Праздник непослушания

СКАЗ О ТАМБОВСКОМ ЛЕВШЕ

(Алексей А. Шепелёв, «Echo». – СПб, «Амфора», 2003)

Злопыхатели врут: живы на Руси традиции прадедов. Нас и нанотехнологиями не корми, дай только аглицкую блоху подковать. Трэш-интеллектуал Алексей А. Шепелёв, родом из Тамбовской губернии, задался высокой целью перехамить Хоума и превратил свой дебютный роман во фрик-шоу. Пьяная богема, пригламуренные лесби из спальных районов, циклодольщицы, бомжи в драных женских колготках и маньяки – все промелькнули перед нами, все побывали тут. Формальные признаки жанра присутствуют, – ан блоха-то не скачет. Она, по совести сказать, и у буржуинов не шибко резво прыгала: механизм сносился за полвека жестокой эксплуатации. А после шепелёвской модернизации болезная и вовсе слегла в параличе.

Должно быть, вся причина в подковах. Британцам и разным прочим детям бессердечного чистогана, им ведь что нужно? Спрос как гарантия роялтиз. Для этого все должно быть динамично и увлекательно: и слова, и пули, и любовь, и кровь. Русский интеллигент по природе своей динамики чужд и деньгами не озабочен: ему самовыражение дороже. Оттого подковы у тамбовского умельца вышли одна другой тяжелее и все с отрицательным префиксом «а-». Анемичный сюжет. Аморфная композиция. Аномальное многословие. Абулия персонажей, в конце концов.

А может, причина в том, что нарушен естественный порядок вещей. Канон первичен, пародия вторична. Но у советских собственная гордость. Трансгрессия в СССР возникла именно в пародийном изводе. Надеюсь, не забыли: «Маленький Вася приехал в “Артек”, / Ночью в палату проник гомосек…» При таком раскладе как ни трудись, а результатом будет унылый и уродливый шарж.

А еще может статься… Да что проку теоретизировать? Давайте я вам про книжку расскажу, а дальше вы сами решите.

«Echo», подобно древнегреческому дому, делится на две половины – мужскую и женскую. Обитатели мужской половины самозабвенно жрут самогон, чувихи развлекаются с крупнокалиберным страпоном. И кабы только они. И кабы только со страпоном. Вместить шесть с половиной авторских листов «Echo» попросту невозможно: есть более гуманные способы самоистязания.

Дело даже не в брезгливости, – рвотный рефлекс у нашего читателя давным-давно атрофировался. Дело в том, что написана книжка скверно и скучно. Вместо действия здесь вялотекущая попойка с претензией на неподражательную странность (пляски в чем мать родила). Вместо характеров – девиации. Вместо языка – жеманное юродство («Репинка-экзотическая-экзальтированная-маракуйя умеет при случае эвфеминистически профеминистически выражаться»). Вместо эмоций – карамазовские слюни пузырями. И полный комплект трэшевых штампов. Тупые ублюдки родители. Икона, занавешенная рваными трусами. Копеечный эпатаж так приелся, что даже не раздражает, – проскальзывает мимо, не оставляя по себе ничего.

Спрашивается, и какого рожна нас зазывали на алкогольно-лесбийский праздник непослушания? Приличия ради надо бы хоть чем-то украсить смысловую нищету. Веничка Ерофеев смешал бы самогон с шампунем от перхоти и объявил это чудом в Кане Галилейской. Сорокин устроил бы расчлененку и дал крупным планом какую-нибудь архи-значимую деталь – скажем, отрывной календарь с датой 7 ноября. Елизаров обвинил бы в падении нравов злого демона Пастернака и предложил магически очиститься – например, погрызть ногти у мертвеца. Но шепелёвское ничто даже не пытается сойти за нечто: абулия, как и было сказано.

Алексей А. Шепелёв в одном из интервью признался, что мечтает экранизировать «Echo». Продюсеры, внимайте: затея более чем перспективная – особенно ежели режиссуру поручить Гай Германике. Получится вполне кошерный экспортный продукт. Блоха совместного германо-шепелёвского производства ускачет хоть в Канн, хоть в Венецию. Европа загодя аплодирует: там русскую пьянь люто обожают. За пятую графу.





МИССИЯ НЕВЫПОЛНИМА

(Д. Факоffский, Г. Белов, «На струе». – М., «Кислород», 2007)

Отчего-то принято считать, что на контркультурном поле вот-вот воссияет свет невечерний, и грянет мировоззренческий прорыв, и на обломках гламурного самовластья утвердятся новые ценности. Спору нет, прорыв нужен. Но миссия невыполнима, – по крайней мере здесь и сейчас. Попробую объяснить, почему.

Ей-богу, зря списали в архив Маркса: закон соответствия базиса и надстройки работает безотказно. В российской культуре сейчас происходит ровно то же, что и в экономике: беспощадная эксплуатация советского наследия, без намека на обновление основных фондов – как производственных, так и архетипических. Официальный гламур живет штампами брежневской эпохи (ремейки «Иронии судьбы» и «Служебного романа» – живое тому свидетельство), антигламур оперирует горбачевскими клише. Ну, вы помните: так жить нельзя, легко ли быть молодым и проч. На этом социокультурном фоне прорыв возможен лишь один: из банальности в пошлость. Станислав Ежи Лец недаром спрашивал: ладно, пробил головой стену, – а что будешь делать в соседней камере?..

Контркультура вроде бы сулит избавление от всех и всяческих шор, но это чистой воды видимость. На деле здесь правит канон, не менее жесткий, чем в официальной культуре. Маргинал обязан: а) противостоять обществу; б) эпатировать обывателя любыми доступными средствами; в) потерпев поражение, умереть – или, на худой конец, остаться у разбитого корыта. Этот джентльменский набор, сколько помню, в России не меняется года этак с 1987-го. Подозреваю, что не скоро изменится.

Роман Факоffского (что за дивный псевдоним!) и Белова «На струе» скроен точь-в-точь по названным лекалам. И с чисто горбачевской оглядкой на англо-американский ширпотреб вроде Эллиса и Уэлша. Сочинение на заданную тему, и только-то. Однако главреду «Кислорода» В. Семергею удалось рассмотреть за перестроечным шаблоном невиданные горизонты: «В своем желании докопаться до самых глубин человеческой души Дмитрий Факовский очень напоминает Фёдора Достоевского. Он выпустил на свободу своих бесов». Но если и водятся в романе бесы, то вовсе не достоевские, а сологубовские, ввиду невеликого их калибра: футбольные фанаты, драгпушеры, торчки и прочая золотая молодежь. Разумеется, с такими героями возможен лишь самый скудный набор фабульных коллизий: побухали-помахались-вмазались. «На струе» можно читать с любой страницы – везде будет одно и то же:

«Проходим один квартал, как тут, бац, мазафака, из-за угла вываливают три ниггера: одетые в яркие шмотки, поддатые, типа из клуба возвращаются. Ну, сейчас им будет бойцовский клуб нах!»

«Сажусь на толчок. Набираю ширку в шприц и откладываю его в сторону. У меня уже все руки, блин, исколоты, трудно найти вену…»

Не надо морщиться. Вы же помните, мы имеем дело с перестроечными клише. Потому герыч, мордобой и промискуитет – не баловство, а инструменты социального протеста. Вообще формы протеста у Факоffского и Белова на редкость разнообразны и нетривиальны: безадресные, для связи слов, матюги (отказ от обывательской лексики!), погремухи вместо имен – Факер, Лэдди, Стомп и т. д. (отказ от мещанской ономастики!) – и вялые сожаления о том, что в стране нет порядочной экстремистской организации (без комментариев). Впрочем, жалеть особо не о чем. В здешнем зверинце такие саблезубые радикалы обитают – куды там Баадеру и Майнхоф!

«Чувак, меня пробило нюхать свои грязные трусы! Ты прикинь? Для этого я специально полез в корзину с грязным бельем и нашел труханы, которые носил на прошлой неделе в период с четверга по воскресенье».

Что остолбенели? А ну шапки долой: перед вами бунтующее поколение!

Вот никак не возьму в толк, из-за чего, собственно, шум. Факеру со товарищи никто не мешает играть в старика Ромуальдыча и тёлок снимать, – круглый год сплошная чунга-чанга. Поводов для конфликта с окружающим миром нет, поскольку жвачные персонажи напрочь лишены убеждений и принципов. Однако статус маргинала просто-таки вынуждает страдать от засилья ублюдков. Поэтому все герои романа то и дело заламывают руки и надрывно проклинают «малолеток в пафосных шмотках» и «тупых, одержимых сексом сучек». Хотя оснований для тотальной мизантропии, повторяю, – ровным счетом никаких. Факоffский и Белов – да если бы они одни! – искали новое мировоззрение не там, где лежит, а там, где светло. В результате мимо Стомпа и компании проехали все идейные составляющие контркультуры (в классическом понимании термина): ницшеанское дионисийство, бергсоновский интуитивизм, дзэнское самопознание. Вместо этого авторы всучили героям вполне гламурный гедонизм и глянцевую эстетику placement product’а: «На мне костюм от Alexander McQueen, светло-кремовая рубашка Lanvin, туфли Roberto Cavalli, галстук Paul Smith». Пардон, кто тут трындел про малолеток в пафосных шмотках? Ты, что ли? Так сделай милость, растолкуй, в чем нестыковка со средой?

Но глянец глянцем, а у трэша свой строгий устав. Униженному и оскорбленному (кем и как – военная тайна) поколению непременно полагается помереть. Шаг влево, шаг вправо – попытка к бегству. В финале все дружно ложатся на плаху жанрового императива: режут вены, загибаются от передозировки и заражаются СПИДом. Noblesse, сами понимаете, oblige: смерть в данном случае следует расценивать по-бодрийяровски, как крайнюю степень бесправия. Оркестр играет «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Авторы рыдают и сморкаются в галстук от Paul Smith: птичку жалко-о…

Грешен, не могу разделить их безмерную скорбь. Все это уже не раз было, а потому преданья старины глубокой не вызывают ничего, кроме оскомины. Наша контркультура в ее нынешнем виде не способна меняться качественно, она лишь бесконечно тиражирует себя самое. И от постоянного самоповтора становится полной своей противоположностью – кичем. Что будете делать в соседней камере?

От резюме воздержусь: слишком уж безотрадные видятся перспективы. Хотя что за басня без морали? Ну, вот вам мораль: трусы желательно менять ежедневно, а не носить по четыре дня подряд. Нонконформизм – оно конечно, да чистота дороже.





ХОЛОСТОЙ ВЫСТРЕЛ

(М. Лялин, «Солдаты армии трэш». – СПб, «Лимбус Пресс», 2007)

«Это произведение заставит вас взять в рот ствол ружья и спустить курок… А если вы не верите мне, тогда листайте дальше. Каждая новая страница будет для вас как новый глаз, как новый голос изнутри», – деликатно предупреждает автор. Много на себя берет, легкомысленно решил я. Потом, страниц через десять-пятнадцать, подумалось: а ведь он прав, хотя бы наполовину. Новые голоса так и не зазвучали, но руки на себя наложить и впрямь захотелось – от беспросветного убожества нашей изящной словесности.

Питерский студент-экономист Михаил Лялин, что называется, проснулся знаменитым: его дебютный роман был напечатан в «Лимбусе» дважды – сначала в сборнике молодежной прозы, а затем и отдельным изданием. «Лимбус», изволите видеть, страсть как хочет быть проводником актуальных трендов на книжном рынке – вот и бежит, задрав штаны, за комсомолом. Правда, комсомольцы г-ну Тублину попадаются все больше второсортные: то Денежкина, то Ким. То вот еще Лялин. Должно быть, актуальность в издательстве понимают как-то своеобразно.

Ж-жутко актуальный роман «Солдаты армии трэш» написан под патронатом Паланика, Бёрджесса и Лимонова. Безымянный герой только и делает, что дисциплину хулиганит и беспорядки нарушает: то ниггера загасит, то банковскую дверь подпалит, то кучу в оранжерее навалит. Но не подумайте плохого: все эти непотребства совершаются с благой целью, из ненависти к прогнившей Системе, сиречь окружающему миру. В дневнике герой долго и нудно подводит под свои мелкоуголовные подвиги философскую базу. Тут что ни слово, то триумф воли, помноженный на катехизис революционера: «Мы найдем в глубине разжиревшего и погрузневшего тела Системы тот огонь, который стал началом всего, огонь Прометея. Мы и только мы найдем его и заново положим начало Свету. Никто, кроме нас!» Гвозди бы делать из этих людей. Но вот уже и стекла все разбиты, и все филиппики сказаны, а сабельный поход застрял, как вкопанный, на 213-й статье УК РФ. Остается лишь бла-ародно погибнуть с пулей в позвоночнике. Умирая, чувак странным образом ухитряется выстукивать на ноутбуке последние дневниковые записи. Чудеса в решете!

Вообще чудес в лялинском тексте хоть отбавляй. То на потолке обнаружатся балясины (по Ожегову – точеные столбики перил), то на стене вырастет сталактит (они, в отличие от балясин, возникают исключительно на потолке)…

Все перечисленное, к несчастью, – еще полбеды. Беда в том… впрочем, здесь не обойтись без лирического отступления.

Контркультуру принято считать альтернативой масскульту – и, право слово, напрасно. На самом деле это ветви одного дерева. Мотивация в обоих случаях одна и та же: вполне обывательская претензия на особый статус. Персонажам из списка Forbes самоутверждаться не нужно, люмпенам – не по зубам. Самоутверждение до полной гибели всерьез – прерогатива среднего класса. Вся разница в средствах: чтобы выделиться из общей массы, один покупает в кредит подержанный «Лексус», второй берет ржавый гвоздь и царапает на капоте «Лексуса» три веселые буквы. Аналогичный расклад наблюдаем в искусстве: Катя Лель чирикает про джагу-джагу, арт-группа «Война» пиписки малюет, – и всякий раз откровенное дурновкусие претендует на черт-те какую оригинальность. С Гегелем не поспоришь: противоположности едины. И у Михаила Лялина единство трэша и попсы достигает своего максимума. Вот, собственно, и беда.

На первый взгляд, все признаки трансгрессивной литературы налицо: водка ведрами, матюги километрами и экскременты пудами. Однако крутой наш неформал отчего-то все рамсы попутал да изложил лимоно-паланиковские брутальности кондитерским языком Барбары Картленд. «Глаза мои разгорелись адским огнем», «душа моя заплакала светлой грустью», «я считал секунды до роковой развязки», «кружащиеся в неповторимом вальсе снежинки» – лишь малая толика приторных перлов. В амурных сценах концентрация патоки возрастает до предела: «Я почувствовал ее пухленькие губки: они слегка увлажнились и дышали желанием. Она обняла меня, и я перенял от нее весь жар. Я отдался страсти. Я распростер руки, готовый ее принять».

Это, значит, и есть огонь Прометея? Да уж… Такое чувство, что угодил в лавку старьевщика: тут любой образ затаскан до лохмотьев – от героини, похожей на пантеру, до кошмарного сна, где часы показывают 6:66. Автор секонд-хендом отнюдь не брезгует. И между прочим, правильно делает: всякая попытка говорить без подсказки оборачивается злокачественным косноязычием. Занятия экономикой не прошли для Лялина даром – паренек способен изъясняться лишь корявыми формулировками квартального отчета: «Пора входить в стадию оседлости и кончать с кочеванием от одной крайности к другой».

Пора бы и нам остановиться: сколько можно бить лежачего? Вместо этого подобьем баланс. Контркультурные манифесты провозглашали все кому не лень: и Маринетти с Бретоном, и Роттен с Кобейном, – оттого р-революционные декларации автора проходят по ведомству общих мест и никак не впечатляют. Эстетики своей Лялин не создал – взял напрокат у Паланика & Co. Стиль позаимствовал в лавбургерах. Что имеем в графе «итого»? Холостой выстрел, никак не больше.

Текстов, подобных «Солдатам…», у нас избыток: Лысогор, Козлова, Боровская… и кто еще там? Так вот: не рекомендовал бы принимать повальное пубертатное фрондерство за симптом социального недуга. Эта заезженная пластинка звучит уже добрых двадцать лет: ах, сволочное общество нас обмануло, пойдемте окна бить. Правда, в перестроечную эпоху во всех тинейджерских бедах были виноваты подлые партократы, а теперь – подлые буржуи. Но это уже детали.

Да, насчет революции… Ленин, если помните, дал молодым революционерам универсальный рецепт: учиться, учиться и учиться. Есть как минимум одна причина последовать завету Ильича: чтобы впредь публику не смешить. А то потолочные балясины – неважное топливо для прометеева огня.