-время, хотя бы раз в год, я нет-нет, а перечту какую-нибудь его книгу.    
Блестящий мастер афоризма – не такого отточенного, похожего на лезвие клинка, как у Ларошфуко, Вовенарга или Шамфора, а скорее такого, который медленно растворяется  в тебе легким облаком  новых мыслей и ощущений.
Чоран для меня нестерпим… Однако, почему? Он ведь почти всегда спорит лишь с самим собой, правда, на наших глазах. Позиция его, как и почти всякого философа – созерцательная. Можно даже было бы ее назвать осознанной маргинальностью. Чоран видит в истории человечества лишь кровавый кошмар, и отказывается принимать участие в этой почти дарвинистской возне. Писатель честен – он констатирует реальное положение вещей, вовсе не радостное. Чоран пишет только о том, что лично выстрадал. Исповедь ведь всегда лучше, чем проповедь.
Эмиль Чоран – блестящий стилист, это можно почувствовать даже в переводах, а подтверждением этого является то, что его фразы, прочитанные однажды, сами собой застревают в сознании и заставляют возвращаться к ним. Мысли, которые не ранят, не волнуют, Чорана вовсе не интересуют.   Он пишет: «Письмо, достойное именоваться таковым, пишется под воздействием негодования или восхищения – в общем, крайних чувств». Крик его прозы – крик отчаяния, который должен быть услышан, иначе ничего никогда не изменится в этом мире. Чоран кричит, и лично мне его слышно.
    
Кэндзи Маруяма
«Сердцебиение»


Современный японский писатель Кэндзи Маруяма  – один из самых честных художников не только Японии, но и всего мира. Живущий уже много лет уединенно, в горах, не слишком  стремясь продвигать свои произведения, он держит дистанцию по отношению ко всем общественным институтам и умудряется каждые два года выпускать новую книгу.
Темы большинства книг – любовь, страсть, смерть, поэзия, природа, свобода. Поэтическое изображение мира природы сочетается с объективным и жестким изображением современного общества.
В романе «Сердцебиении» неспешность и загадочность поведения главного героя погружают вас в состояние ожидания – но чего? Если говорить просто – ожидания смерти… Вопрос этот для главного героя уже решен, а вот читатель не сразу может понять настроение и странности в поведении молодого человека.
Японский средневековый свод правил «Бусидо» призывал самурая жить в постоянном соприкосновении со смертью, советуясь с ней. Так и поступают многие персонажи Маруямы, не забывая напоминать нам и себе, что красота и величие жизни никуда не исчезают после нашей смерти, а длятся и длятся в бесконечности.  Впереди – «...не бездонная тьма и не вечное испытание. Впереди, совсем близко, нестерпимо яркое сияние, ничего, кроме него».

                
Владимир Набоков
«Защита Лужина»


Книга эта – обычный фантом, коим являются и все остальные русскоязычные романы Владимира Набокова. Структуру романа можно было бы сравнить с хитроумной головоломкой или ребусом, если бы не его явные художественные достоинства. Архитектоника романа, его пространство потрясающе выверено.
Главный герой – талантливый, но неуклюжий и рассеянный шахматист, живущий целиком и полностью в воображаемом мире шахматной доски. Впрочем, а насколько иллюзорен этот мир? Кто из нас, живущих, может поручиться за то, что обитает в более прочном и надежном мире?
Над романом висит дымка тягот и проклятий для всех тех, кто игнорирует реальность, однако замена всему этому - сама игра – и есть высшая награда немногочисленным жертвам вдохновений. Лужин для меня – гений скорее писательский, даже философский, ибо  размышления о высшем мире перевешивают в нем все земные понятия и порядки. Он, безусловно, догадывается, что человек умирает от того, что любит больше всего. Лужин знает, что погибнет от шахмат, но это его не останавливает.  Пытаясь осознать мир Высшего замысла, главный герой только приближает  трагический финал своей жизненной истории. Лужин вываливается из окна-романа.

Игорь Юганов
«Сталагмит»


Любая Книга претендует на то, чтобы спросить – кто автор?  Талантливая и умная книга имеет свойство жить по своим собственным  законам, минуя автора, самостоятельно обращаясь к читающему ее.
Писатель книги и ее читатель уравнены в удивлении от встречи с мудростью, но чьей?  Как говорил один остроумец, мудрости человеческой вовсе недостаточно, чтобы написать хотя бы одну страницу. При прочтении книги Игоря Юганова (псевдоним И.Ю), поэта и философа, странно покинувшего этот мир в 44 года, возникают удивление и радость – эмоции, говорящие о глубине и важности сообщаемого.
Для каждой новой мысли нужна и соответствующая одежда - иначе ее не заметят. Понимая это, в данном случае автор изобрел свой жанр -  телеги и гномы. Телеги – фрагменты большие -1-3 абзаца, а гномы – это короткие фразы, афоризмы. Главное все-таки – содержание – лаконичная мысль, выраженная интенсивно и ярко. Лучше не пересказывать, а цитировать:
-  Художник в жизни легковесен. Тяжесть, выпадающую на его долю, он тратит на противовесы для своих произведений – иначе они не полетят.
-  Жизнь принятие боли. Каждый прожил столько, сколько боли сумел вместить,  не теряя достоинства.
-  Жажда – это так глубоко внутри, что пить бесполезно.
-  Слезы – влажная смерть, подступающая к глазам изнутри.
- Оставаясь в одиночестве, как бы отправляешься на речку кататься на коньках. Это приятно, если лед крепкий.
-  Можешь иметь все, что захочешь, - если расхочешь.
                                                                             
Даниил Хармс
«Случаи»


Не знаю отчего, но я никогда не смеялся над прозаическими текстами Хармса. Нет, его миниатюры, безусловно, остроумны – бездна ума, игра парадоксов, неожиданные ходы  -  все, что нужно для того, чтобы рассмешить… Однако, мне всегда казалось, что я читаю философа.
Хармс пишет просто. Короткие предложения. Простые истории. И все-таки это что-то другое, всегда другое. Взять хотя бы миниатюру: «Один человек гнался за другим, тогда как тот, который убегал, в свою очередь гнался за третьим, который, не чувствуя за собой погони, просто шел быстрым шагом по мостовой».
Что здесь содержится? Зарисовка ужасного сталинского времени, где за Вами могут гнаться и схватить, отсылка к притче Зенона об Ахиллесе и черепахе или же констатация абсолютной индивидуальной неповторимости, различие скоростей жизни разных людей – то, что для одного быстро, для другого – нет. Хармс в записных книжках очень глубоко всматривается в людей, разделяя их на типы: огненные, водяные или воздушные, выявляя их суть. Однако подлость, глупость и трусость, впрочем, как и благородство,  всегда очевидны  в его прозе.
Однажды в разговоре с Липавским Хармс заметил, что больше всего гордится своей способностью чувствовать гармонию. Если всерьез отнестись к этому высказыванию (возможны варианты), то как, должно быть, больно ему было видеть страшную и дисгармоничную жизнь 30-х годов.  «Случаи» - отчасти и об этом.  Но не только….


Морис Бланшо
«Литература и право на смерть»


Французский писатель и философ Морис Бланшо писал свои книги о любимых писателях: Рильке, Кафке, Китсе, Беньямине, Гельдерлине, Соллерсе и был главным защитником такого явлении, как литература в 20 веке.  Казалось бы, а что защищать? Писателей издают, вроде бы читают, дают премии, фотографируют.  Однако, непонимание сути литературы, ее уникального положения в мире можно встретить везде, особенно в высоколобой научной среде и нобелевских коридорах. Пишут о социологических, религиозных, психологических, мифологических составляющих литературного произведения, но главное при этом ускользает. Что главное?  
Двусмысленность…  Речь, по Бланшо, готова в каждый момент обернуться вокруг оси, она  двойственна и говорит всегда не то, что подразумевает и даже общий смысл ее неясен. Литературе свойственно скольжение между быть или не быть, между присутствием и отсутствием,  реальным и нереальным.
Это качество литературы и было предметом множества нападок на литературу, которую легко обвиняют в лживости, легковесности, разрушительности и т.д. Действительно, поэтическую или прозаическую речь невозможно свести к единой интерпретации, она узнает себя лишь через утверждение всех несовместимых друг с другом моментов. Однако недостаток ли это? Подобное качество литературы и делает ее сомнительным в глазах всякого рода «идеологов» и «учителей» человечества, однако оно наиболее ценно, ибо делает нас свободнее, глубже, и страдание превращается в ней в надежду,  а разрушение – в элемент нерушимости.


Омар Хайам
«Рубайат»


Хайам близок нам, людям, живущим в 21 веке,  своей неустойчивостью, сомнениями, внутренней неуспокоенностью, ибо современный мир ежеминутно демонстрирует нам шаткость положения человека. Оказалось, что и в 1110 году и в 2010 году люди нигде не могут приклонить голову.
Даже вера у Хайама проходит через ворота сомнений и вопрошаний, ибо  наличие Творца на небесах отнюдь не снимает трагического покрывала с земного бытия. Все зыбко, тонко и может завершиться каждую секунду. Рубаи поэта в чем-то звучат как постулаты экзистенциализма: перед человеком – стена, ближние твои – враги тебе, судьба ударяет исподтишка, смерть все забирает, страдание – удел смертных, в мире царит произвол.  В целом, не слишком оптимистичная поэзия:  
Росток мой – от воды небытия,
От пламени скорбей – душа моя,
Как ветер я кружусь, ищу по свету -
Где прах, в который превратился я.
Утешения поэта известны – наука, звездное небо, вино, возлюбленная, суфизм.     Ученый-энциклопедист, философ и поэт Омар Хайам дает своим читателям мудрые советы: быть лучше одному, чем в толпе глупцов, жить сегодняшним днем, пить вино, прощать обиды,  любить женщин, радоваться жизни. Мы не знаем, был ли сам он счастлив, но он хотел, чтобы его читатели благодаря  стихам стали чуть более счастливыми.



Форуг Фаррохзад
«Новое рождение»


Она из известнейших поэтов Ирана Фаррохзад прожила 32 года, но за столь короткую жизнь успела много: издала несколько сборников стихов, родила сына, переводила  европейских поэтов, сняла несколько фильмов, выставлялась как художник. Ее органическая стихия  – лирическая поэзия. Столь откровенных текстов в мусульманском Иране не было ни до нее, ни после… Энергия ее верлибров-откровений – ее собственная жизнь. Она восторженно упивается миром, открывается любви, вдыхает блаженный воздух, кричит о своих чувствах. Однако отклика нет.  В стихотворении «Оплакивание сада» она пишет:
Никому нет дела до цветов,
         никому нет дела до рыбок,
                                       никто не хочет поверить в то,
                                          что сад погибает.
Гибнет, как всегда, не сад, а сам поэт. Только этого никто не хочет это увидеть, может быть, даже не хочет. Дело не в вере и не в обычаях какой-то страны – просто поэт – не актер, он не умеет красиво изображать страдания, он не умеет врать. Он ищет приюта во всем мире, в каждом живом существе, но его взгляд, тем не менее, полон внутреннего достоинства, и если поэт не нужен – он уходит.  Фаррохзад как-то призналась сестре: «Знаешь, настоящий мастер умирает на вершине молодости и таланта. Лучшая смерть – такая смерть». Через некоторое время она разбилась в автомобильной катастрофе.

К списку номеров журнала «ГРАФИТ» | К содержанию номера