Тарелка щей: Необязательные заметки о стихотворении В. Пуханова «В Ленинграде, на рассвете…»

Это стихотворение о ленинградской блокаде, опубликованное три года назад, вызвало  «гневные отповеди»  (излюбленное выражение  газеты «Правда», когда речь шла о мировом империализме). Отголоски тех раскатов еще можно обнаружить в сети. Реакция, вероятно, автором ожидаемая. Пуханов – известный писатель, один из устроителей литературного процесса, полагаю, делать зря ничего не станет.
Еще на памяти высказывание В. Астафьева о блокаде в той же «Правде» (1989 г.). О том, что непомерные жертвы защитников города были напрасны. Это вполне соответствовало военной концепции писателя: Сталин и его «выкормыш» Жуков – безжалостные погубители народа, не останавливавшиеся ни перед какими людскими потерями. Услышать такое мнение о блокаде от одного из последних отечественных классиков ХХ века было ошеломляющим для людей, воспитанных на обязательных школьных экскурсиях на Пискаревское мемориальное кладбище, на дневнике Тани Савичевой, на «Сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам».
Собственно, Пуханов своим стихотворением тезис Астафьева повторяет – мол, не стоило оно того…  И на протяжении всего текста  последовательно отстаивает линию «голода-людопада» как некоего демонстративного действа:

Нам ни кошка, ни ворона
Больше в пищу не годны…
……………………………

Только так мы победим,
Потому мы не едим.

А в последней строфе ее закрепляет:

Время выйдет, и гранит
Плоть живую заменИт.
Но запомнит враг любой,
Что мы сделали с собой.

В стихотворении взят частушечный лад. Он напомнил мне известное «На Московском, на вокзале…». Дальше цитировать не буду, там слова идут нехорошие (или, чтобы понятнее, «обсценная лексика»). Но и это лыко в строку – частушечная бойкость слога плюс ирония снижают и даже убивают пафосность. Так, очевидно, и задумано. На мой взгляд, этот «антипафос» автора идет от  героя Довлатовского «Лишнего», выбивающего ногой поднос с чаем из рук жены редактора в благостной обстановке всеобщей любви и взаимопонимания на редакционной тусовке. Но для меня тут просовывается один вопросец, бывший во время оно гостем дорогим на заседании любого лито, а нынче в приличные экспертные сообщества и на порог не допускаемый: «Ради чего это написано?» Не для того же только, чтобы отметиться «по теме»? Ответа в самОм стихотворении я, увы, не нашел. (В скобках: обращение к блокадной теме продолжается – П. Барскова, С. Завьялов, И. Вишневецкий. И что примечательно – не штатные исследователи, а довольно герметические авторы. Впрочем, отнюдь не каждый кандидат и даже доктор философских наук является философом…).
…На деле было и проще, и страшней. В первую блокадную зиму, спустившись с крыши после дежурства в бригаде ПВО во время авианалёта (тушение «зажигалок»), нашли в подворотне свежий труп мужчины с отрезанными ягодицами. Бабушка моя, бывшая в той группе, работала в жилконторе. Она вызвала участкового (совсем как по поводу «тарелки щей»), составили протокол. Ни кошек, ни собак на то время в городе уже не было. Товарищ Жданов любил горячие блины с маслом и икрой. И не видел оснований изменять этому своему пристрастию даже в дни блокады. Милицейских нарядов в связи с нарушением «хода вещей» к нему, естественно, не вызывали. Но все эти подробности – сугубые мелочи, если принять, что вся история СССР была историей одного великого обмана, продолжающегося и по сей день. Это как массовка из местных землеробов в «Кубанских казаках», по недоразумению (толком не объяснили) принявших бутафорскую ярмарку за настоящую.
Но и это неважно. Важно то, что все  люди, в зрелом возрасте принявшие блокаду, уже умерли. Это поколение вымерло, как динозавры. Выбито войной, стёрто в лагерную пыль. Мы им  безразличны. Лучшее, что мы можем сделать – их не беспокоить.

P.S. Когда  говорят: «Нравится поэзия такого-то!», – я обычно прошу прочесть что-нибудь наизусть из «такого-то». Ведь если действительно нравится, должно хоть что-то осесть в памяти. У меня такое пухановское стихотворение есть:

* * *
Психиатрический больной
В тиши больничной заповедной
Делился тайнами со мной –
Я повторял: «О бедный, бедный!»

Совсем как нерожденный стих,
Замученный в беззвучном теле.
Он был для жизни слишком тих.
Три года не вставал с постели.

Но говорил, суров и строг,
Что он пророк и принц наследный.
И знает Имя, смысл и Срок.
Я повторял: «О бедный, бедный».

(Вопроса «Ради чего?..» тут не возникает).