Полная горького молока

Катерина Канаки (Салоники)


" ПОЛНАЯ ГОРЬКОГО МОЛОКА"

ЭПИТАФИЯ

Памяти  А.С. Голенцова,
зам. начальника Южно-Донузлавской
археологической экспедиции  

Всё-таки мы коснулись  её стопами,
всё-таки окунулись  в её ковыль -
тверди, от чьих сокровищ остался камень,
от городов  которой осталась пыль.
Гальки, кремни, осколки зелёной яшмы,
стёсанные штормами известняки -
крепче, чем лица, яснее, чем день вчерашний,
помню её разбитые позвонки
(нищенский хлеб  с заросшей колючкой пашни,
с медленно разжимающейся  руки).  
Нет здесь воды живой, только соль и рана,
уксус и пот, просторы и облака,
еле прикрытая  травами грудь кургана,
всё ещё полная горького молока.
Не занимай  у времени ни крупицы,
не запасай  степную надежду впрок:
сколько ни гнись  к шершавой земной странице,
всё, что успеешь - выучить на зубок  
смерти непримиримую справедливость:
камни молчат, слепых не смыкая глаз,
мы говорим, боясь  угодить в немилость,
нам не забыть их, а им не упомнить нас.

ОРФИЧЕСКИЙ ГИМН

(строфа)

Не моё это слово, но ласточкин взлёт, голубиный кров,
поступь света в жилах, лёгкого ветра шаг,
уходящих в море маленьких рыбаков
золотой маяк.
Чей баркас вернётся, чей завтра пойдёт ко дну -
обо всех тоскуй и не спрашивай ни о ком.
Провожает земля, встречает земля волну -
на обрыве пиния взмахивает платком.
Не моя это правда, но долгих трудов и горючих лет,
отбеливших стены дряхлых монастырей,
и не голос мой, но чужого напева след
в тишине моей.


(антистрофа)

Ты одна - свобода, шёпот и стон в тишине моей,
ты одна - победа, горькая нагота,
тетива неволи, ось голубых зыбей,
всё ничья, не та.  
И судьба не вправе тронуть мечту твою,
и обходит время лиственный твой узор.
Оттого-то, любовь, и стоять нам в другом строю,
меж стволов оливковых и молчаливых Кор.
Вот ты ждёшь над заливом, от края до края небес одна;
у твоих колен качается тонкий мирт,  
и в твоей руке сочетаются имена
в бесконечный мир.


(эпод)

На груди твоей солнце, в твоих волосах песок,
ты глядишь на запад и молишься на восток,
ты слепишь мой взор и приказываешь - смотри!

...Я несу тебе две пригоршни солёных брызг
и глагол надежды, светящийся изнутри.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Панайотису

Как на плечи твои, опершись на перила балкона, прикурив сигарету и кофе отпив,
в первый раз говорю не гадая, услышит ли кто-нибудь слово и знаком ли кому-то мотив.
Улыбаюсь в пространство, как будто предчувствуя издали, но уже прикоснувшись, хотя бы и краешком глаз,
к синеве, о которой шептали разбитые идолы наших скал и террас,
и впервые за век с пониманием единоверца откликается песней площадка ночного кафе,
или горлица, чьё-то немолчное сердце в беспросветной листве.

Как сбивается голос, - катающий камешки речи, неумелый заложник шести полнозвучных шагов,
столько лет приучавший перо к каллиграфии желчи, что не может поверить размытой строке облаков,
столько лет на свободе и столько - в горячке бесплодия, что с трудом привыкает к надёжной руке тесноты,
но солжёт ли, сказав, что теперь моя первая родина - и последняя - ты.

С незапамятных дней многоликая, многоимянная, - от щеколды двери и до жёлтых портовых огней,
и ни мига в забвении, и ни секунды в изгнании, каждый шаг - возвращение к ней,
трёшь виски, вспоминая, но просишь подсказки заранее, и кричишь, захмелев
шумом собственной крови - прости, не хватает дыхания, чтобы вытянуть этот распев,
эти тонкие линии в брызгах лазури и олова это золото этот магнит
а волна прижимает к солёной груди мою голову, причитает, бубнит+

+Причитает, бранит, утешает, а ветер тем временем, погружая иглу в средиземные уксус и йод,
гравирует на коже куплеты своей колыбельной, где ничто не изменится и не прейдёт, -
пусть не мрамор колонн, но бетонная пристань, пусть не россыпи снов,
но янтарные чётки на крепком запястье таксиста и гудки сейнеров,
и поджарые кошки с презрительной скукой во взгляде, и платки в кружевах,
и морские божки у резного изножья кровати, с побасёнкой матросской на пухлых лукавых губах+

Блики медленно тускнут, и снова в задумчивом строе маршируют эпох имена,
посмотри, Алкиной, - вот и высохли слёзы героя, вот и чаша полна.

И когда остаются - Юпитер на вызревшем небе и стена за спиной,
ты встаёшь, в темноте опрокинув какую-то мебель, ты идёшь на балкон и становишься рядом со мной.

* * *
Я уже не доверюсь словам и условным следам,
мне не хочется слышать ни дат, ни фамилий, ни нот.
Беспризорный Эрот,
одолжи мне свой дикий рожок, -
только свистну разок предвечерним волнам,
и отдам.

Запевает мистраль, и пора собираться на пир.
Ты узнаешь меня, не потребовав чтения вслух,
лишь по слабости двух,
обхвативших единственный мир,
человеческих рук и бессоннице с видом на юг.

Мы поднимемся вместе по низким прибрежным холмам,
чтобы вместе смотреть, как с натугой идут корабли
из-за мыса в залив, - и не вскинуть ладоней к глазам,
если светом Фавора внезапно раскроется нам
солнце нашей земли.

Я едва прикасаюсь плечом к твоему рукаву;
абрис гор всё острей, точно с памяти сходит бельмо.
И молчи о поэмах, которым дано наяву
пахнуть морем сильнее, - казалось, - чем море само.

* * *
Так, по пояс в пыли, точно в огненном море,
С книгой жизни в руках, наклоняешься к тверди,
И не думаешь больше о мотиве и слове,-
Всё о глине и камне, о металле и нефти.

Стоит только помыслить свой век обречённым,
Глядя в горсти золы, как на смену надежде
Приезжает татарин с алычой и креплёным
Бледно-жёлтым вином: всё осталось, как прежде.

Те же камень и нефть ради крови и хлеба,
Те же проблески слёз из столетнего чада,
Та же воля делить измождённую землю
Между образом неба и подобием ада.