О поглощении в Бутербродных

Андре Бретон, Филипп Супо. Магнитные поля. Как Вам угодно/ Пер. с фр. Е.Гальцовой, В.Кондратьева.
– М.: Опустошитель, 2012. – 114 с.
Вадим Климов. Бесплатное питание на вокзалах.
– М.: Опустошитель, 2012. – 100 с

Хитроумный интеллектуальный ход коллег из «Опустошителя» - этого литературного дома игривого демонизма, не то чтобы призван шокировать читателя довольно оригинальной, хотя отнюдь не эпатажной затеей двойного входа в книгу, в пространство двусмысленного сюрреально-абсурдистского чтения, но его смысл в оживлении «мёртвого текста» живым, и наоборот, в легитимизации живого за счёт мёртвого, старшего литературного товарища-мертвеца.

В самой структуре книги доминирует инфантильно-максималистское начало, что всецело подтверждает как содержание «Бесплатного питания на вокзалах», так и «Магнитных полей» с их почти маниакальным тяготением к радикальному творческому эксперименту, однако если Бретон и Супо открыто декларировали и манифестировали своё формальное новаторство («автоматическое письмо»), то Вадим Климов в такой связке невольно оказывается продолжателем дела сюрреалистов. Не берусь судить, насколько сие обстоятельство хорошо, а насколько плохо, но обнаруживается занятный факт, который я бы отнёс к сфере бессознательного маркетинга – если напечатать двух авторов под одной обложкой и в одной серии, то какими бы разными не были их поэтики, читателем они станут восприниматься как одно целое, благодаря эффекту единства публикации (книги). В этом смысле читательская рецепция данной книги трёх авторов (Климова, Супо и Бретона) может быть весьма и весьма двойственной во всех отношениях.

«Магнитные поля» по отношению к «Бесплатному питанию на вокзалах» предстают, своего рода, художественной декларацией, иллюстрацией дегуманистического творческого принципа, призванного онтологизировать Чужое, нечеловеческое – не случайно в «Магнитных полях» нет рефлексирующих героев. Вместо них либо абстрактные персонажи («Я», «мужчина», «человек» и т.д.), чувствующие только собственную расколотость, незащищенность, иллюзию безмятежного существования, либо вовсе неживые предметы («отели», «вокзалы», «крейсеры»): «Древо народов ещё не сгнило окончательно, и урожай всегда наготове. В отяжелевшей атмосфере плавают приказы пьяных командиров. Рассчитывать не на что. Мужество отменили. Уступки без конца.

Птичка в клетке доводит до слёз прелестную девочку, обреченную синеве. Её отец – исследователь. Кувыркаются новорожденные котята. В этом лесу растут бледные цветы, они убивают того, кто захочет их сорвать. Семья процветает, после еды все собираются под липой».

Вадим Климов в «Бесплатном питании на вокзалах» через абсурдистскую радикализацию принципа добивается абсолютно нечеловеческих типажей. Бутербродная на окраине города представляет собой локализованный гротескно-потребительский адок, существующий по гипертрофированным законам капиталистического общества. Всё в нём подчиняется функциональному триединству поглощение – испражнение – уничтожение, где посетитель Бутербродной имеет значение для Бутербродной до момента поглощения заказанной им еды, после чего судьба посетителя никого не волнует (в том числе никого не волнует и смерть посетителей прямо в зале Бутербродной) и даже напротив, Бутербродная заинтересована в том, чтобы посетитель больше никогда не вернулся, так как в ней царит «необъяснимый ажиотаж». Отдельного упоминания заслуживает туалет Бутербродной, иллюстрирующий, в полной мере, работу всех трёх функций:: «Вспомнив о нелегком положении едоков, вынужденных перебираться с места на место по каждому поводу, работники придумали следующую вещь. На манер канав нечистот сделали углубления в полу и заключили по периметру помещение в эти траншеи. А затем соединили с утилизационным баком в туалете. Потом проделали отверстия в стене, чтобы нечистоты могли покидать Бутербродную в любой момент. Экскременты сливались во двор, где уж точно никому не помешали бы. А посетитель, находись он за столиком у такой канавы, мог больше не думать об изнурительных походах по туалетам. Достаточно было расстегнуть ширинку, в крайнем случае приспустить брюки и вытряхнуть в канаву все, что считал нужным. Такого удобства не было ни в одном заведении».

Персонажи, обитающие в Бутербродной – её своеобразное «живое» продолжение, гротескное коллективное тело. Они глупы, тупы, невежественны, монструозны, кошмарны, ужасны и пр. Эти мужчины, женщины и карлик – носители абсурдного сознания, способные думать лишь о тех вещах, к которым они имеют непосредственное отношение. Попытки же выйти за рамки гротескного локуса (например, внезапная любовь карлика Марио к владельцу Бутербродной месье Жлобелю) принципиально невозможны в силу тоталитарности, всеобщности царящего абсурда, а потому и могут существовать исключительно в его рамках в качестве неких попыток выхода в странное переходное пространство, ведущее глубже, во «внутренний мир Бутербродной»: «Три из четырех туалетных стен оказались оборудованы дверями. Рядом с четвертой стоял унитаз. Одну дверь я закрыл за собой, с помощью неё я и оказался внутри. Но вот две другие. Они могли открыться в любой момент». С помощью одной из таких дверей автор – он же ещё одно действующее лицо микроромана проникает в комнату Жлобеля и наблюдает за карликом и хозяином Бутербродной, ведущими диалог. Из создателя автор становится наблюдателем созданных им же персонажей. Подобный финал – вполне постмодернистский, в очередной раз в современной русской литературе актуализирует проблему самодостаточности художественного произведения, его независимости от автора. А потому, действительно, зачем любить написанное тобой, когда оно – нечто отчуждаемое от тебя, определенно то, что тобой уже не является?. И как говорил Антонен Арто в изложении Джереми Рида: «Я до того не уважаю писательство, что тушу сигареты о страницу, над которой тружусь». Вполне возможно, добавлю я, вполне возможно.