Мерцая в сутолоке дня. Стихотворения

***

На смерть Асара Эппеля

Ты взвешен на весах и найден слишком легким —
примерно двадцать граммов вечности в словах,
влетающим сквозь снег и все подзаголовки,
ты найден в облаках, тебя нашла трава,
земля тебя нашла (и тоже будет легкой),
ты найден, сохранен — и как ни умирай,
я вижу, что ты рад не избежать полета,
я знаю, что ты рад.
Немного растворен вокруг, немного взвешен,
кружишься и летишь, улыбку загадав.
Всё легче, всё быстрей, быстрее, белоснежней,
всегда и никогда.

***
Сквозь опыт безвозвратности, когда
кричишь вдогонку, шаря по карманам,
но вор – сбежал, и кажется нормальным
закрыть глаза и отмотать назад
секунду за секундой, размещая
во времени события не так –
идти быстрее или вовсе стать,
чтоб отменить нежданное несчастье.
Но мир нелепо крутится, живет,
смеется, разговаривает, дышит,
идет вперед, как вор, и если слышит
твой крик – не обернется на него.

***
Этого никогда не было: ты – пришел,
с голосом так не похожим на правду,
с глазами темными (у тебя же светлые?) среди дня,
ни о чем не помня, даже о том, что умер.
Так бывает во сне, вот и спи, продолжай дремать,
что ты проснулась, я? Не читала правил?
Закрывай глаза: «…так не похожим на правду,
с глазами темными, с памятью, что зима
только что кончилась, снег еще там лежит,
там еще снег не таял, апрель не начат,
солнечный легкий, лоб улыбнувший, зайчик
лезет на стену и там продолжает жить».

***
перинатально спит на краю зимы
морщится трогает лапкой кусочек неба
маленький март – заснежен ещё зернист
полупрозрачен – видны на просвет все нервы
тёмные ветки полны тишины весны
если кусать их медленно и небольно
пульс пробужденья жизненных сил лесных
ритм оживанья мёртвого и рябого
вникнет и отзовётся на все лады
ветка предчувствий – листьев чесотка почек
тянущих клювы – смерть принимают льды
молча уходят молча уходят молча
толщею ожиданья прикрыт и спит
скоро начнется – вот уже гул подземный
эхом тоннелем входит в мои виски
и сквозь меня на вечный приход глазеет


***
снеговатый лес растопырил свои рога
ничего что утро и все ещё спят сугробо
ничего спасибо кругом на пятнадцать га
всё осипло (за мандельштамп извини) потрогай

горло тем деревьям в лосином лесу весной
в глубине деревьев ревёт нарастая радость
прорастая каплей (drop) через снежный сноп
и впервые солнце увидеть лицом стараясь

расскажи мне сказку лысый лосиный лес
перед сном (цветковым теперь уже) но-не-на-но-чь
я лежать глазами небесными до небес
переходный возраст времени пеленая

***
Спать ухожу - сквозь пальцы - в песок сна,
в ладонях твоих окажется пусто просто,
так что готовься (готовишься, да?), готовься,
что у тебя не будет меня. Слышь, толстый,
я утекаю. Сиди теперь допоздна

в тщетной любви увидеть меня включенной,
не истеченной, вышедшей на балкон.
Черная бабочка бьется под потолком,
падает на пол слипшемся уголком,
все – она кончилась. Мертвое не при чем здесь.

Сделаться точкой памяти, спать сквозь все,
ты не уловишь призрак призраколовкой,
я просыпаюсь, буду тебе колоться
ночью, вставать из высохшего колодца
полупрозрачно, медленно так. Усек?

***
Давление надгортанника на гортань,
конвульсии диафрагмы, клекот и взвизги,
мимические морщины около рта
выдадут хохотушку твоих капризов.
Вот вглядись в веснушки, во весь обман
освященных солнцем пигментных пятен –
подбородок делает гран-батман
над высокой грудью и над распятьем,
он взлетает, подергиваясь, туда,
где тотчас становится досягаем –
поцелуем. Тихая ты, вода,
убегаем, бегаем, убегаем.
Догоню и выпью, захохочу
до последней капли. Похохотала
бы всю жизнь свою и еще чуть-чуть,
ровно столько, сколько и не хватало.

***
тайно мерцая в сутолоке дня
Бог посетил снегопадом меня –
внятно и вдумчиво молча бело
весь черновик занесло замело
смыло и свежестью и молоком
пахнет сквозь щели дышать на балкон
так бы весь воздух вдохнуть и лететь
есть и похрипывать смерть или снедь
и в пониманье застыв на лету
каждой снежинкой спасать красоту
мира я вижу не пере-води
то пропадает что знает один
снег одному ему снегу во сне
снится в себя углубившийся снег
горы сугробы река берега
снéга снегá надо мной и – ага
там где нога и ступала и не –
там он вдвойне