Шур-шур. Стихотворения

***  
Мишка скрепляется скрепками
до шейного позвонка
для надобности маленького сынка
с круглыми бочками и кулачками крепкими.
Плюшевый мишка переживет века,
пока мальчик упирает ручки в бока,
пока мама удерживает пальцами цепкими
жидкую жизнь, состоящую из часового песка.
Мишка на старом фото шур-шур,
у мишки стеклянные глазки,
сынок в цистой белой лубаске
обнимает миску.  Бархатный абажур,
под ним  неловкий плюшевый мальчик в лапах у мишки,
оба счастливы, истерты, оба плешивы.
Живая мама обнимает сынка под мышки,
и оба как будто оба как будто живы.

***
Двор-колодец,
над головой сосед-уродец,
лестница, чердак,
может, я делаю что-то не так?
Может, живу не в той стране,
где глаза закрой – снятся санки,
детские шапки-ушанки,
зеленка, царапины, ранки?
коленки, которые разбиваются прямо во сне?
Сколько раз, сколько раз,
натяни шапку на уши, шарф подними до глаз,
как же я буду смотреть, а там не на что смотреть,
ни тогда, ни сейчас, ни впредь.
Эти дни холодные, разве они мне впору?
Может, я зря не ношу шапку-ушанку,
не грызу бублик, сушку, баранку,
не вступаю с соседом в ссору?
Пусть бы убил, раз обещал убить,
не все ли равно, от какого дебила,
раз я живу в этой стране,
это все равно, как если бы страна убила,
мама, почему так холодно мне?

***  
Она ему шепчет в дырочку от головы в дурочку,
савка и гришка сделали, увы, нехорошее,
сивка и бурка сделали дуду-дудочку,
дудочка мычит, делает му-му, если трешь ее.
Что тебе за дело до этого имени-вымени,
будто оно теплится-телится в темени?
Вы меня, еще погодите, вы меня
выведете из себя из роду из племени.
Савке-швецу и гришке-жнецу куражиться,
Сивке-подлецу бурка к лицу, не трожь его,
Она ему шепчет в дырочку от головы, кажется,
что-то в них опять мычит нехорошее.

***  
Все хотят жить, как в дупле белочка,
чтобы ничего страшного, ничего лишнего,
чтобы  никто не убил влада листьева,
но в стране дураков в стане врагов ликбезочка.
После влада
бояться уже не надо,
все равно всех не вспомнить, кого убили,
и живых не вспомнить, о них забыли, на них забили,
и еще не вспомнить никак не забыть тетю лену,
верную мужу, отсидевшую за его измену
считалось что родине
при плохой погодине.
А у белочки в лесу родины нет,
дупло раз в сто лет, дуло на него, пистолет,
но все хотят жить, там, где родилась елочка,
там, где доилась телочка,
там, где в тире стреляли в молоко в дупло,
и если промахивались, значит,  белочке повезло.

***  
Строго по секрету друзей, врагов,
строго по рецепту маминых пирогов,
строго по часам
после двенадцати, прислушиваясь к голосам
взрослых за новогодним столом,
гусь-кривая-шейка машет тебе крылом.
В горле щекотно от кислого мандарина,
горло укутала детская праздничная ангина,
детство повязано шерстяным платком,
гуси идут рядком.
Жили у бабуси в снежном дворе,
гуси мои лебеди в зимней норе,
один белый, лебяжий пух,
больше двух говори вслух.
Дед Мороз стучится в твой дом,
дед простужен, дышит с трудом,
у деда за спиной
мешок ледяной,
гусь-кривая-шейка уснул подо льдом.

***  
Не бери то, что очень плохо лежит.
Или тот, кто дважды не в свои сани садится,
как скатится с горки - ничего не боится,
как будто чужое само себя сторожит?
Не бери то, что кто-то перевернул,
выкрасил или выбросил, или спрятал за занавеской.
Не имея нужды или причины веской,
не передвигай с места на место стул.
От перемены мест стульев или знамен
ничего не меняется, ни в доме, ни на экране.
Не перекладывай с больной головы в разбитые сани,
не подглядывай за своими из-под чужих имен.
То, что плохо лежит, свалится со стола,
то, что перевернули, вряд ли кому пригодится.
Не плюй в бутылку боржоми, не смотри на чужие лица,
не говори про чужое, что «наша взяла».

***  
Только то, что имеете, твердо держите -
она держится за красную мамину юбку,
сшитую дешевой портнихой в темной каморке,
в темную каморку войти - звонить в колокольчик,
в темную каморку войти - не найти иголки,
не найдешь иголку, наступишь, она вопьется,
прямо по венам дойдет до самого сердца,
и еще эта булавка во рту во время примерки,
булавка во рту, чтобы не зашить память,
память, которая держится за красную мамину юбку.

***  
Поднимаешь руку, чтобы остановить такси,
и, сколько ни голосуй, сколько ни голоси,
тебе не везет, тебя не везут,
пионерский салют
перерастает в пионерский зуд,
с таким багажом ловить такси – бесполезный труд.

Но ты стоишь и голосуешь над поднятой целиной,
как тебя учили на школьной линейке,
не изменяя родине с чужою страной,
где, вздыхая на скамейке,
прогуливаясь под луной,
голодные немецкие дети играют прямо на трассе
на углу Канатной и Волькенштрассе.

Саночки, сумочки, семечки, шашечки на спине,
нолик, вышитый крестиком, портфель на ремне.
Помаши мне, машине, вслед, и я тебе помашу.
Пионерский тебе салют. Капут тебе, мальчишу.

***  
Каждый раз, когда он чертовски пьян
и видит зеленых человечков,
он с отвращением вспоминает
о маленьких зеленых гусеницах в капусте,
в которой его нашли родители.

***  
9/11
Человек жалок не тем,
чем он чип в супермаркете, в банкомате,
а тем, чем он стоит и не может помочь.
Террорист жалок не тем,
чем его оторвали от матери,
а тем, чем он отрывает от земли
все человеческое взрывает прочь.
И когда террорист убивает
офисного служащего,
женщину на высоких каблуках,
человека с зонтом,
когда чья-нибудь жена по мобилке
прижимается к мужу щекой
и жалко, жалко, что с ними дым,
что с ними будет потом.
И когда вверх навстречу
спешат пожарные,
а вниз навстречу спасается человек
мысли- в- кровь- сбились,
он говорит, они знали, куда идут,
знали наверное,
но ни разу не оступились,
а я бежал вниз,
и спотыкался на каждой ступени.
Человек жалок не тем,
что он может кого-то бросить,
а тем, что не может поднять и нести.
Не от лени,
а от смерти, от страха не вынести.
Человек не выносит.
Следующий день жалок не тем,
что в его телефонной трубке останется биться
теплый номер, тревожный зуммер,
а тем, что человек будет жить рядом с убийцей
в цифровой мясорубке
даже уже после того, как умер.
Вместо того, как умер.