И ТЫ – МОЙ

И ТЫ – МОЙ

Твёрдо-мёрзлая грязь, которая стала вдруг инееобелёсана, покрывает почву вокруг скромных и нескромных могил. Кладбище безмерно пустынно. Ни одного человеческого колыхания вокруг. Только деревья коряво щупают небо, используя вздутия ветровых гамм. Холодеющий ноябрь шепчет противоречивые ощущения и пронизывает своим безумием тоску живых, что воздевают взгляды к небу, да всё к тому, что жизнь – всего лишь божья плеть, а остальное благо – смерть!
В пространстве, оттенённом замшелыми дубами, царил дух православия. Морозное бесснежие наводило на слезоточивое устремление лучших помыслов человечины к Деве Марии, матери, к которой недороссиянин обращается в скорбновлённом индульгировании, чтобы та умолила сына своего о снизошествии лета и полдника на покрытую инеем и сверкающую луно-лампочным светом, чувствительнейшую оболочку измождённых и неряшливых душ. Дряблая преддекабрьская язва и мокрота распахнула морозильные камеры, превращая солнечный шар в расплывчатую, цвета ёлочной игрушки, похмельную улыбочку маленького, никому не нужного лица, над которым склонилось безмерное, но обозримое по горизонт пространство. Личность оказалась микроскопична и вынуждена была шататься в полном одиночестве по кладбищенской пустоши, промеж мёртвых, обесточенных форм.
В этой жизни собственное я, или нутырь, - явление антиобщественное, и оттого постоянно подвергается осуждению и наказанию. Человек разумный визгливо копошится в пространствах реальности, а мир в свою очередь хищно разглядывает его солнечные утробные устремления.
«Он не человек, он художник!» - говорили о том, чья подсолнухова душа искала южного и незамысловатого проникновения в жизнь. И он проникал в неё настолько, что уже не находил сил возвратиться из глубин шизофренично- сводчатой штырьчатости! Находящееся в сфере восприятия разума его уже не заботило, как не волновали его заботы и устремления толпы.
«Зачем вам дороги, к чему поезда,
Оставайтесь здесь, летайте здесь!», -
пел Юрий Шевчук о железнодорожнике, который поставил стрелку в не то состояние, тем самым пустив под откос поезд, полный голубозадых голодальщиков с котлетами вместо глаз.
Илья находился на городском кладбище совершенно не случайно. Он чего-то искал, но думал о Винсенте Ван Гоге. Если день будет удачным, он и его помянёт. Он ещё не знал, кого встретит в этой пустоши, но его внутренний мир пронизывал бархатный луч заходящего солнца, и окружён он был спокойным летним теплом. Илья растянул рот в улыбку и продолжил поиски незнакомки. Хотя бы среди того, что ещё не погубило время.
Мрут люди всё старые, но гибнут и молодые. Обстоятельства их смерти всегда трагичны. Много лиц проплывало мимо ходока, но всё впустую. Всё же Илья продолжал вертеть головой и шагать по огромному, неухоженному могильнику.
Ван Гог не был самоубийцей. Просто в один из так любимых им знойных солнечных дней за ним пришла смерть. Он сосредоточенно смешивал краски, шмякал ими о поверхность холста, всматривался в мир, брал семена его, сеял в себе и взращивал совершенно новые небо и землю. Но из недр подсолнухов за его спиной появилась девушка. Она хотела что-то сказать, но Винсент прогнал её, словно то был собственный разум, требующий пощады, внимания и любви. Она покорно отвернулась и побрела в свою скучную жизнь. По дороге она оборачивалась и с завистью наблюдала страсть. Но вдруг глаза её наполнились тревогой, потому что они увидели триллер. Страсть взмахнула пистолетом и застрелилась, а потом, шатаясь и постанывая, побрела умирать.
Вскоре творца похоронили, а молодость принялась стареть дальше. Не-е-ет, знала теперь она, от скуки не стреляются, а страсть опасна. Но завидовать она не перестала.
Блуждая по кладбищу в поисках той, которая ничего бы ему не дала, кроме безответного общества, впечатляющего своим присутствием где-то под землёй, он продолжал ворошить вселенский мусор, полностью уподобившись «Доктору в Фигерасе, который не ищет абсолютно ничего» - невинное творение Сальвадора Дали.
«Шокировать публику…» - продолжил он внутренний диалог, согнув ветку и протиснувшись в щель возле шиповника, - «…дело скучное, но вот чем бы шокировать себя? Отнюдь не тем, что сует в рот толпа. Это мероприятие должно быть вне её уровня. Оно может находиться выше и далее в бесконечность, или ниже – в ту же, не менее бесконечность. Поэтому, сегодняшнее моё действо вполне соответствует антиобщественному поведению. Вот я иду. Зачем? Чтобы помянуть какую то усопшую, посмотреть ей в лицо и ничего ей не сказать. Право же не знаю, найду ль?»
И вдруг сердце его застрекотало, а расширившийся зрачок показал – то непонятное стремление, вынудившее Илью покинуть город, привело его к этому месту!
Дешёвый  памятник с крестиком наверху, окружённый низенькой оградкой, остроконечные решётки которой покосились, создавая впечатление раскрывшегося цветка. И вот – фотография под стеклом, ещё сохранившая отголоски цветной печати! Лица почти не разобрать из-за пыли и пятен. Даты – 1967 по 1986. Девятнадцать лет всего. Находится под землёй. Её глаза видели жизнь, которая пряталась впереди и разглядывала её тело неутолимым голодом времени, но сознанию девушки она представлялась жизнью долгой и счастливой.
Чем дольше Илья смотрел на эту мёртвую, тем ближе она ему становилась. Некая связь возникла между ним и фотографией, некие узы теперь связывали их. Когда-то давно он полностью и бесповоротно понял что умер, и сказал своему отражению в зеркале: живому  - живое, а мёртвому - мёртвое, и нечего здесь индульгировать, выдувая в небо жалобные вопросы!
- Привет Лена. Как твоя смерть?
Он уселся на могилу, вынул из груди свёрток и водку. Выпил и закусил. И всё смотрел на фотографическую Лену, подгоняя скучный разум в дебри вангоговских подсолнухов.
Неизвестно, что кроется под этим разгорячённым лбом, и что видят глаза за этими подрагивающими веками. Возможно, Илья и Лена многое друг другу открыли и обьяснили, прогуливаясь вязким августовским летом. Всё возможно. Вот только ничего не осталось в памяти. А может, есть в нас некая скрытая система, которая занимает очень мало места, но помнит всё – всеобьемлющий микроформат!?
Над головой хрустнуло. Ворона вспорхнула. Илья проснулся. Наполнив тёплые карманы пальто руками, он двинулся в обратный путь, прислушиваясь к шуршанию шоссе как к ориентиру. «Хорошая она была. Но теперь она моя…» - Это слово он произнести не решился, но всё же продолжил, уже громко обращаясь к лежбищу тысяч тел. – «Любить возможно только химеру, которую мы способны нафантазировать. Всё остальное есть не любовь, а страх перед одиночеством и зависимость от устоев, соблюдая которые ты в любом случае будешь признан нормальным и нужным, даже если ты маньяк. Поэтому на сегодняшний день мёртвая девушка Елена порождает во мне любовь, которой не достаёт в мире живых. Я люблю её, она моя…»
Но вдруг он вздрогнул и остановился. Так он стоял долго, выжидая чего-то и прислушиваясь. Вокруг никого, только он и… Илья посмотрел на фотографию и нервно усмехнулся. Он спешил покинуть кладбище.
Но теперь его разум нёс тяжёлую ношу, он трещал по швам от впихнутого в него бледного голосочка, что вздохнул и прошептал: «И ты – мой».

2003 г.



                    

              

«РАЗГОВОР С – ВСЕ ЕЩЕ ИНОЙ ПОКА ЕЩЕ – ИОНА»

- Ина!
- Что, Ион?
- Та ли ты Ина, с которой должно говорить, или всего лишь пресловутый обман, фантазия не лучших моих побуждений?
- И да, и нет. Видишь ли, все так переплетено и взаимосвязано, а я не хочу обманывать тебя, хоть это и просто. Ведь ты взялся делить неделимое. Неужели я для тебя просто какая-то абстрактная девушка, которая общается с тобой лишь в том образе, в котором ты намереваешься по собственной, временной прихоти меня видеть? Я живая. Я личность, и не хочу подчиняться чужой воле.
- Но ведь раньше ты позволяла мне… управлять…  не так ли?
- Раньше мое вмешательство было бесполезно, т. к. ты нуждался по-настоящему в той, пресловутой мечте. Теперь ты изменился. Ты стал свободен от любви, сделав свободной и меня. Теперь с тобой легче, и наша связь наконец начинает обретать смысл. Смысл в движении.
- Ина! Кажется, я знаю, о чем ты говоришь, но как-то трудно в это поверить. Я не уверен, что сам перестал быть абстрактной монетой о двух сторонах, и потому не достоин этого начала движения.
- Ты всегда будешь неуверен. Это нормально. Вне сферы нормального будут лишь твои взлеты и падения.
- Звучит как угроза.
- Ты уже испугался? Хотя нет. Ты не видишь себя со стороны. У тебя сейчас спокойное выражение лица, в глазах печаль, а губы онемели в улыбке. Что ты чувствуешь, Ион?
- Ина, мне так хорошо когда ты рядом! А взлеты и падения… это мне безразлично. Чувство спокойствия и гармонии отвращают меня от движения.
- Ты строишь себе ловушку.
- Это плохо?
- Да нет. Это бесполезно. Ну, попадешь ты в неё – выберешься, как выбирался из множества других, созданных жизнью и людьми. В начале движения все начинают охотиться на самих себя. Потому ты и безразличен, что не осознал ещё истинной свободы. Не знаю, сколько раз тебе придется себя поймать, прежде чем ты станешь очарованным, что означает – свободным в движении.
- Опять твои слова неутешительны. Ха-ха. Вот что я хочу сказать, Ин. Ты знаешь, что я хочу сказать, раз такое дело, а?
- Ион, я ведь не бог, чтобы читать мысли, я  просто все та же Ина из группы «В» Саратовского художественного училища и только.
- Тогда знай, нравятся тебе эти штучки или нет, но я очарован тобой, вот в чем дело, уже 15 лет и уверен, на всю жизнь.
- Ну вот, опять. Любите вы, люди, загонять себя в тупик.
- А что нам делать, Ин, может ты мне и поможешь избавиться от тебя, даже против моей воли?
- Не теперь. Но скоро ты сам себе поможешь. Все будет хорошо. Только повторяй эти слова: «Каждый день я становлюсь лучше. Каждый день понемногу». Повторяй это всегда. Ведь тебе хочется быть лучше?
- Абсолютно не уверен, что хочу…
- Ну, это уже индульгирование, и тебе хорошо известно, о чем я говорю.
- Ты про безупречность воинов?
- Тебе известно более чем достаточно и ты многого достиг. Позади самое тяжелое. Осталось чуть-чуть. Но твоя недоверчивость и отрицание жизни превратились в раздутые детские игрушки. Может, хватит? Я понимаю твою тягу ко мне, ты хочешь взять мою руку и «съесть» ее.
- Но я…
- Это нормально. Ты очарован мной, но ведь ты же знаешь кто я на самом деле! Или – что я такое. Ведь не случайно за все эти 15 лет у нас не было ни одной постельной сцены. Подумай об этом. Подумай о своей очарованности и обо мне.
- Когда все изменится так как ты говоришь, ну, когда я, уже после ловушек, выйду на свободное движение, ты останешься со мной, останешься Иной?
- Как с тобой трудно, Ион…
- Я понимаю, что ты станешь другой, совершенно другой, но – Иной, ведь так?
- Кем угодно, и даже Иной.
- А можешь стать сейчас тем, или той Иной, с которой я встречусь там, в свободном движении?
- Если бы это было возможным, я бы давно использовала эту возможность. Вот ты можешь стать прямо сейчас тем, кем будешь там, в свободном движении? Так и я. Я могу стать той, какой была для тебя раньше, ибо это в твоей власти, что тоже бессмысленно. Даже если бы я явилась тебе из будущего, ты бы или напугался или не воспринял меня, просто не увидел бы ничего.
- Удивительно. А смогу я потом, когда произойдет все так, как ты говоришь, смогу я узнавать у тебя то, чего сам не знаю или научиться чему-то?
- Ты станешь учеником свободного движения.
- Нет, Ина, твоим учеником, ты это хотела сказать?
- Ну – если тебе нравится, а сейчас тебе как раз нравится этот бессмысленный ответ – да, ты будешь моим учеником.
- Приятно слышать.
- Чего ты боишься больше всего, Ион, - потерять меня или выйти в свободное движение?
- Этого движения и боюсь. Ведь там не будет ни тебя, ни меня.
- Но будут и ты, и я.
- Ина, это парадокс.
- Это то, от чего никуда не денешься, если конечно очарован. А неочарованные  есть преступники, их удел – четкие грани реальности, где парадоксов нет и где смерть столь же реальна, как и жизнь, где надгробная плита столь же тленна, как и выбитое на граните лицо.
- Да, большинство кладбищ рассчитано на 50 лет, потом их сносят. Когда Буш был у Путина, то попросил его показать на Новодевичьем кладбище памятник человеку с телефонной трубкой в руке. Была экскурсия как по Эрмитажу. Буш был в восторге и сказал, что у них такого нет. Вот где он по-настоящему, наверное, был напуган Россией.
- Ну, тебе пора, Ион.
- Как, уже? Ну, дай я тебя обниму. Кроме тебя у меня больше никого. Как хорошо.
- Мне больно, Ион.
- Да ведь я хочу тебя съесть, Клеопатра!
- Ну, отпусти, тебе звонят.
- Верно… Верно. Вот, блин, если бы не позвонили, спал бы и спал себе дальше, ведь с Иной так хорошо!

28 мая 2003 г.


У ОКНА

Помню сидел у окна я незримо для мира и – тщетно. Видел деревья и небо и много домов в перспективе из солнца и хлада бетонных теней и тумана. Утро незрелое сердце омыло прозрачным безмолвием. Облик мой в трансе мог ликом в тот час называться. И хорошо мне сидеть было так безотчётно. В лёгкой прострации шороха листьев тяжёлых. И никакие проблемы меня не касались. Хоть их и было столь много в то утро - не помню. Только лишь помню, как трудно давалось мне существованье. На протяжении нескольких дней предпоследних. Даже курить я не мог, ибо кончились деньги. Хоть никогда я и не был в деньгах избалован.  
Вот я сидел у окна в созерцании утренних улиц. В неимоверном блаженстве слезу ощущая на веках. И уж не ныло в желудке о пище, а нервы о сигаретах. И уж не требовал разум обоснования причины вещей, что нанизаны в души. Ежели кактус цветком оперился внезапно. Знал я, что в трёх километрах напротив. Лес возвышался дремуче-могучий в моём подсознании амбиций великопасомых. Ибо ведь там где он есть, то реален, но ежели был то реален сверх меры. Вот я и сделал прогулку в глуши средь симфонии сосен. Прямо в том месте, где светел и чист был когда-то.
Точно по той же системе я вдруг пожелал быть на крыше почувствовать ветер. И повернул лик левее от дальнего хвойного леса. И задыхаясь, глотал в грудь ударивший полный любви и восторга. Ветер узнавший во мне впечатления вечного детства. Город в подножии карниза застыл легкопыльно. Воздух пространство сквозил скоротечным покоем. Тут я впитал микровечность бесстыдно глаза выпучая широко. И безвозмездно готов был в беспечность вселенной светиться. Словно стекло у окна будто не существует. Я был движением в отсутствии оного в теле. И справедливо смотрел на себя отражаясь в прозрачном. Ибо стечение обсто…тоятельств всегда нам приятно. Видеть насквозь неразумным отсутствием то, что есть там, где нас нету.
Помню, что был у окна я всецело воспринят от мира. Что контролировал каждый момент безотчётно и молча. И что рука моя трезво свисала о воздух. И что спина была вжата об кресло с поникшей главою. Помню, что вспыхнуло сердце бесшумно как молния за горизонтом. Словно бы ядерный взрыв ослепил мою сетчатку глазьев. И нежно встряхнулся весь мир безучастно как ток в моём теле. Будто я вздрогнул интимно от всех, чтобы выключить всё что. Странно. Таким вот всё образом дабы не помнить о чём я. Чтобы с трудом намекаю прозрачностью взора стекла. Было как будто иль может ли быть но не так. Словно бы то что не я это так. Где… от… но ведь …откр…че…балд…ззз…человече. Опрт…ф…ч…ш…ущ…я…е,е,е,е. …!…?…!!!… …  … ….. … .


2000-е гг.