Флаги Демида. Рассказ

1

     Скрип входной двери уже даже не раздражал, а просто бесил, вызывая зубную боль. Жена, как нарочно, то входила в дом, то выходила обратно на улицу, каждый раз, естественно, откры-вая и закрывая дверь. Демид в тысячный раз дал себе слово, что первым делом, встав с кровати, смажет жиром дверные петли. Но вот как раз вставать-то и не хотелось. Придраться к жене тоже было не за что – она хлопотала по хозяйству, готовя завтрак. Очередной скрип длился так долго, что Демид застонал и рывком выбросил своё тело из постели, распечатав новый день. Дверные петли были тут же успешно забыты за всякими утренними делами.
     После завтрака Демид вышел на улицу родного села, чтобы, сидя у своих ворот, выкурить традиционную утреннюю трубку. Уютно угнездиться на собственной скамейке не получилось – на ней стоял жандарм и, пыхтя, откручивал проволоку, которой был привязан к воротам румынский флаг. Надо заметить, что, сколько Демид себя помнил, на его воротах всегда висело знамя – сна-чала Российской империи, потом Румынии. Власть выделяла на село два флага, один из которых крепили к воротам примарии, другой – к воротам дома Демида, поскольку они находились напро-тив.
     Теперь флагшток примарии был пуст, а через минуту опустеют и его ворота. Происходящее Демида не удивило. Было лето 1940 года, завтра территория между Днестром и Прутом отойдёт к Советскому Союзу, а сегодня шёл последний день «голосования ногами». Все, кто считал себя румыном, уходили в глубь королевства, а те, кто хотел жить при социализме, всеми правдами и неправдами перебирались в молдавское междуречье. Причём вторых было явно больше. Оста-навливались у родственников, у знакомых и даже у посторонних людей, частенько без ведома последних. На участке Демида, в кукурузе, второй день прятались какие-то люди. Демид делал вид, что не замечает этого. Правда, вчера, как бы случайно, оставил около кукурузы два ведра воды и две буханки хлеба. Сегодня утром этого всего на месте не было – он проверял.
     Справившись с непослушной проволокой и намотав флаг на древко, представитель власти, которого в селе в лицо все называли уважительно «господин жандарм», а за глаза – «Толстый Петря», прервал размышления Демида.
     – Когда уходишь, Демид? Совсем мало времени осталось.
     – Доброе утро, господин жандарм. Скоро пойдём…
     – Тебе нельзя оставаться, Демид. Ты не крестьянин, работал на почте, точно отправят в Си-бирь. А даже если не отправят, как ты среди коммунистов будешь жить?
     – Скоро пойдём…
     – Слышал, Демид, что поп в прошлое воскресенье говорил? Коммунисты все с рогами и хво-стами.
     – Слышал. А сегодня утром видел, как поп во главе трех телег с добром уходил по дороге. Разве не его дело бороться с нечистой силой? Почему он убежал?
     – Опасные речи ведёшь, Демид. Жандармерия ещё работает. Хочешь в этом убедиться?
     – Не хочу. Скоро пойдём…
     Толстый Петря, пошевелив для важности усами, ушёл. Демид устроился на скамейке и набил трубку табаком-самосадом. Любимая «носогрейка», вмещавшая в себя почти стакан махорки, всегда здорово успокаивала нервы. Табак Демид рубил вместе со стеблями и корнями, а потому никто и никогда у него куревом не одалживался. Такая смесь валила с ног непривычного челове-ка с двух затяжек, самому же хозяину доставляла истинное наслаждение. Аналогично обстояло дело и с «огненной водой» собственного изготовления. Свой самогон тройного перегона мог пить только Демид, что он регулярно и проделывал, не забывая при этом пополнять запасы каждую неделю, чем, естественно, нарушал монополию короля Михая на изготовление крепких напитков.
     Лениво скользя взглядом вдоль своего забора, Демид медленно поднимался со скамейки – и вдруг замер, так и не выпрямившись до конца. Участок забора, на котором (как он точно помнил) ещё вчера сушились надетые на колья глиняные кувшины, был пуст. Демид опустился обратно на лавку и потёр лоб. В родном селе это был первый случай воровства за прошедшие десять лет. «Кто же мог такое сделать?» – размышлял он. И вдруг увидел, как в конце села появились телеги с очередными румынскими беженцами. Люди, сидевшие в телегах и шедшие рядом с ними, не-престанно шарили глазами по сторонам. Демид зло сплюнул и вошёл в свой двор.
     На пороге дома, опустив голову, стояла жена Лиза, которая, когда он поравнялся с ней, под-няла взгляд и покорно спросила: «Когда уходим, Демид?» «Никогда! – взорвался он в ответ. – Не по дороге нам с людьми, которые крадут с чужих заборов пустые кувшины!» Лиза всплеснула руками и побежала к забору. Демид ещё раз зло сплюнул и отправился к дровяному сараю, в дальнем углу которого на небольшой «буржуйке» стоял самогонный аппарат, а на полках вдоль стены по ранжиру были выстроены разнокалиберные бутылки с готовым продуктом…
     Весть о том, что семья остаётся в родном селе, Лиза сообщила шестилетнему сыну Павлу и девяностолетнему свёкру Иону. Оба обрадовались, но по разным причинам. Паша – потому что очень хотел посмотреть на людей с хвостами и рогами. Ион – потому что уходить никуда и не со-бирался, а жить одному в пустом доме совсем не хотелось. Ион любил русских людей и уважал Россию и этих своих чувств не скрывал. Причину такого отношения к России в семье знали, а вот в селе уже мало кто помнил романтическую историю, которая произошла во второй половине прошлого века.
     Во время одной из многочисленных русско-турецких войн, когда через село проходили рус-ские войска, по приказу командования сводный казачий полк остановился лагерем за околицей. В этом полку и служил молодой донской казак Иван. В первый же вечер куренной атаман отпра-вил Ивана в ближайшую избу за лопатами, которые понадобились для обустройства лагеря. Ка-зак перемахнул через плетень и уверенно постучал в чужую дверь. Открыла девушка, увидев которую, Иван потерял уверенность, своё сердце и, как оказалось потом, даже родную землю. Целый час простоял Иван на чужом крыльце, пытаясь как-то пообщаться с красавицей. Девушка не знала ни одного русского слова, казак, естественно, не говорил по-молдавски, но разве это могло им помешать? Иван что-то рассказывал, незнакомка заливисто смеялась и пожимала пле-чами, пока не услышала голос отца, который звал её в хату. Стрельнув глазами напоследок, де-вушка упорхнула в дом, а Иван побрёл обратно в полк, по дороге постоянно оглядываясь.
     На следующее утро, начистив сапоги, побрившись, помыв своего коня и взяв с собой казака из соседнего запорожского куреня, Иван поехал свататься. Хозяин дома, пожилой молдаванин, выставил на стол кувшин вина и приготовился слушать дорогих гостей. Запорожский казак, кото-рый немного говорил по-молдавски, с трудом объяснил селянину, что его друг – славный воин и добрый человек, хочет жениться на девушке, которую видел вчера вечером на пороге этого до-ма. Хозяин внимательно посмотрел на ладного, крепкого парня, задержал взгляд на шашке в ножнах, отделанных серебром, высоких хромовых сапогах, потом скосил глаза на прекрасного коня под дорогим седлом и крикнул своей дочери Евдокии, чтобы вышла к столу. Когда в комна-те появилась вчерашняя девушка, сердце Ивана забилось так, как не билось ни в одном бою, а когда в ответ на вопрос своего отца девушка слегка покраснела и, опустив длинные ресницы, кивнула головой, сердце Ивана почти остановилось от радости. Молдаванин противиться счастью дочери не стал, но поставил одно условие: молодые будут жить в этом доме и помогать ему и его жене вести хозяйство. Иван ещё раз взглянул в бездонные глаза любимой и согласился.
     В казачьем войске действовали свои законы. Если бы Иван решил покинуть ряды регулярной российской армии,  его, скорее всего, расстреляли бы, как дезертира, но казаки были людьми вольными, и совет атаманов, выслушав сбивчивый рассказ влюблённого парня и свидетельские показания запорожца, разрешил Ивану уйти из полка, предварительно внеся денежный выкуп в сумме, узнав которую, Иван схватился за голову. Деньги собирал весь курень, немного помогли запорожцы, но всё равно не хватило. Казаки накоплений не делали, всё, что попадало в руки, прогуливали сразу, а потому Ивану в счёт выкупа пришлось ещё отдать фамильную шашку, коня и даже обмундирование. Атаманы, смеясь, разрешили оставить сапоги, чтобы он не появился пе-ред будущим тестем босым. Товарищи дали Ивану какую-то старую одежду и выпили с ним на прощание по чаше горилки, после чего Иван ушёл из полка.
     Крестьянин долго, не  узнавая, смотрел на парня, который был одет в какие-то лохмотья и что-то говорил по-русски, стоя на пороге его дома. Потом взгляд крестьянина упал на шикарные хромовые сапоги, и он всё понял. Смахнув с глаза набежавшую слезу, обнял парня за плечи и сказал по-молдавски: «Заходи, сынок».
     Через три дня казачий полк  ушёл в глубь Румынии, оборвав последнюю ниточку, которая связывала Ивана с родиной. Ещё через несколько дней казак стал отзываться на имя Ион.  А ещё через месяц  прямо во дворе дома накрыли столы и сыграли скромную свадьбу…
     Молдавский язык Ион выучил быстро, так же быстро освоил нехитрый крестьянский труд (ка-заки земледелием не занимались) и вскоре стал в селе довольно уважаемым человеком. Он был единственным христианином, который знал все четыре действия арифметики и умел взвешивать товар на весах. Частенько крестьяне села просили Иона поехать с ними на мельницу сдать зерно или получить муку, а также в ближайший городок на ярмарку отвести кукурузу, овощи или фрук-ты. В последнем случае в обязанности Иона входило следить за тем, чтобы евреи-скупщики не обманывали крестьян на весах и при расчёте за продукцию. Крестьяне вскладчину оплачивали Иону угощение и комнату на постоялом дворе (сами они ночевали на своих телегах), но даже при таких расходах всегда оставались в выигрыше.
     Так в трудах и заботах проходила жизнь. Задолго до того, как Молдова вошла в состав Румы-нии, узнал Ион о смерти своих родителей, чуть позже похоронил тестя и тёщу, а десять лет назад умерла любимая жена Евдокия. Дети покинули отчий дом и разъехались в разные стороны, рядом остался только младший – Демид. И теперь весь мир, когда-то такой огромный, сократился до размеров небольшого мальчугана – любимого внука Павлуши. Только он с интересом и уважени-ем слушал рассказы о далёком Доне и вечером засыпал на печке, прижавшись к деду и улыбаясь во сне. Ион никогда не ругал Павла за всякие детские проделки и шалости, прощал всё, говоря: «Парень не виноват, такой у него характер. Увидите, это будет настоящий казак. Когда я помру, отдайте мои сапоги Павлуше!». Речь, конечно, шла о тех самых сапогах, в которых Ион пришёл в село, других за всю жизнь он так и не справил. Зато эти единственные берёг как зеницу ока. Ес-ли доводилось идти пешком на ярмарку или в соседнее село на свадьбу, в любую погоду весь путь Ион проделывал босиком, неся драгоценные сапоги на плече, и только подойдя вплотную к конечной точке путешествия, наматывал портянки и обувался.
     Здорово рассмешил как-то Демида и Лизу разговор, состоявшийся между дедом и внуком в один из вечеров на печке. Долго сопел и вздыхал Паша, не решаясь о чём-то спросить, пока Ион сам не поинтересовался: «Чего тебе, Павлуша?»  «Деда, а ты скоро умрёшь?» – решился наконец мальчишка. «Скоро, я уже старый. А что?» – в свою очередь спросил Ион. «Сапоги нужны!» – признался внук и снова тяжело вздохнул…
     В день присоединения Молдовы к Советскому Союзу Ион проснулся рано и сразу стал хлопо-тать по хозяйству. Установил в саду под грушевым деревом стол и две лавки. Потом лично сварил мамалыгу и зажарил несколько небольших кусочков мяса. Затем спустился в погреб за кислой капустой и кувшином вина, собрал на грядке два десятка помидоров и немного болгарского пер-ца, выкопал на огороде лук и чеснок и расставил на столе тарелки и стаканы. Сделав всё, пошёл к воротам встречать русских.
     Село стояло на отшибе, поэтому Советская власть появилась в нём только после полудня. Сначала проехали два грузовика с пограничниками, сидящими в кузовах. Солдаты смотрели из-под козырьков фуражек недоверчиво и угрюмо. Один из грузовиков за селом свернул направо вдоль берега Прута, другой – налево. Со временем там были построены пограничные заставы.
     Ещё через час в село въехала легковая машина в сопровождении двух мотоциклов с боковы-ми прицепами. Автомобиль остановился около примарии, из него вышли два офицера в синей форме и какой-то гражданский, все вошли в здание. Милиционеры, приехавшие на мотоциклах, остались у входа. Ещё через полчаса завертелась какая-то непонятная карусель. Один из офице-ров периодически выходил на крыльцо, отдавал распоряжение и указывал рукой направление. Мотоциклисты уезжали и вскоре возвращались с кем-нибудь из местных жителей. Сначала при-везли примара, затем секретаря примарии, потом Якова-лавочника и  даже владельца небольшо-го речного парома Тудора. За Демидом пришли пешком, просто перейдя дорогу.
     Ион встретил милиционеров поклоном и на прекрасном русском языке предложил сесть за стол и выпить по стакану вина. Один из представителей власти профессионально оглядел стари-ка с головы до ног, задержав пристальный взгляд на высоких начищенных сапогах, и сказал: «Пей сам своё вино, старый кулак! Кто здесь Демид?»
     Глядя вслед милиционерам, уводящим сына, Ион погладил по голове плачущего внука и про-изнёс: «Это не те русские, которых я ждал, Павлуша. Сегодня ночью я умру». После чего старик ушёл в хату и лёг на печку, больше не сказав никому ни одного слова.
     Демида отпустили домой в десять часов вечера. А ровно в полночь умер Ион, сдержав данное слово…        
        

                                                                 2

     Уже около года на воротах развевался красный флаг, и это, пожалуй, являлось самым замет-ным изменением в жизни. Примария называлась сельсоветом, крестьяне почти поголовно вступи-ли в колхоз, но труд в поле от этого легче не стал. Демид продолжал работать на почте, отвечая за небольшой телефонный узел и жалея девушек-почтальонов, которые, сортируя почту, долго вглядывались в каждый адрес, переключая мозги то на латинские буквы, то на кириллицу, то на русский язык. Старики по привычке писали по-румынски, молодое поколение стремилось овла-деть новой графикой, старательно выписывая молдавские слова русскими буквами, начальство заваливало казённой почтой, но одно объединяло всех – количество грамматических ошибок превышало количество слов. Демид умел писать по-молдавски любыми буквами – сказывалось обучение в начальной школе царской России и в профессиональном училище в Бухаресте, знал он и русский язык, но предпочитал иметь дело с бездушными проводами.
     Впрочем, сегодня было воскресенье – день выходной, и планы на него с проводами были не связаны. На повестке дня были вопросы приятные и нужные. Например, пополнение стратегиче-ских запасов самогона, который Демид продолжал гнать и при Советах, хотя это и было стро-жайше запрещено. Вообще, если бы Демид задумался над собственным жизненным кредо, то он, несомненно, вывел бы формулу: «Я с любой властью в принципиальных разногласиях!». Однако на такую ерунду, как размышления, времени всегда не хватало.
     Демид сидел на своей лавочке у ворот и, периодически попыхивая любимой трубкой, глядел в небо. Погода стояла отменная, а ведь ранним утром он ясно слышал раскаты грома, но, видно, гроза прошла стороной. Воскресное утро радовало тишиной и каким-то нереальным спокойстви-ем. Село напоминало стоячее болото, где ничего не происходит да и произойти не может по оп-ределению. Впрочем, через несколько секунд идиллия была разрушена появлением в конце ули-цы взъерошенного председателя сельсовета. Он забежал в ближайшие ворота, буквально через минуту выскочил, как ошпаренный, забежал в ворота напротив, затем снова выскочил, как чёр-тик из табакерки, и забежал в следующие. Так, двигаясь зигзагом, председатель постепенно при-ближался. Демид с интересом наблюдал за происходящим, исправно выпуская клубы дыма из трубки.
     Наконец дошла очередь и до дома Демида. Председатель устало опустился на скамейку и произнес заучено: «Сегодня ночью румынские и немецкие войска напали на Советский Союз. Красная армия с боями отступила от Прута и закрепилась на берегах Днестра. Через два часа собираемся на северной окраине села у дома кузнеца и идем на помощь родной армии!»  Демид посмотрел в сторону Прута и сказал: «Вроде всё тихо». Председатель устало возразил: «Бои бы-ли правее и левее нас в районе погранзастав. Так что через два часа у дома кузнеца. Не опазды-вай, а я побежал собирать остальных».
     Демид привык всё делать обстоятельно. А потому, в первую очередь, он встал на скамейку и, открутив крепёжную проволоку, свернул красное знамя. Потом вошёл во двор и спрятал флаг от греха подальше, в камышовую крышу дровяного сарая. Затем позвал жену и заявил ей, что ухо-дит на войну, а потому надо быстро накрывать на стол, поскольку война – штука сложная, и где покормят в следующий раз – бог его знает. После чего вновь пошёл к дровяному сараю выпить немного на дорожку, поскольку война – штука сложная, и когда нальют в следующий раз – бог его знает.
     В сарае Демид пробыл около часа, выпивая и закусывая огурцами, которые сорвал по дороге. Наконец жена позвала обедать, и Демид пошёл к столу, прихватив небольшую бутылку. Ел много и неторопливо, насыщаясь на первое время боевых действий. После обеда набил любимую труб-ку и стал вдумчиво курить, прекрасно понимая, что война – штука сложная, и когда объявят сле-дующий перекур – бог его знает. Чуть позже Демид направился в туалет, где спокойно посидел полчасика, догадываясь о том, что на войне даже это делают по команде, а когда такая команда поступит – бог её знает.
     После всех дел насущных Демид почувствовал, что его клонит в сон. Противиться возникшему желанию он не стал, здраво рассудив, что поспать в следующий раз, возможно, удастся не скоро – война всё-таки…
     Проснувшись, Демид немного подкрепился, чуть-чуть выпил, посетил туалет, выкурил трубку и, попрощавшись с женой, пошёл к месту сбора народного ополчения. На северной околице села было пусто. Жена кузнеца, которая работала на своем огороде, сообщила Демиду, что все ушли пять часов назад в сторону Днестра.
     Дорога к Днестру была очень длинной, до дома – в десятки раз короче, а потому ноги сами понесли Демида домой. Жене он объяснил, что на войну отправится завтра утром, а потому зав-трак надо приготовить рано, после чего поужинал и лёг спать.
     Утро следующего дня прошло по отлаженной схеме: завтрак, перекур, туалет, снова перекур, стопка самогона на дорожку и, наконец, выход из дома. Шёл Демид медленно, экономя силы для предстоящих боёв, явно придерживаясь старой солдатской поговорки: «Вдруг война, а я – ус-тавший». Поэтому, когда на следующий день  он подошёл к Днестру, немецко-румынские войска были уже на обоих берегах этой реки. Румынский жандарм в форме, которую Демид помнил хо-рошо, окликнул его: «Куда это ты направился, молдаванин?» Мгновенно оценив обстановку, Де-мид стянул через голову рубашку и ответил: «Иду на Днестр купаться». Жандарм, потеряв к нему всякий интерес, отвернулся, а Демид искупался, оделся и устало поплёлся обратно.
     С войны Демид вернулся первым из села. Произошло это вечером следующего дня, после описанной встречи с жандармом. Едва поздоровавшись с женой, Демид за пазухой вынес из дома небольшой портрет Сталина. Крадучись, прошёл к туалету и бросил портрет в выгребную яму, где уже лежали утопленные год назад портреты короля Михая и королевы Елены. Затем Демид направился в дровяной сарай, где устало опустился на лавку перед самогонным аппаратом и за-думался над тем, что произойдёт, если маятник войны качнётся в противоположную сторону и вернётся советская власть. Портрет Сталина Демиду как передовику производства вручал лично председатель сельсовета, он же с него и спросит и за опоздание на войну, и за портрет, конечно, тоже.
     Когда год назад Демид выбрасывал портрет короля Михая, никаких сомнений и сожалений он не испытывал. Короля Румынии Демид не любил. Единственная их встреча состоялась давным-давно в Бухаресте и оставила в сердце Демида неприятный осадок.
     Среди студентов бухарестского училища связи Демид, во-первых, был самым старшим по воз-расту, а во-вторых, единственным уроженцем Бессарабии. Либо по первой, либо по второй при-чине настоящих друзей среди однокурсников он так и не нашёл, хотя студенческих вечеринок и гулянок не чурался. Денег на «пропой» студентам никогда  не  хватало, а потому подрабатывали, как могли. Одним из вариантов были королевские теннисные корты. Как-то с коллегами попал туда и Демид. На кортах Демид поразился тому, как низко может пасть человек в погоне за не-сколькими леями.
     Юный король Михай в теннис играл откровенно плохо, но при этом очень азартно, вкладывая в каждый удар всю силу. В связи с этим мячи ежеминутно, после ударов и подач короля, вылета-ли за пределы площадки. Студенты наперегонки бросались ловить мяч. Счастливец, завладевший мячом, подходил к краю корта, а с противоположной стороны подходил Михай. Студент отдавал королю мяч, тот, взяв у стоявшего рядом телохранителя монету, отдавал её студенту. Монета бы-ла мелкой, в народе её называли «один пол», поскольку в любом кабачке, которые в свою оче-редь назывались «монопольками», за неё давали 50 граммов ракии.
     Демид поразился находчивости короля. Михай, изображая из себя этакого демократа, во-первых, сам не бегал за мячами, а во-вторых, ничего не терял финансово. Учитывая монополию на крепкие спиртные напитки, можно смело утверждать, что все монетки вскоре возвращались в казну.
     Естественно, Демид за мячиками не бегал, а просто стоял недалеко от кромки теннисного по-ля, наблюдая за происходящим. Однако участие во всём этом действии пришлось принять не-вольно. После очередного хлёсткого удара короля мяч с огромной скоростью полетел прямо в лицо Демиду. Инстинктивно взмахнув рукой, Демид поймал мяч в десяти сантиметрах от своей головы, вызвав восхищённые возгласы сокурсников и уважительный взгляд Михая. Не вернуть королю мяч было немыслимо, тем более что тот уже находился на линии аута и протягивал руку. Демид подошёл и отдал мяч. «Ты откуда, спортсмен?» – спросил король. «Из Бессарабии, Ваше Величество», – ответил Демид. Михай на секунду задумался и изрёк, явно повторяя чьи-то сло-ва: «Бессарабцы – народ трудолюбивый, но ненадёжный!» Затем король, взяв у телохранителя очередную монету, протянул её Демиду. Демид монету с поклоном принял, за что потом презирал себя всю жизнь. Казалось бы, чего проще – просто повернуться и уйти, мол, ненадёжный так не-надёжный и денег твоих мне не надо. Так нет же – взял…
     Сидя в своём сарае, Демид и сейчас поморщился от этих воспоминаний. Результатом короткой беседы с Михаем стала нелюбовь к королевской власти и ненависть к государственной монопо-лии на водку. Подумав о водке, Демид привстал с лавки, дотянулся до ближайшей бутылки с са-могоном, налил немного в стакан и залпом выпил, после чего заметно приободрился и решил не загружать себя бесполезными мыслями. Когда смена власти в селе случается чаще, чем Рождест-во, всё равно, рано или поздно, за что-нибудь накажут – если не за портрет Михая, так за порт-рет Сталина. Налив ещё немного, Демид выпил и покинул любимый сарай. А на следующий день в село пришли румыны…

                                                                 3

     Отчётливо слышную канонаду с громом Демид уже не путал. Конец лета 1944 года обещал очередную смену флага, и Демид этой смены, честно говоря, ждал. Совсем не стало житья от ру-мынских властей. Работать молдаван заставляли, как каторжников, грабили безбожно, порой не оставляя в доме куска хлеба. За три прошедших года в хозяйстве Демида не осталось не только поросёнка и козы, даже всех курей переловили румынские солдаты. А тут ещё постоянные до-просы в жандармерии. Вернувшийся с румынской армией в село Толстый Петря возглавил мест-ную жандармерию и, видимо, решил сжить со свету Демида. Сначала Петрю интересовал ответ на вопрос: почему семья не ушла на другой берег Прута в 1940 году? Пришлось рассказывать о том, что в последний день отец серьёзно захворал и оставить его одного было нельзя. Демид даже водил Петрю на кладбище и показывал дату смерти на могиле Иона, подтверждавшую этот рас-сказ.
     Чуть позже Толстый Петря узнал от кого-то, что Демида арестовали сотрудники НКВД, но вскоре отпустили. Это вызвало ещё целый ряд вопросов. И наконец кто-то из жандармов услы-шал байку о том, как Демид ходил на войну. История эта передавалась в селе из уст в уста, об-растая по дороге фантастическими подробностями и растягиваясь во времени. В последнем вари-анте народного творчества говорилось о том, что Демид шёл за отступавшей Красной армией почти до Киева и даже лично видел Гитлера. Толстому Петре всё это забавным не показалось, и он вызвал Демида на очередной допрос.
     На предложение начальника жандармерии села рассказать подробно о том, как он бежал че-рез полстраны защищать Советскую власть, Демид, устав от бесконечных допросов, ответил: «Бежал бы – успел бы! И сейчас бы с вами не разговаривал!». Толстый Петря, слегка растеряв-шись от такого заявления подозреваемого, пообещал, что вскоре Демид окажется в гестапо, при-чём бежать туда не придётся – за ним приедут. После чего отпустил Демида домой, посоветовав сушить сухари.
     С тех пор Демид жил в постоянном страхе, вздрагивая от каждого скрипа калитки. Расслабил-ся он только сегодня, услышав близкую канонаду. На рассвете Демид сходил к дровяному сараю, чтобы проверить, на месте ли красный флаг. Флаг был на месте, правда, древко в нижней части немного погрызли мыши, но не настолько, чтобы это было заметно и свидетельствовало о неува-жении к знамени. Настроение Демида заметно улучшилось. Затем он провёл ревизию запасов самогона, что прибавило оптимизма. Наконец он растянулся на траве, на небольшом пригорке у забора, решив подремать на солнышке. Представил себе физиономию Толстого Петри в тот мо-мент, когда он в очередной раз сворачивает румынский флаг, и заснул, улыбаясь.
     Через полчаса чья-то тень упала на лицо спящего Демида. Он приоткрыл один глаз и приго-товился объяснять жене, что негоже будить лихо, пока оно тихо. Однако это не была жена. Око-ло Демида стояли Толстый Петря и два румынских солдата. В горле почему-то  сразу пересохло, и Демид, озираясь, встал на ноги. Диалог официальным тоном начал жандарм.
     – Советы наступают, Демид, надо идти защищать Великую Румынию.
     – Надо – значит надо, господин жандарм. Когда собираемся и где?
     – Ты эти свои шутки бросай, Демид. Мы тебе не комиссары. На сборы две минуты. Телега ждёт у ворот.
     – Прошу прощения, господин жандарм, можно хотя бы сходить в туалет «по-лёгкому»? Война  всё-таки, бог её знает, когда в следующий раз доведётся.
     – Нельзя. В окопах, когда большевики пойдут в атаку, заодно и «по-тяжёлому» сходишь.
     Через две минуты после такого содержательного разговора Демид уже ехал в телеге на линию фронта. Караван состоял из четырёх повозок, в которых угрюмо тряслись два десятка селян, не успевших спрятаться и уклониться от призыва.
     Ещё через два часа Демиду выдали старый, поцарапанный карабин румынского производства, десять обойм патронов и указали место в окопе. Командовали обороной на этом участке два не-мецких офицера, в окопах вперемешку находились румынские солдаты и ополченцы – такие, как Демид.
     Бой начался как-то неожиданно. Со всех сторон что-то взрывалось, пополз едкий дым, стали кричать люди, причём все и сразу. Ничего понять было невозможно. Около уха затрещал румын-ский пулемёт. Пробегавший по окопу немецкий офицер на несколько секунд остановился рядом с Демидом и заорал прямо в лицо, брызгая слюной: «Шиссен, швайне!» Демид передёрнул затвор и стал палить в белый свет, как в копейку.
     Перезаряжая четвёртую обойму, Демид повертел головой вправо и влево и нигде не увидел немецких офицеров. В окопах находились только румыны и молдаване. Пули наступающих со-ветских солдат ложились всё точнее и точнее, вгрызаясь в бруствер окопа и поднимая фонтаны земли. Демид зажмурил оба глаза и продолжил стрельбу.
     Перед тем как вставить в карабин последнюю обойму, Демид вновь осмотрелся и с ужасом увидел, что вслед за немцами сбежали все румыны. В окопах видны были редкие фигуры молда-ван в штатских рубахах и домотканых брюках. Оборона разваливалась на глазах, никто не ко-мандовал и уже почти никто не вёл огонь. Цепкий ум стратега подсказал Демиду единственно возможный выход из создавшейся ситуации. Положив карабин на бруствер окопа, Демид подтя-нулся на руках и вылез на противоположную сторону траншеи. Затем, ещё раз окинув взглядом  поле боя, выпрямился во весь рост и побежал в сторону родного села.
     До дома Демид добрался быстрее, чем доехал на телеге в противоположном направлении. Бежал он, не останавливаясь, по дороге обгоняя земляков, которые дезертировали раньше, и даже румынских солдат, которые стартовали вообще заблаговременно.
     Забежав в родной двор, Демид крикнул жене Лизе, что надо быстро собирать самые нужные вещи, деньги, документы и уходить из села. Пока Демид, привалившись к стене дома, переводил дух, Лиза, не задавая лишних вопросов, одела сына Павлушу и связала в два узла всё самое не-обходимое.
     Вечер застал Демида, Лизу и Павлика на пыльной дороге в пёстрой толпе беженцев и отсту-пающих солдат румынской и немецкой армий. Ночью они пересекли реку Прут по ближайшему уцелевшему мосту и снова вышли на какую-то дорогу. Путь лежал в сторону безрадостной жизни на чужбине, дорога вела в один конец. Возможность возвращения перечеркнули девять обойм, выпущенных в сторону Советской армии.

                                                                 4

     Демид выпрямился и вытер пот со лба. Лето 1947 года выдалось жарким, ладони горели от сапы, которой он прошивал бесконечное поле фасоли, поблизости не было ни одного дерева, в тени которого можно было бы немного отдохнуть. Рядом работали жена Лиза и тринадцатилетний Павлуша. Двухлетняя дочь Дорина, которая родилась уже здесь, в Румынии, сидела на подстилке из мешковины на краю поля и держала в руках куклу, сделанную из старых тряпок.
     Судьба забросила семью Демида в Трансильванию, в предместье города Фэгэраш, и уготовила участь батраков. Впрочем, другой доли не удостоилась ни одна семья беженцев из Бессарабии, а было их здесь немало. Правда, некоторым повезло – они стали работниками в хозяйствах немцев и венгров. Жилось таким несколько легче. Нет, работы хватало и им, но кормили их значительно лучше, порой даже за одним столом с хозяевами. Демиду и здесь не подфартило, его хозяин-румын отличался такой скупостью, что даже бережливые немцы смеялись над ним, говоря, что он ест из-под себя, чтобы ничего не пропало.
     Первые дни на чужбине Демид до сих пор вспоминал с ужасом. Хозяин ежедневно кричал, что не потерпит дармоедов, особенно каких-то большевиков из Молдавии, и что прямо сегодня он сообщит в Сигуранцу о том, что они шпионы Советов – и пусть с ними разберутся. Сказать, что семья Демида голодала, – это не сказать ничего. Бывало, ели даже ботву свеклы и картофельные очистки. И теперь Демид невольно сжимал кулаки, вспоминая, как однажды десятилетний Пав-луша, не совладав с чувством голода, выдернул из хозяйской грядки небольшую морковь и тут же, даже не стряхнув с неё землю, стал эту морковь жадно поедать. Выскочивший из дома хозя-ин орал так, как будто его разорили полностью и всё поместье сгорело дотла. Распалив себя кри-ком, румын выломал из плетня палку и стал ею бить ребёнка. Подбежавший Демид прижал к гру-ди сына и повернулся спиной к хозяину, подставляя под удары голову и плечи, но  не  говоря  ни слова. Когда вечером Лиза перевязывала тряпками Демиду рассечённую голову и спину, он толь-ко скрипел зубами от боли и унижения, а Павлуша плакал навзрыд и обещал больше ничего не брать без спроса.
     После того как Румыния в одночасье превратилась в социалистическую страну, легче жить не стало. Батраки остались батраками. Правда, большевиком Демида хозяин уже не называл, Сигу-ранцей не грозил, но кормил по-прежнему плохо…
     Сегодня на обед был варёный картофель. В очередной раз Демид поразился тому, что хозяин берёт картофель прошлого урожая, когда давно уже есть свежий. Но факт остаётся фактом: кор-неплоды были старые, сморщенные, частично гнилые, внутри нездорового синеватого цвета. Се-мья, расположившись на мешковине, обедала. И вдруг Демид заметил, как сын Павлуша, очистив очередную картошку, объел испорченные края, а оставшуюся белую середину отдал маленькой Дорине. Демид застонал, как от боли, встал и, отойдя в сторону, буквально упал на поле, охва-тив голову руками.
     Именно здесь, на поле под Фэгэрашем, когда жена Лиза, склоняясь над мужем, с тревогой спрашивала, что случилось, именно в этот момент, когда сын Павлуша со слезами в голосе про-сил отца встать, Демид решил, что надо возвращаться в Молдавию.
     Этой же ночью, борясь со сном, Демид обдумывал пути возвращения. Их было всего два, и оба не сулили ничего хорошего. Первым, нелегальным путем пошёл прошлой зимой двоюродный брат Демида Мирча. Вместе с женой, накинув на себя белые простыни, поползли они по ночному  замёрзшему Пруту в сторону родного берега. Советские пограничники заметили какое-то движе-ние на льду и открыли огонь. Брата Мирчу убили уже на территории Советского Союза, а его же-на успела отползти к румынскому берегу, где её задержали местные пограничники. Вот уже пол-года она находилась в тюрьме города Яссы. Оплакивая погибшего брата, Демид тем не менее не проклинал ни тех, ни других пограничников, прекрасно понимая, что любое государство вправе охранять свои границы так, как считает нужным.
     Второй путь начинался в Советском посольстве в Бухаресте, а вот где он кончался – точно не знал никто. Румыны утверждали, что всех молдаван, которые захотели вернуться на Родину, от-правили в Сибирь. Молдаване между собой перешёптывались, что многих отпустили домой. И  всё-таки этот официальный путь оставлял хоть какую-то надежду на успех. Перебраться с двумя детьми через плавни реки Прут было нереально. И даже если бы это получилось, как долго мож-но прожить в Советском Союзе без надлежащих документов, Демид не знал. Но что-то подсказы-вало, что недолго. Решив обратиться в Советское посольство, Демид спокойно уснул впервые за три года, улыбаясь во сне.
     В ближайшее воскресенье Демид пошёл на рынок города Фэгэраш, где продал единственную семейную драгоценность – золотые серьги своей жены, подаренные им же на свадьбу. Следую-щие две недели вся семья работала, не отдыхая даже в воскресные дни, чтобы иметь возмож-ность съездить в Бухарест. Наконец назначенный день настал. Оставив маленькую Дорину под присмотром Павлуши, Демид и Лиза ушли на вокзал. Целую неделю до этого Демид напоминал жене и сыну о том, что они должны забыть, как всё было на самом деле, и знать только одно: их насильно угнали в рабство отступавшие немцы и румыны.
     Секретарь Советского посольства принял их быстро и так же быстро вник в суть вопроса. Он заполнил какие-то бланки, поставил печать посольства, после чего, забрав у Демида и Лизы ру-мынские паспорта, отдал им эти справки. Затем секретарь сообщил, что ровно через две недели вся семья должна быть в указанное на бланках время на Северном вокзале Бухареста, откуда очередной эшелон с такими же репатриантами, как они, отправляется в Советский Союз.
     Вечером следующего дня Демид и Лиза вернулись в Фэгэраш. На сборы ушло ровно полчаса, поскольку нищему собираться – только подпоясаться, а дальше томительно потянулись дни. Се-мья продолжала работать на землях хозяина, которому, естественно, о возвращении в Молдавию не сообщили. За день до отъезда Демид пошёл на вокзал Фэгэраша за билетами, и тут ему не-ожиданно повезло. Он встретил знакомого венгра – водителя грузового автомобиля, который на следующий день собирался ехать в Бухарест. Венгр согласился подвезти семью Демида прямо до Северного вокзала столицы за половину стоимости железнодорожных билетов. Назначили встре-чу у ворот хозяина Демида в 8 часов утра и, довольные друг другом, разошлись.
     Венгр не обманул. Ровно в восемь часов у ворот просигналила машина. Демид усадил в каби-ну Лизу с маленькой Дорой на руках, забросил в кузов нехитрые пожитки, помог забраться туда же Павлуше и вдруг остановился. Потом подошёл к водителю и попросил: «Подожди, пожалуй-ста, пять минут. Я забыл попрощаться с хозяином», – после чего скрылся во дворе. Вышел Демид через десять минут, на ходу вытирая какой-то тряпкой разбитые в кровь костяшки кулаков. Венгр понимающе подмигнул и улыбнулся. Демид забрался в кузов, и машина резко тронулась с места…
     На Северном вокзале Бухареста представитель посольства, сверившись со списком, указал семье Демида места в одном из двух прицепных плацкартных вагонов, в которых ехали депорти-рованные.
     На румынско-советской границе их никто не беспокоил. На молдавской железнодорожной станции Унгены, где поезд переставляли на широкие колесные пары, пассажиров прицепных ва-гонов просто пересадили в «теплушки» какого-то советского эшелона. Двери закрыли снаружи, никому ничего не объясняя. Демид выглянул в узкое окошко вагона и увидел, что на площадки «теплушек» забрались советские автоматчики. Подтверждались худшие прогнозы, Демид всё по-нял, сел на неструганные доски лежанки и устало закрыл глаза.
     Утром следующего дня на кишинёвском железнодорожном вокзале голодных и измученных людей под конвоем пересадили в несколько крытых грузовиков и опять куда-то повезли. Правда, на этот раз путь был недолгим, и вскоре машины въехали во двор городской тюрьмы на улице Кузнечной. Ворота с лязгом захлопнулись…
     После традиционной «санитарной обработки» у новоиспечённых узников отобрали все лич-ные вещи, кроме одежды, которая была на них, и развели по камерам. Куда отвели жену Лизу и дочь Дорину, Демид не знал. Его же с малолетним сыном Павлушей определили в переполненную камеру, «население» которой встретило пополнение недовольными возгласами и заявлениями, что тут и так дышать нечем. Демид и Паша присели у стены прямо на пол и стали ждать решения своей судьбы.
     В камере заправлял всем русский уголовник по прозвищу Шрам. Вором он был авторитетным, о его жизни ходили легенды, хотя целиком его историю никто не знал.
     Когда-то во времена молодости Шрама на одном из «толковищ», которое окончилось поно-жовщиной, кто-то из «оппонентов», взмахнув финкой, отсёк юному вору часть носа, оголив ле-вую ноздрю. С тех пор и зияла на лице Шрама страшная чёрная яма, из-за которой он и получил своё блатное имя. Дальнейшая жизнь периодически оставляла новые отметки на лице и теле Шрама, закрепляя кличку. В кишинёвскую тюрьму привела его жажда лёгкой наживы и красивой жизни. Сколотив в родном Ростове крепкую банду налётчиков, после окончания войны Шрам приехал на окраину страны, в Молдавию, где некоторое время грабил шедшие через Румынию эшелоны с трофейным немецким барахлом.
     На небольших полустанках, где товарные поезда стояли, пропуская пассажирские, Шрам в форме подполковника, украшенной орденом Отечественной войны и десятком медалей, подходил к караулу и начинал какой-то разговор. Караул замирал по стойке «смирно», подельники Шрама подкрадывались и легко резали ничего не подозревавших солдат. А дальше, в стиле батьки Мах-но, товары из парочки вагонов перегружались на подводы, и бандиты покидали место преступ-ления. О прибытии новых вагонов и местах предполагаемой остановки сообщал купленный мел-кий железнодорожный чиновник, и всё начиналось снова.
     Одного не учёл Шрам: реквизированные им вещи принадлежали в основном старшему и выс-шему офицерскому составу советских оккупационных войск в Венгрии. В первые годы после войны старшие офицеры ещё были реальной силой, они смогли сделать то, что не могла сделать слабая пока милиция – ликвидировать банду Шрама. Командование группы войск в Венгрии не стало играть со Шрамом в шпионские игры, вычислять продажного железнодорожника и зани-маться прочей ерундой. В обычный товарный вагон на территории Венгрии,  в обстановке полной секретности, посадили пятнадцать солдат из войсковой разведки под командованием легендар-ного майора-разведчика. Люди были проверенными, прошедшими всю войну, не раз ходившими за линию фронта. Многие из них не могли спокойно заснуть, если вокруг не было слышно стрель-бы и взрывов. Разведчиков вооружили автоматами, гранатами и ножами и разрешили вступать в бой сразу, если дверь вагона будет вскрыта без предварительного троекратного стука и несколь-ких кодовых слов, которые знал только начальник Особого отдела Одесского военного округа. Именно он должен был встретить разведчиков на железнодорожной станции Кишинёва и отпра-вить их обратно для повторной операции, если первая не увенчается успехом. «Пассажирам» вагона выдали сухие пайки и вёдра для оправления естественных надобностей. В полу вагона было сделано небольшое отверстие, куда было разрешено опорожнять вёдра только во время движения состава. После этого вагон был закрыт и опломбирован, к нему был приставлен обыч-ный войсковой караул, участь которого, как понимали немногие посвящённые, была незавидной. Затем на все станции по пути следования была отправлена телефонограмма о том, что в вагоне под таким-то номером возвращаются в Советский Союз ювелирные украшения и ценности, выве-зенные немцами из русских музеев.
     Не клюнуть на такую наживку Шрам просто не мог. Тем более что сначала всё шло, как все-гда. Вагон останавливался на полустанках и в товарных тупиках, следуя обычным маршрутом.
     С караулом справились легко, сорвали пломбы и распахнули дверь вагона. И тут началось то, о чём Шрам всю оставшуюся недолгую жизнь вспоминал с содроганием. Из вагона на головы ему и его товарищам посыпались молчаливые тени людей, поливающие всё вокруг свинцовым ливнем и швыряющие гранаты. С бандой было покончено за три минуты. Шрам выжил только потому, что стоял рядом с дверями вагона, и спрыгнувший на землю первым майор-разведчик успел в полёте заметить погоны подполковника и орден на его груди, а потому не стал стрелять. Приземлившись на полусогнутые ноги, разведчик резко выпрямился и, схватив ППШ обеими руками, ударил Шра-ма диском автомата в голову, окончательно вбив в лицо остатки носа…
     Уже около года Шрам сидел в тюрьме на Кузнечной улице, ожидая суда. На многочисленных допросах он утверждал, что является рядовым членом банды, состоял при обозе, в убийствах не участвовал, железнодорожного чиновника, снабжавшего налётчиков информацией, не знает. На вопрос следователя, почему в момент задержания на нём была форма подполковника Советской армии, Шрам ответил, что нашёл её среди вещей после очередного ограбления и, поскольку по вечерам было прохладно, просто надел её.
     Изображая из себя рядового налётчика на допросах, в камере Шрам утверждал свой статус серьёзного бандита любыми методами. Решал вопросы, конфликты и споры между уголовниками, держал в «чёрном теле» бывших полицаев, «врагов народа» и прочий разномастный люд.
     Через минуту после того, как за Демидом и Павлушей закрылась дверь камеры, один из уго-ловников приказал им подойти к нарам Шрама. Демид, придерживая сына за плечи, подошёл к Шраму и вопросительно взглянул ему в глаза. За долгие годы своего физического уродства  Шрам научился ценить редких людей, которые не пялились на его обезображенный нос, а потому к «допросу» приступил в хорошем расположении духа.
     – Ты кто, сиделец?
     – Крестьянин, – со вздохом ответил Демид.
     – Ну, слава богу! – рассмеялся Шрам. – Как раз крестьян нам тут и не хватало. За что си-дишь?
     – Вернулся в Молдавию из Трансильвании…
     – Трансильвания – это где? – поинтересовался слабо знавший географию Шрам.
     – В Румынии, на границе с Венгрией, – заполнил пробел в образовании Шрама Демид.
     О Венгрии Шрам знал только то, что это богатая, почти сказочная страна, из которой Совет-ский Союз, как из бездонной бочки, черпает красивые и нужные вещи. Кстати, некоторое коли-чество этих богатств оседало и в его карманах. С жалостью вспомнив о потерянном благосостоя-нии, Шрам продолжил разговор.
     – Что ты делал в Румынии, крестьянин?
     – Пахал чужую землю, меня туда на работу немцы погнали.
     Шрам уже потерял интерес к Демиду, видя, что тот явно говорит правду, но ещё один вопрос решил выяснить, а потому продолжил общение.
     – А что, серьёзная граница между Румынией и Венгрией?
     – Там её сейчас почти нет, – честно ответил Демид.
     – Выходит, ты свободно мог уйти в Венгрию, а вместо этого приехал сюда, в тюрьму? Зачем? – поинтересовался Шрам
     – Я хотел вернуться домой…
     После этих слов Демида Шрам махнул ему рукой, мол, иди на место, а сам, повернувшись к своим блатным друзьям, покрутил пальцем у виска и сказал: «Не трогайте его, бог не велит оби-жать блаженных».
     В правильности своего решения Шрам убедился на следующий день. В 6 часов утра сосед по нарам слегка толкнул его в плечо и показал пальцем в угол камеры. Там стоял Демид и молился богу. До уха Шрама долетел еле слышный шёпот: «А также пошли, пожалуйста, здоровье и тер-пение всем добрым людям, сидящим в этой тюрьме…» Шрам ещё раз покрутил пальцем у виска и повернулся на другой бок.
     На первый допрос Демида вызвали только через три недели, раньше, видимо, у следственных органов «руки не доходили». В пустой камере с небольшим окошком под потолком стоял тяжё-лый дубовый стол и всего один стул, на котором сидел следователь. Охранники, которые приве-ли Демида, остановили его в четырёх шагах от стола и встали за ним справа и слева. Следова-тель долго перебирал какие-то бумаги, иногда поглядывая на Демида, при этом делая злое лицо и качая головой. Эта пантомима продолжалась около пяти минут. Затем следователь устало за-хлопнул папку с бумагами и, достав из ящика стола чистый лист, начал допрос.
     – Давай рассказывай, Демид, а я буду записывать, – почти миролюбиво попросил он.
     – Что рассказывать?
     Простой, казалось бы, вопрос Демида вызвал неожиданно бурную реакцию следователя. Он вскочил со стула, запустил в Демида чернильной ручкой и заорал так, что вздулись вены на шее.
     – Ты думаешь, что с тобой здесь в игры играть будут? Через пять минут выведу во внутренний двор и расстреляю у стены, как собаку, и хоронить запрещу. Мне государство только спасибо скажет  за то, что я его от такого гада избавил. Рассказывай, как до войны работал на румын-скую разведку, как потом сотрудничал с немцами и зачем тебя послали в Советский Союз сейчас.
     – Господин… – начал было Демид.
     – Твои господа в Германии! – ещё громче закричал следователь.
     – Товарищ… – неуверенно произнес Демид.
     – Гитлер тебе товарищ, – скрипнул зубами следователь.
     – Я ничего этого не делал, – как сквозь сон произнёс Демид, не зная, как правильно обра-щаться к начальнику, а потому совсем отбросив форму обращения.
     – А кто делал? – почему-то вкрадчиво спросил следователь.
     – Я не знаю. Меня румыны на работу угнали, вместе с семьёй…
     Следователь опустился на стул и, всем своим видом показывая, насколько он устал от этих вражеских уловок, продолжил разговор в более спокойном тоне.
     – Если ты, сволочь, вздумал в «несознанку» уходить, то разговаривать нам больше не о чем. Пошлём запрос в твоё село, участковый опросит людей, и на основании их показаний тебя рас-стреляем. А пока – пошёл назад, в камеру.
     – Подождите, – попросил  вдруг  Демид, – скажите участковому, чтобы посмотрел под крышей моего дровяного сарая, справа от дверей – там я спрятал от немцев красное знамя…
     Услышав эти слова Демида, следователь вдруг шумно сглотнул слюну и расстегнул ворот гим-настёрки, как будто ему стало не хватать воздуха. Целую минуту в упор он смотрел на Демида, а потом вдруг произнёс каким-то придушенным голосом, впервые назвав собеседника на «вы»: «Мы проверим. Возвращайтесь в камеру. Вас вызовут, когда будет нужно».
     Демиду повезло дважды, хотя сам он об этом узнал не скоро. Во-первых, получив указание из Кишинёва, участковый сначала отправился искать флаг и, конечно, нашел. А потому не стал оп-рашивать жителей села по поводу Демида, а сразу пошёл к председателю сельсовета. Во-вторых, председателем сельсовета стала женщина, которую с Демидом некогда связывали более чем дружеские отношения. Желая вернуть домой Демида и рассчитывая на продолжение романа, председатель дала узнику такую характеристику, что с ней можно было сразу вступать в партию.
     Результатом этих двух случайностей стало то, что через полтора месяца после первого и единственного допроса Демида и Павлушу с вещами прямо из камеры привели на КПП тюрьмы. В этом небольшом домике их уже ждала Лиза с маленькой Дориной на руках, которую конвой дос-тавил из женской части КПЗ. Одна дверь КПП выходила во внутренний двор тюрьмы, другая – на улицу. Эту вторую дверь охрана и открыла перед настрадавшейся семьёй. Начальник караула вручил им какие-то справки с печатью и подписью и, указав на дверь, выдохнул: «Свободны!»  Демид поинтересовался, как они доберутся до родного села без денег. В ответ начкар указал на другую дверь и сказал, что если это большая проблема, все могут вернуться по своим камерам. Как вся семья оказалась на улице, никто из них не помнил, но процесс выхода на свободу занял около трёх секунд. Из здания КПП вслед доносился дикий хохот охраны…
     Ещё через три дня, добираясь то на попутных подводах, то пешком, семья Демида подошла к своему дому. Лиза с детьми сразу вошла во двор, а Демид ещё на минуту задержался. Остано-вившись у красного флага, прикреплённого к воротам, он погладил ладонью древко, слегка изъ-еденное мышами. Затем огляделся вокруг и, убедившись, что на улице никого нет, поклонился знамени до земли, как иконе.

                                                                 5

     Начало осени 1991 года выдалось жарким и каким-то неспокойным. Что-то неуловимое, каза-лось, витает в самом воздухе, создавая ощущение дискомфорта. Ощущение это девяностолетне-му Демиду очень не нравилось. За прошедшие сорок с лишним лет он привык к спокойствию и стабильности. Выцветшее от солнца, полинявшее от дождей, истрёпанное ветрами красное знамя на воротах давно было заменено на такое же красное знамя. Жизнь в селе текла неторопливо и предсказуемо. Правда, в первые годы после возвращения из тюрьмы Демиду пришлось несладко. Известный спорщик, он вынужден был держать себя в руках и старался ни с кем не ссориться. Во время первой же ссоры с соседом он услышал в свой адрес: «Ты бы успокоился, Демид, не то я сообщу, куда следует, что ты был в румынском ополчении». Целую неделю после этого разговора Демид не мог спать по ночам, постоянно вздыхал и говорил жене: «Вот увидишь, они меня выда-дут». Однако годы шли, и Демида никто не выдавал. Постепенно история его земляками была позабыта, а потом и вовсе почти все его ровесники умерли, и бояться стало некого.
     На почте Демид больше не работал, устроился в небольшой гипсовый цех, который построила в селе Советская власть. Работу не прогуливал, от поручений не отлынивал, а потому вышел на пенсию уважаемым человеком, гордо неся в сердце звание пролетария, столь редкое в сельской местности.
     За все эти годы дальше районного центра Демид не выезжал, хотя и вздыхал порой, вспоми-ная дороги молодости. Может быть, именно поэтому нынешним летом с удовольствием принял приглашение своего сына Павла, который давно жил в Кишинёве, погостить в молдавской столи-це.
     Сначала большой город даже понравился Демиду – солнечный, яркий, ухоженный. Огромное удовольствие получал Демид, просто гуляя по незнакомым улицам, разглядывая людей, которые друг с другом не здоровались, но и не мешали друг другу. А потом вдруг как-то всё пошло не так. На пятый день пребывания в Кишинёве ноги сами принесли его к старой тюрьме на Кузнечной улице, и сердце больно сжалось в груди. Долго стоял старый Демид у высокого забора, вспоми-ная каждую минуту, проведённую по ту сторону. Вспомнил и уголовника Шрама, от которого вла-сти в конце концов отчаялись получить информацию о соучастниках преступлений, а, главное, о местах хранения награбленного добра, и приговорили его к расстрелу. За день до приведения приговора в исполнение Шрам сам подошёл к Демиду, покаялся перед ним, как перед попом, рассказал кратко историю своей жизни и подробно обстоятельства задержания, а потом попросил молиться за него.
     На следующий день, старательно избегая вчерашнего маршрута, Демид вышел к центру горо-да и замер, остановившись перед памятником Григорию Ивановичу Котовскому. Легендарного красного комдива Демид узнал сразу, хотя видел его единственный раз в жизни в далеком 1914 году. Конечно, комдивом Котовский тогда не был, как не был и красным, а был обыкновенным бандитом, недавно бежавшим с Нерчинской каторги. До самых крупных и известных дел пре-ступной группировки Котовского, таких, как знаменитое ограбление Бендерского казначейства, оставалось ещё больше года. А пока Григорий Иванович разбойничал «по мелочи», грабя част-ных предпринимателей и зажиточных крестьян.
     Бывшему донскому казаку, а ныне бессарабскому крестьянину Иону стало казаться, что нако-нец и в его жизни началась светлая полоса. Два года назад небольшое крестьянское хозяйство фактически удвоилось. Корова принесла двух телят, коза – четырёх козлят, даже старая свинья, от которой никто ничего хорошего уже не ждал, опоросилась десятком крепких, забавных хрю-шек. Куры неслись так, что Ион относил на рынок яйца большими корзинами. Кролики плодились настолько быстро, что Ион не успевал продавать тушки и шкурки. В результате такой невидан-ной удачи в семье скопилась некоторая сумма, которой хватило на покупку жеребёнка-стригунка.
     Жеребёнка на ярмарке Ион выбирал долго, по одному ему ведомым приметам. Измерял длину ног, щупал колени, дул в нос и даже шептал что-то в ухо понравившемуся будущему помощнику. В результате всех этих действий в небольшой пристройке к сараю поселился тёмно-коричневый бойкий и стройный жеребёнок, которого Ион назвал непривычной для молдавского уха кличкой Орлик. Не жалея сил и времени, Ион кормил, мыл, чистил и выгуливал на ближайшем лугу Орли-ка. А потому нет ничего удивительного в том, что через полтора года жеребёнок превратился в сильного, высокого, выносливого коня, которому не было равных во всей округе.
     Тем временем светлая полоса продолжалась. Богатый урожай 1914 года настолько наполнил кладовые Демида, что на семейном совете было решено половину собранных овощей и фруктов продать на ярмарке в соседней Украине. Семья понимала, что немного придётся затянуть пояса, но зато вырученных денег хватит на покупку многих необходимых вещей и изготовление нужного сельхозинвентаря, включая плуг и борону.
     Тёплым осенним днём, загрузив продуктами собственную телегу и ещё две, арендованные у соседей, Ион в сопровождении двух старших сыновей и младшего, тринадцатилетнего Демида,  отправился в путь. На ярмарку прибыли за день до её открытия, выгрузили мешки из двух сосед-ских телег, сложив их на землю рядом с телегой Иона, после чего, наскоро пообедав, старшие сыновья отправились в обратный путь. Телеги и коней надо было вернуть соседям. Ион остался торговать в компании младшего сына.
     Торговля шла бойко. Не взвинчивая цены, за два дня продали весь товар и стали собираться домой. Ион поменял у знакомого трактирщика солидный кошель мелких монет и купюр на не-сколько николаевских «червонцев» и золотых «пятёрок», завернул их в тряпку и спрятал в кар-ман, после чего устало перекрестился и вместе с Демидом забрался в пустую телегу.
     На следующий день ехали уже по территории Бессарабии. Пообедали у дальнего родственни-ка, жившего в небольшой деревне, километрах в сорока от родного села. Несмотря на настойчи-вые просьбы хозяина остаться на ночлег, попрощались и поехали дальше, торопясь домой.
     Дорога пролегала по опушке леса, деревья в котором уже стали одеваться в великолепный осенний наряд. Закатное солнце радовало последним теплом. На душе было светло и радостно. За ближайшим поворотом дороги вся эта идиллия была нарушена человеком высокого роста и очень крепкого телосложения, который вышел из леса и повелительным взмахом левой руки при-казал остановиться. Ослушаться незнакомца Ион даже не пытался, поскольку в правой руке тот держал револьвер.
     Оттянув курок револьвера до щелчка, незнакомец обратился к Иону.
     – Ты знаешь, кто я такой?
     – Я думаю, что ты – Котовский, – негромко ответил Ион.
     – Ты правильно думаешь. Теперь давай выясним, кто ты такой.
     – Крестьянин. Меня зовут Ион.
     – Откуда едешь, Ион?
     Ион посмотрел в жесткие глаза Котовского, потом перевёл взгляд на револьвер и, понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет, сказал правду.
     – Еду с ярмарки…
     – С ярмарки на пустой телеге и трезвый. Значит, ты при деньгах, Ион! – радостным голосом констатировал Котовский.
     – Я целый год работал, чтобы заработать эти деньги, Григорий, – севшим голосом произнес Ион.
     – Заработаешь ещё, а бог велит делиться с ближними своими. Слышал об этом? – подвёл чер-ту под разговором Котовский и протянул левую руку.
     – Ты же не грабишь бедных, Гриша! – плачущим голосом воскликнул Ион.
     Вместо ответа Котовский чуть выше поднял руку с револьвером. Ион достал из кармана тря-почку с монетами и трясущейся рукой отдал её грабителю. Котовский небрежно развернул этот кусочек материи и скосил глаза на монеты.
     – Золото. Так ты, значит,  бедный, Ион? Влепить бы тебе пулю в лоб, да не хочу при ребёнке. Отойди вместе с мальчишкой от телеги.
     Ион, взяв за руку Демида, отошёл на несколько шагов. Положив монеты в карман, Котовский приблизился к Орлику и придирчиво осмотрел его. Затем ловко выпряг коня из телеги и, взяв за повод, повел в лес. Ион, покачнувшись, схватился рукой за придорожный куст, чтобы не упасть, и вскричал: «Верни коня, Гриша, он единственный кормилец!» Но Котовский даже не обернул-ся…
     На всю жизнь запомнил Демид ощущение рухнувшего мира, которое охватило его тогда. Его отец – самый сильный и смелый человек на свете, которого уважало всё село, участник русско-турецкой войны, сидел на телеге и плакал, как ребёнок. Глаза отца, из которых текли слёзы, не отрываясь, смотрели в лес, как будто он надеялся, что Котовский передумает и вернёт ему коня.
     Спали той ночью они в телеге, укрывшись рогожей, и сквозь сон чувствовал Демид, как всхлипывает и вздрагивает Ион из-за душивших его рыданий.
     Утром по дороге проезжали крестьяне из соседнего села, они прицепили телегу Иона к своей и так довезли их до дома. В тот день кончилась светлая полоса…
     Стоя у конной статуи, Демид вспоминал те дни и в душе возмущался тому, что такой велико-лепный памятник поставили человеку, которого он всю жизнь считал разбойником и конокрадом. Примиряло с памятником только то, что изваян Котовский был верхом не на Орлике. Коня отца Демид узнал бы из тысячи.
     В этот вечер Демид вернулся в квартиру своего сына Павла, будучи в ещё худшем располо-жении духа, чем вчера, и, даже не поужинав, лег спать.
     На следующий день, гуляя по городу, Демид вышел к центральной площади Кишинёва и уви-дел на ней огромное количество народа. Заинтересовавшись тем фактом, что столько людей без-дельничает в центре столицы в разгар рабочего дня, Демид подошел поближе. На импровизиро-ванную трибуну один за другим взбирались ораторы и в мегафон кричали о том, что Молдова должна выйти из состава Советского Союза и объединиться с Румынией. Демид не поверил своим ушам. Потом, послушав ещё немного, понял, что ему не почудилось. Выступления становились всё злее и злее. Ораторы называли русский народ оккупантами, а Советский Союз – империей зла. Демид подумал, что сейчас приедет милиция и всех находящихся на площади арестуют. За-травлено оглянувшись, он увидел нескольких стражей порядка, которые спокойно стояли на сво-их постах и никак не реагировали на происходящее. Теперь Демид не поверил своим глазам…
     Ещё полчаса простоял Демид на площади, слушая ораторов, которые призывали куда-то идти, что-то ломать, кого-то громить, чего-то требовать. Вдруг Демиду захотелось забраться на трибу-ну и рассказать этим людям, как били румынские жандармы молдавских крестьян, румынские учителя – молдавских детей, румынские офицеры – молдавских солдат. Поведать заодно о том, как грабили румынские власти родное село, и о том, что только с приходом русских в селе по-строили больницу и детсад, отремонтировали школу, заасфальтировали дорогу, открыли клуб и магазины…
     О многом хотел рассказать Демид этим людям, и даже протянул он руку к голове, чтобы снять шляпу и, подняв её вверх, попросить слова. Но рука прикоснулась к огромному рубцу на виске, на всю жизнь оставшемуся от ударов, полученных от хозяина-румына в Трансильвании. Демид погладил пальцами шрам и, натянув шляпу до ушей, ушёл с площади.
     Этим же вечером сообщил он сыну Павлу о том, что завтра уезжает домой…
     Однако и в родном селе не было уже прежней тишины и покоя. Приезжали какие-то люди из района, к чему-то призывали, за кого-то агитировали. Да и среди односельчан находились горя-чие головы, которые выступали против существующего положения вещей. Демид почти перестал выходить за пределы родного двора. Но в одном удовольствии отказать себе он не мог – выку-рить традиционную утреннюю трубку, сидя на лавочке у собственных ворот.
     В это утро, выйдя из калитки на улицу, Демид вдруг увидел, что вместо красного флага на воротах прикреплён триколор, который он сослепу принял за румынское знамя. «Всё идёт по кругу в этой жизни, – подумал старый Демид. – Если поживу ещё немного, возможно, увижу и флаг Российской империи». Опустив голову, он осторожно пошёл к скамейке, доставая из одного кармана кисет, а из другого – трубку.
     Но традиционному перекуру сегодня не суждено было состояться. Под любимой скамейкой на земле лежало небрежно брошенное кем-то красное знамя. Демид наклонился, поднял его и, тща-тельно отряхнув от сухих травинок, обернул вокруг древка, после чего развернулся и отправился в сторону дровяного сарая.
     Спрятать знамя без помощи лестницы в крыше сарая уже не получилось, годы брали своё. Оставив флаг у стены, Демид пошёл за стремянкой. Сколоченная из неотесанных жердей стре-мянка была тяжёлой, а потому, пронеся её половину пути, Демид решил немного отдохнуть. Он сел на траву прямо посреди двора, а затем лёг на спину и стал смотреть в небо. По небу весело и суматошно передвигались небольшие белые облака, сквозь которые легко пробивалось тёплое осеннее солнце. Солнечные лучи нежно ласкали кожу лица. Демид улыбнулся…
     Когда через три часа сосед Демида подошёл к забору, разделявшему их участки, и стал кри-чать, интересуясь, почему Демид разлёгся прямо во дворе и что интересного он увидел в небе, ответа на свои вопросы он не получил. Сосед перепрыгнул через забор и с опаской приблизился. Рука, за которую сосед пытался поднять Демида с земли, была холодной. Как только сосед в ужасе выпустил эту руку, она с глухим стуком упала, безвольно вытянувшись вдоль тела. Сосед снял свою засаленную кепку и, перекрестившись, провёл ладонью по лицу Демида, закрыв ему глаза. Но и с закрытыми глазами Демид продолжал улыбаться, как будто по-прежнему  видел облака и солнце, словно и сейчас чувствовал тепло родной земли, и поэтому  было ему абсолют-но безразлично, какие над этой землёй развеваются флаги…