Александр Дмитриев

Из истории сибирского масла. Памяти А.Н. Балакшина



Начало артельного движения в Зауралье




В разгар незабываемой “лихорадки” бесстрашных “таежных наполеонов”, разворачивавших золотопромышленность на Алтае и в Присаянье, служил у одного из ее столпов — Никиты Федоровича Мясникова — управляющим Ялуторовским имением Николай Яковлевич Балакшин. Ковавший миллионы патрон перебрался на жительство в Красноярск, поближе к золотоносному Эльдорадо, где кипели страсти-мордасти. Полновесные россыпи отвоевывались зачастую врукопашную.

Хоромы же зауральские оставались на попечении верного помощника. Октябрьским предзимьем 1844-го родился у Балакшиных младшенький, Александр, герой настоящего очерка. Собиралось по праздникам в гостеприимном доме все интеллигентное общество городка, преимущественно из ссыльных. Весомо, проникновенно звучал голос декабристов, оказавших несомненное влияние на мировоззрение подраставшего Саши. Они-то, уверяют мемуаристы, и присоветовали родителям не ограничиваться азами коммерции, а дать способному пареньку хорошее образование. Закончив в 1869 году с серебряной медалью Тобольскую гимназию, Александр Балакшин поступил на естественное отделение Казанского университета. Но пребывал студентом недолго, за участие в подпольном кружке второкурсника исключили из университета и выслали на родину под надзор полиции.

Волевой, энергичный юноша с рано проклюнувшимися задатками лидера не сломался, не омещанился, помогая хозяйствовать родным, приналег на самообразование. По окончании ссылки он едет в Петербург и зачисляется в Военно-медицинскую академию. И снова блестяще начатая учеба прерывается: дела у старевшего отца пошатнулись, так что во избежание грозившего фамильной репутации банкротства с медициной пришлось расстаться. Навыки предпринимательства Балакшин оттачивал в Ялуторовске, Ишиме, Петропавловске, но преуспел, достиг к зрелости вселенской известности на земле Курганской. В 1876 году он вместе с товарищем Андреем Ванюковым построил близ деревни Логовушка Введенской волости паровую мельницу и крахмально-паточный завод. Попали неразлучные друзья в самое яблочко: мукомольные паровики были в Зауралье еще наперечет, а картофельный сахар обходился дешевле свекловичного, да и не вызревала белобокая свекла в суровом климате.

Впрочем, паевых денег остро не хватало, и тратили их совладельцы экономно: нанимали в большинстве сезонников, минимизировали штат управленцев. Функции приемщика картофеля и мастера сахароварения совмещала, например, жена Балакшина Елизавета Михайловна — умница, музыкантша, безупречно владевшая французским… Повседневная круговерть укорачивала минуты отдыха, но ревностный “шестидесятник” общественной деятельности не забросил. Правда, возмужав, критически переосмыслив народнические теории, направил ее в русло эволюционное, созидательное. Открыл для крестьянской детворы бесплатную школу, вступил в Уральское общество любителей естествознания, настойчиво пропагандируя новейшую агротехнику и селекцию, бичуя пагубное для урожайности лесоистребление.

Памятную зарубку оставила у населения восточных районов державы Сибирско-Уральская научно-промышленная выставка 1887 года, состоявшаяся в Екатеринбурге, куда съехалось множество горнозаводчиков, фабрикантов, купцов, ремесленников, просто зрителей. Наряду с деловиками — курганцами гильдейского ранга, скажем, “тяжеловесом” Д.И. Смолиным, экспонировали продукцию и Балакшин с Ванюковым, увидевшие и взявшие на заметку немало полезного.

Злопыхатели, иронизировавшие по поводу приезда всего-навсего восьмидесяти трех сибиряков, предрекали выставке неминуемый провал, но оскандалились. Зрелищу сопутствовал громкий успех, проявившийся и в наплыве посетителей, то бишь кассовых сборах, и в хвалебных газетных корреспонденциях, и в очевидных результатах “насаждения” за Уралом промышленности. Традиционным мукомольем и винокурением многообразие экспонатов не исчерпывалось. Обозреватели с удовлетворением констатировали наличие изделий металлообрабатывающих, текстильных, химических, всевозможных кустарных, причем вполне сопоставимых качественно с производившимися в центре страны.

Говоря иначе, малонаселенная, почти изолированная от внешнего мира окраина, с либеральных позиций — колония — обретала, наконец, индустриальный стержень, поступательно сглаживавший формационное неравенство, устранявший всеобъемлющую зависимость от Европейской России. Обнадеживающая тенденция повелевала ускорить процесс выравнивания строительством железной дороги, проекты которой давненько лоббировались соперничавшими группировками. Катализатором дебатировавшегося в чертежах Транссиба и явилась выставка, напутствуемая Александром III. Грандиозная магистраль, сокращавшая безмерность ухабисто-непроезжих верст, приблизившая рынки, задавала иной ритм сонному, полунатуральному хозяйству. Пронзительные гудки локомотивов разорвали стяжки архаичного уклада, озвучивая его модернизацию, всего нагляднее, пожалуй, выразившуюся в стремительном восхождении промышленного маслоделия.

Сливочного масла до изобретения сепаратора наша страна не знала, приготовление же топленого (сметанного) было трудоемким и малопродуктивным: на пуд готового продукта изводилось 25–30 пудов молока. Неудивительно, что занимались маслоделием преимущественно домовитые, многокоровные крестьяне, вверившие оптовую торговлю купечеству. Отделение и взбивание заквашенных сливок механическим способом вызвало революционный переворот. Искру, как водится, заронили энтузиасты. Знакомец пионера и глашатая кооперации Николая Васильевича Верещагина петербургский коммерсант А. Вальков устроил неподалеку от Кургана пару-тройку маслоделен и завез из столицы “ручные машинки”. Громоздкие их разновидности с конным приводом себя из-за неэкономности, шероховатостей конструкций не оправдали, а вот компактные, удобные мини-сепараторы разожгли аппетит…

Впрочем, не малозаметная акция Валькова споспешествовала популяризации технических новшеств, а резонансная выставка сельского хозяйства в Кургане, проведенная в августе—сентябре 1895 года. Вдохновителем и фактическим ее организатором правомерно считают Николая Лукича Скалозубова — профессионала и общественного деятеля высшей пробы. Ну, а правой его рукой, похоже, был Александр Николаевич Балакшин, выступавший рупором местных деловых кругов. Сопровождал он на экспозиции и почетного гостя — министра земледелия и государственных имуществ А.С. Ермолова. Сорта балакшинского картофеля и опыты орошения полей маститого агронома явно заинтересовали. Внимание на толкового, интеллигентного “экскурсовода” обратил и тобольский губернатор Николай Модестович Богданович, сочувственно воспринявший изложенное Балакшиным ходатайство в Министерство путей сообщения о снижении железнодорожных тарифов на перевозку сельхозпродукции.

Кулуарное общение с сильными мира возвышало и, безусловно, пригодилось, хотя мундирная карьера 50-летнего соискателя уже не прельщала. Симптоматичнее было пронизанное теплотой отношение цензового землячества, рассмотревшего в нем грамотного верховода. Будучи фигурой на выставке заметной, Александр Николаевич вряд ли коротко сошелся с новоявленным инструктором маслоделия Владиславом Феофилычем Сокульским, характеризовавшим демонстрировавшиеся маслобойки, сепараторы, высокопродуктивных животных. Переведенный из Смоленской губернии, обласканный польско-католической общиной Сокульский с комфортом расположился в Кургане.

Итак, благодаря всепогодной транспортной артерии в Сибирь хлынули переселенцы, инвестиции, промышленное оборудование, необходимейшие селянам жатки, косилки, молотилки, сепараторы! Компактные, сравнительно дешевые сливкоотделители породили “масляную горячку”, вовлекавшую “справных” крестьян, торговцев, чиновников, а то и церковнослужителей. Всякому хотелось покрасоваться “заводчиком”, разбогатеть, но фартило лишь сноровистым, расчетливым.

Опять же и стартовый капитал требовался внушительный: не на новострой даже, а на приспособление амбаров уходило 1,5–2 тысячи рублей. Поди-ка накопи их в крестьянском-то обиходе. Неудивительно, что главный куш, при отсутствии доступного кредита, сорвали Тит Титычи и зарубежные фирмы, гнездившиеся по узловым центрам маслоделия. Злоупотребления монополистов вынуждали беззастенчиво эксплуатируемых ими тружеников объединяться в артели. Благое начинание трафаретно приписывается Сокульскому, организовавшему несколько артелей, погоды в целом не сделавших. Фактическая же канва противоречит и самовыпячиванию Владислава Феофиловича, и панегирикам в его адрес. Не ведают, забывают ли касающиеся темы о том, что создание артелей поручалось и другим правительственным чиновникам, а также группе датских специалистов, приглашенных в Зауралье для ознакомления маслопроизводителей с передовыми технологиями и методами кооперативного строительства.

Роившиеся инофирмы между тем всюду пускали загребущие щупальца, сбивая цены, навязывая под авансы кабальные контракты. Мириться с экспансией “варягов” руководство Курганского отдела МОСХ не желало, предусматривая контрмеры. Член последнего, старший сын Александра Николаевича Андрей, был зимой 1897/98-го командирован в Европу, где изучал рынки, тактику ведущих компаний. Зондаж Балакшина-“второго” показывал, что сбыт экспортируемого масла без посредников возможен, необходим лишь регулярный, с “божеской” ставкой кредит. Увы! Где ж его было взять при малоустойчивой, пугливой банковской сфере.

Но отступать, довольствоваться сиротскими крохами А.Н. Балакшин не привык, инициировав проведение в сентябре 1901 года Курганского съезда маслоделов. Наметившиеся достижения, — живописал Александр Николаевич, омрачают конфликты, разгул спекуляции, произвол монополистов-экспортеров. Универсальное лекарство от недугов, резюмировал докладчик, — кооперация. Идея, подхваченная авторитетным Александром Айрапетовичем Калантаром, нашла едва ли не всеобщий отклик у притихшего зала. Экстренно сформированная комиссия набросала примерный устав молочных товариществ, возбудила ходатайство о покровительстве и спонсорстве госучреждений. Но мало ли ходатайств заволокитивалось столичными канцеляриями? Поэтому направил еще Балакшин докладную записку лично министру земледелия, оттеняя целесообразность нахождения координационного центра непосредственно в Западной Сибири. При условии административно-финансовой поддержки автор соглашался руководить таковым без вознаграждения, как-никак являлся предпринимателем. Одобривший выигрышное предложение А.С. Ермолов запросил на его реализацию средства у министра финансов С.Ю. Витте. Комплиментарная характеристика просителя гарантировала рациональное использование дотаций, и Витте незамедлительно ассигновал обозначенную на предстоящее трехлетие ежегодную сумму в 7 тысяч рублей, с пролонгацией выплат по мере надобности и ожидаемых успехов.

Забот и хлопот у “Организации”, возникшей под эгидой Курганского отдела МОСХ к лету 1902-го, хватало. Впечатляет и далеко не полный реестр ее полномочий: территориальное обследование крестьянских хозяйств, пропаганда и содействие нарождавшимся артелям, выбор типов и сметные исчисления маслозаводов, распределение ссуд, налаживание счетоводства, подбор техников и мастеров, первоначально ввозимых аж из Остзейского края. Словом, работа предстояла напряженная, с утомительными от бездорожья разъездами, консультированием, согласованиями и вместе с тем благодарная, обогащавшая знаниями, кругом единомышленников и последователей.

Частнопредпринимательская мелюзга вопила, бранилась, но хочешь не хочешь, перед кооператорами расступалась, изворотливые же богатеи ощетинивались угрозами, подкупом, “боевыми” ценами. Закулисно противодействовало артелеконсолидирующей “Организации” и жиревшее на маслоделии чиновничество. Прильнули к доходному бизнесу волостные старшины, исправники, финагенты, землеустроители, лесничие. Фельетонист газеты “Уральская жизнь” однажды хлестко “высек” лесничего А. Превыш-Квинто и безымянного налоговика, содержавших маслозаводы и стадо дойное в сотню коров. Выпасом служил казенный бор под Шадринском, там же на укосных еланях заготавливалось и сенцо душисто-зеленое. Стоило жителям села Мехонского сгуртоваться в артель, коршунихой налетела разъяренная лесничиха, увещевавшая, стращавшая бывших молокосдатчиков. Чем закончилось разбирательство, “Уральская жизнь” не проясняла, но уж точно не попустительством или мягчайшим, смехотворным приговором на современный манер. За должностные преступления, казнокрадство при царе-батюшке можно было схлопотать и тюремный централ, и Сахалин, — естественно, с конфискацией неправедно нажитого.

Вообще-то по части юриспруденции купецко-служивый народец был подкован, ямы-ловушки законов обходил, как налим прохудившуюся мережу… Но балакшинский “таран” игру краплеными картами усложнил, лихоимство и при сановных доброхотах зачастую выходило боком. Всполошившиеся тузы сговорились противника утихомирить, начав войну, не затихавшую до его кончины! Храброго возмутителя спокойствия травили, шантажировали, мазали клеветнической грязью. Спроворили именитые граждане и угодного претендента на главенство в “Организации”, но ставленника-марионетку избиратели с ветерком прокатили! Штурвал опять вручили Балакшину, не разменивавшему убеждений на конформизм.

Посрамленные интриганы не угомонились, втягивая в раздоры общинную верхушку, кликушествуя об истощении животных, недоедании ребятишек в семьях, якобы сдававших молоко переработчикам до капли. Демагогические разглагольствования не касались или оправдывали истинных эксплуататоров, обездоливавших крестьян ростовщичеством, торговыми надбавками, мизерными ценами.

Козни толстосумов объяснимы, труднее понять логику присоединившихся к хору недовольных агрономов, ветеринаров, инструкторов, номинально обязанных кооперативному движению содействовать. В чиновных жалобах рисовался Балакшин волюнтаристом, не считавшимся с реалиями квасным патриотом. Зачем, вопрошали надзиравшие “профи”, устраивать биржу, осваивать туманные рынки, когда есть безотказные экспортные конторы. Под углом, им благоприятствующим, предлагалось и разделение труда: сибирякам — маслоприготовление, инофирмам — торговля маслом. Отсюда и радушие чернильно-служивых, дружно зазывавших европейских коммерсантов.

Тот же распинавшийся перед иностранцами Сокульский настолько возгордился, принял лесть вторивших подголосков за чистую монету, что угодил под холодно-исправительный душ. Не странно ли, наседали дотошные корреспонденты, что горстка инструкторских артелей тонула в море частновладельческих заводов разных датских и германских подданных, митавских и либавских мещан, волостных и уездных начальников? Убыточная крестьянству, общенациональным интересом асимметрия выдавалась Владиславом Феофилычем за… гармоничное добрососедство! Пока артели не стали явлением массовым, — резонерствовал правительственный инструктор, — надлежало не терроризировать, а всемерно оберегать маслозаводчиков, то бишь “поильцев-кормильцев”.

Как было не возмущаться Балакшиным, посягавшим на эффективных собственников, “гордость Отечества”, — ярился Сокульский. Лукавил, хамелеонствовал адвокат пресловутых “кормильцев”, виня балакшинцев в дискредитации подзащитных. Разумеется, мало кому в словесных баталиях удавалось избежать горячности, обидных эпитетов. Но вовсе не полемика страшила, коробила носителей монопольно-присвоенческого уклада (хрустнула, отшелестела бумагой, да и забылось), а конкуренция. Вот и стравливали они пар взрывоопасный через клапан покровителей…

Итак, шельмуемый, освистываемый караван набирал ход, тесня, распугивая самозванцев. Несмотря на скулеж и преграды, “Организация” выпестовала за двухлетие тридцать семь маслодельных товариществ, избавив объединившихся молокосдатчиков от произвола скупщиков. Ассоциация помогала словом и делом, но структурные недостатки затрудняли формирование кооперативов на единых, унифицированных началах. Коль скоро договорами взаимоотношения с товариществами не скреплялись, рекомендуемые меры теми зачастую не выполнялись. Малоопытные артельщики, дезориентировавшиеся щедрыми посулами, становились заложниками финансировавших их компаний. Провоцировался раздрай авансами-подачками инофирм, коих жестко лимитируемая в средствах “Организация” достаточно выкраивать не могла. Расходы же товариществ, связанные с импортом оборудования, заготовкой кормов, маслотранспортировкой, предполагали наличие солидного оборотного капитала. В несоразмерной потребностям кредитоспособности “Организации” и крылась ахиллесова пята…

Словом, ни эффективными властными рычагами, ни кредитными возможностями, укрощавшими аппетиты еврокомпаний, ассоциация не обладала. А вот собранные с миру по нитке деньги горели у артелей, как в топке, улетучиваясь паевыми взносами, налогами, сборами на починку дорог, сооружение ледников, на большинстве железнодорожных станций отсутствовавших. Попробуйте-ка без них сохранить масло, подвозимое к чугунке летней жарой, когда масляных поездов курсировало всего две пары. Да и к тем, по недостатку специальных вагонов, цепляли кое-как приспособленные товарные. Зазевался проводник с набивкой льда — и хана, доставлялось маслице с душком…

Переход крестьян к денежному хозяйству усиливал зависимость от кредита. Банковские ссуды, между тем, были им практически недоступны, ибо даже Государственный банк, не говоря о корпоративных, предпочитал кредитовать фигурантов крупного капитала. Акция Тюменского филиала в поддержку зарождавшихся маслоартелей выглядела скорее исключением, нежели правилом. В аграрном секторе Европы хорошо зарекомендовали себя учреждения мелкого кредита, но в России ссудосберегательные товарищества не прижились. Расцвет более жизнеспособных кредитных товариществ начался лишь в ходе столыпинской реформы, так что селяне по-прежнему кланялись “благодетелям”-ростовщикам и нахлынувшим отовсюду маслоэкспортерам.

В 1903 году руководство Курганского отдела МОСХ (читай — Балакшин) ходатайствовало перед коронными властями об открытии в Зауралье специализированного аграрно-промышленного банка, чтобы вызволить товаропроизводителей из паутины ростовщичества, ослабить диктат иностранного капитала. Однако вскоре разразилась война с Японией, за нею едва не торпедировавшая золотой стандарт революция, и ходатайство легло под сукно.

Экспортно-импортные операции тем временем монополизировали фирмы Эсмана, Паллизена, Петерсона, Хансена, коих в одном Кургане хороводился косой десяток. Противовесом “альтруистичным” иноземцам мыслилось созданное в 1897 году Курганское сельскохозяйственное товарищество, ориентировавшееся на маслоторговлю без посредников. Впрочем, из-за внутренних коллизий, мешанины артелей и единоличников, корыстолюбия руководителей цели оно не достигло. К примеру, некие Гусев и Трофимов были направлены директором Пчеляковым в Лондон, завязать партнерство с британцами. Однако, найдя выгодных клиентов, дельцы с товариществом порвали и заключили контракты от себя.

Участвовавший в товариществе А.Н. Балакшин пытался консолидировать его, но большинство от артелизации отказались, о чем впоследствии горько сожалели. Организационно-финансовая слабость, комиссионерство на заемные деньги, весьма проблематичное в революционное безвременье, привели к распаду объединения. Просматривались в ликвидации товарищества и внешние факторы: сговор блокировавших рынок конкурентов и, очевидно, меркантильные соображения Даунинг-стрит. Да-да! В 1901–1902 гг. суды Великобритании буквально засыпали иски о фальсификации российского (сибирского) масла, разбавляемого якобы маргарином и прочими примесями. Для защиты отечественного “бренда” на подмогу агенту Министерства финансов С.С. Татищеву в город на Темзе выехал эксперт ведомства земледелия А.А. Калантар. Исследовавший десятки проб ученый констатировал обилие в них твердых жиров (производного солончаковых травостоев), без какого-либо намека на суррогаты, характерные для продукта европейских стран.

Осведомленная российская печать усмотрела в шумихе политический заказ, и, судя по артистичной инсценировке, не напрасно. Сибирское масло теснило в метрополии колониальное (канадское, австралийское, новозеландское), что, естественно, беспокоило тогдашнего министра британских колоний Джозефа Чемберлена. Его окружение, по-видимому, и затеяло судебное разбирательство, а повод к тому, увы, имелся… Разнородность, неудовлетворительная сохранность ввозимых партий вызывали справедливые нарекания англичан, хотя преимущества кооперации осязаемо проявлялись и в данном случае: масло частных заводчиков по всем параметрам уступало артельному. На международной выставке пищевых продуктов в Лондоне (август 1903 года) масло кооперативных предприятий Курганского уезда получило Гран-при! Награда чуточку остудила пыл сутяжников, но оружия противороссийского те складывать и не думали.

Шипов, колючек хватало и в родных пенатах. Позитивная роль иностранного капитала, оказавшего маслоделию незаменимую поддержку на этапе становления, явственно трансформировалась. Приметив опасность демонополизации рынка, исходившую от кооперации, зарубежные фирмы урезали инвестиции. Нуждавшиеся искали помощи у балакшинской “Организации”, но из-за расстройства финансов субсидирование ее правительство с 1907 года прекратило. Таким образом, борьба за гегемонию диктовала новый виток консолидации, обеспечивавший товариществам полноценную защиту и конкурентоспособность. В среде жесткой, бескомпромиссной понадобилась организация другого типа — уставная.



Рождение союза


“Купелью” Союза называют пятистенок на окраине Кургана, где Александр Николаевич (кстати, сызнова донимаемый полицией) объединил первые 12 артелей — костяк будущего гиганта. Набралось в учредительский котел не густо — 20 тысяч рублей. Зачин положил “целой тыщей”, раззадорившей остальных — была не была! — крестьянин Плосковской артели Л.Е. Кривоногов. Осмеяли “простака” и родичи, и соседи, а тот как в воду глядел: дав ход большому кораблю, приумножил он капиталец многократно.

Согласно утвержденному в ноябре 1907 года уставу Союза сибирских маслодельных артелей, каждая из них вносила 10 рублей вступительных и 100 — паевых. Номинальная сумма равнялась одному голосу, пять паев — соответственно двум голосам, десять — трем, иначе — по восходящей. Уравнительный принцип, свойственный артелям разрозненным, не предусматривался, ведь наряду с хозяевами малокоровными привлекались и зажиточные. Во избежание растащиловки, иждивенчества членство в альянсе строилось на имущественной ответственности, пунктуально регламентировалось. Неотъемлемым правилом выхода из него являлось погашение долга. Игнорирование договора, особенно внесоюзная купля-продажа, наказывались штрафными санкциями. Нюансы формирования правления, ревизионной комиссии, вероятно, излишни, подчеркнем лишь, что директором ССМА единодушно избрали А.Н. Балакшина.

Вот так, без патерналистского сюсюканья, без агитации множившихся доктринеров, родился колосс, начисто опровергавший литературные штампы о темноте, забитости, рабской психологии российского крестьянства. Уместно в данном контексте процитировать наблюдение видного экономиста М.И. Туган-Барановского: “Знаменитая фраза Маркса об идиотизме деревенской жизни и хозяйственном консерватизме, — подытоживал интеллектуал, охладевший к “бессмертному учению”, — не оправдалась! Напротив, происходило скачкообразное развитие новых форм хозяйства, резко отличавшихся от капиталистических кооперативных предприятий”.

Провозвестником наступившей эпохи и явилось творение курганцев, мало того, день ото дня крепнувший союз неизменно шествовал в ее флагманском строю. Первоначально функционировали три союзных конторы: Курганская (главная), Петропавловская и Челябинская. После настойчивых просьб тяготевших к объединению алтайцев добавились Барнаульская и Бийская. Через пару лет ССМА охватывал уже 200 артелей, вызывавших прямо-таки зубную боль у частных заводчиков.

Необходимость просвещения кооперируемых селян побудила руководство издавать “Народную газету”, отнюдь не популистскую, с названием, вполне адекватным содержанию. В еженедельнике печатались объявления, внутрисоюзная и общекооперативная хроника, материалы о достижениях агротехники, селекции, технологий кормопроизводства, маслоприготовления и т.п. Наряду с информацией деловой печатались бесхитростные рассказы, стихи, не уклонялись защищавшие репутацию издатели и от полемики.

Эхом перекинулся западносибирский размах в Европейскую Россию: оживилось, набирало массовость артельное движение в Приуралье, Вологодской, Ярославской и ряде других губерний. Впрочем, не стоит золотить пилюлю расхожей у очеркистов фразой П.А. Столыпина о том, что маслоделие приносило казне вдвое больше сибирской золотопромышленности. Во-первых, сравнение в пользу масла, навеянное поездкой главы правительства летом 1910 г. в Южную Сибирь, несколько завышено. Во-вторых, давало повод к абсолютизации молочного животноводства, возводимого ретивыми исполнителями в панацею.

Неслучайно знаток сельского хозяйства, депутат Государственной Думы Н.Л. Скалозубов напоминал впавшему в эйфорию чиновничеству о значимости для сибирской деревни растениеводства. Маслоделие же, урезонивал он его настырных приверженцев, оставалось пока отраслью “аристократической”, крестьянским низам малодоступной. А коли так, напрашивался и выправлявший диспропорцию способ решения проблемы: демократизация товариществ вовлечением в них бедноты с единовременной отменой препятствовавшего вывозу из региона зерновых челябинского тарифного перелома.

Курс, сверявшийся с авторитетными рекомендациями, и прокладывало руководство ССМА, “осоюзивавшее” наряду с молокосдатчиками производителей зерна, кормов, что выразилось позднее в строительстве хранилищ, элеваторов, в купле-продаже зерна, фуража, семян. Восхождению к многопольной самодостаточности предшествовала, однако, борьба за выживание, причем на два фронта: с подмявшими рынок иностранцами и кусачей внутренней “мошкарой”.

Мужицкое ли дело — торговать с заграницей, — ехидничали экспортеры, не имея навыков и связей. Гиблая авантюра, — докторально изрекали “культурные” соотечественники. Не унимались и клевреты Сокульского. Отлучения Балакшина не состоялось, тогда подстрекаемый ими корреспондент “Нового времени” Константин Носилов тиснул в декабре 1909 г. пасквиль о “накопительских” устремлениях директора ССМА, якобы равнодушного к судьбе коллективного детища, близившегося к распаду. Интриги должностных лиц, неприкрыто подыгрывавших зарубежным компаниям, вызывали осуждение не только у ведомственного начальства, редакторов кооперативных изданий, но и у совестливых, верных долгу коллег Сокульского, решительно от его трюкачеств отмежевавшихся.

Перетрусивший Владислав Феофилович опять надел личину затравленного волками ягненка, рассылал жалостливо-оправдательные письма, но сочувствовавших шумливым выходкам честолюбца поубавилось. Уведомив Департамент земледелия о враждебности инструкторского персонала к Союзу, А.Н. Балакшин от услуг последнего отказался, предпочитая специалистов вольнонаемным.

Засидевшийся в младших инструкторах, фельдфебельством уязвленный, приниженный Сокульский теперь впрямую сталкиваться не отваживался, раздувая конфронтацию, исходившую как бы от третьих лиц. Принялся он с курганскими сослуживцами выпускать “Справочный листок по сельскому хозяйству и артельному маслоделию”. Формально просветительски-деловой, на поверку же кланово-антисоюзный, где едва ли не постоянно шпынялись создатели и всячески охаивался лидер ССМА.

Финансирование “Листка” чиновной троице, само собой, было не по карману. Материализовались в публикациях “европоцентрической”, наукообразной тональности деньги спонсорские, анонимные, отчасти дешифруемые рекламой — сплошь нанизывавшей инофирмы! Впрочем, нет худа без добра. Тернистое восхождение, ронявшее слабаков на колени, укрепляло, закаливало Союз, придавало ему монолитность, остойчивую ходкость…

Коль скоро влияние европейских компаний зиждилось на поставках оборудования, предпринимались шаги к снижению зависимости маслоделов от импорта. Сохранили позиции две-три фирмы, продававшие удачных конструкций сепараторы. Прочий инвентарь под эгидой объединения или в расчете на спрос осваивали местные предприниматели. В числе первых основали завод Балакшины, вывезя в Курган мастерскую из Логовушки. Возглавлявший его инженер, младший сын Александра Николаевича Сергей, наладил с 1904 г. производство конных приводов, маслобоек, фляг, подойников и т.п. Впоследствии, когда схожий инвентарь освоили тюменцы, омичи, барнаульцы, курганцы пополнили ассортимент гидротурбинами и “начинкой” для мельниц.

Распространение маслоделия сопровождалось также улучшением содержания животных, кормовой базы, ветеринарного надзора. Специалисты ССМА занимались организацией племенных ферм, метизацией, пропагандировали надлежащий уход, рациональное кормление скота. Поначалу лишь восприимчивые к новизне единицы, а затем и соседи этих “единиц” заводили теплые хлева, соломорезки, высевали многолетние травы, корнеплоды.

Омрачали эскизно начертанную ширь да гладь заволакивавшие хмарью, кургузившие горизонт тучки. Напомним, что в силу узости внутреннего рынка масло преимущественно экспортировалось, а дальний, отягощаемый перегрузками вывоз требовал кредита. Ресурсов союза не хватало, восполнить же их при индифферентности банков к аграрному сектору было мудрено. Отсюда и колебания, панические нотки артельщиков: нам ли, хныкали робевшие, тягаться с инофирмами, где денег куры не клюют!

Понять их можно: борьба предстояла нелегкая, одним раундом не исчерпывавшаяся. Побеждали комбинации нестандартные, многоходовые. Наперед открывался зеленый семафор желавшим вступить в Союз кредитным товариществам. Поддерживаемые Госбанком, обходились те без паевых взносов и росли как на дрожжах, втягивая маявшуюся, отторгаемую ранее бедноту. Повсеместно учреждались и артельные лавки, экономившие немалые средства, хотя с оборотным, тем более резервным, капиталом все равно было туговато. Напрашивалось взаимовыгодное, распутывавшее неподатливые узелки сотрудничество, но легко ли было отыскать надежного, без корыстных замашек партнера, да еще вне России?

Лавры и тернии первопроходцев


Между тем кормившиеся посредничеством инофирмы стремились наглухо заблокировать рынок, устранить “лишних” покупателей. Своевременные меры Госбанка оказались, увы, недостаточными. Разочаровывали маслоделов и сроки кредитования (от 3 до 6 месяцев), и размер, не превышавший 60 процентов закладываемого продукта. Кроме того, кредитовались только высшие сорта масла, находившегося в “образцово устроенных” холодильниках. Ясно, что воспользовались столь ограниченными преференциями немногие.

Акционерные банки при этом вообще никак не реагировали, зато ободряюще сигнализировала Великобритания. Ряд ее фирм и выразили желание торговать с ССМА без посредников. Торговый дом “Виллер и Раллей” и следовавшие за колонновожатым отрядили в Западную Сибирь гонцов, прощупывавших весомость Союза и условия вывоза масла. Личные, доверительные контакты перерастали в сделки, высветилась оптимальная экспортная магистраль. Но иноплеменники-старожилы картельно взвинтили цены, и шокированные убытками новопришельцы операции свернули. Не все выкарабкались из ловушки благополучно, торившие кратчайшую дорогу “Виллер и Раллей” обанкротились. Эстафету подхватил торговый дом “Лонсдейль и Ко”, но от долговременного, регулярного сотрудничества, предоставив ссуду, воздерживался.

В 1909 г. едва не завершились рукопожатием переговоры с английской же фирмой “Братья Нейтан” о совместном акционерном обществе. Финал расстроила информированная консульская служба, огорошившая дирекцию ССМА тем, что “братья” — контрагенты “Сибико” (датской Сибирской компании). А последняя, вынянченная брачными узами Гольбека и Эсмана, являлась из зарубежных крупнейшей и к балакшинскому альянсу воинствующе непримиримой.

Тревожило и состояние берлинской конторы, учрежденной под авансы Рейхсбанка. Шефом пребывал некий Пинкас, уступивший Союзу немецкую клиентуру, разумеется, за вознаграждение. Коммерсант слыл орешком тертым, но в конъюнктуре не разобрался, по-мальчишески накуролесил. Спрогнозировав затяжное падение цен, упреждая якобы худшее, растолкал он маслице по дешевке. Экспромт обернулся накладкой в 120 тысяч рублей. Незадачливого Пинкаса сменил алтаец Монин, но и въедливому бухгалтеру компенсировать ущерб не удалось.

50-тысячный кредит “Лонсдейля” избавил от долгов Рейхсбанку, но выглядел в отчетах жалким паллиативом. Берлинский инцидент вскрыл незнание рынка, превосходство конкурентов, финансировавшихся банками, потому инофирмы и удерживали лидерство в маслоэкспорте. Характерно, что не гнушавшаяся импортом Дания усиленно занималась и реэкспортом. Гражданам королевства предназначались дешевые отечественные сорта, масло же, ввозимое из Сибири, маркировалось “датским” и переправлялось в страны континентальной Европы и Великобритании. К примеру, в Германию Дания ввозила российского масла больше, чем собственного — ютландского. Недаром в Гамбургском порту жульничали с клеймением прибывавших из Сибири бочонков махинаторы-“переодевальщики”.

Масло Зауралья, Прииртышья, Алтая, насыщенное сухими жирами, инофирмами увлажнялось, разбавлялось маргарином и прочими суррогатами. Консистенцией, дозировкой наполнителей определялось “происхождение” гибрида “алхимиков”… Лучшие разновидности шли в торговлю с маркой датского, что похуже нарекалось сибирским! В итоге Дания кичилась недосягаемостью, продукт же скорого на выручку и подъем конкурента, шпигуемый всякой всячиной, обесценивался.

Что греха таить: встречался в экспортных партиях и товар некондиционный, сдабривавшийся простецами-артельщиками сальцем или кокосом, а чаще тухнувший в дальних странствиях. Фальсификаторов журили, наказывали. Однако ужесточавшее контроль за качеством масла руководство ССМА винило в нерасторопности законодателей. А тут еще засуха 1911 г., нанесшая ощутимый урон животноводству Западной Сибири. Контуры бедствия едва прорисовывались, а Балакшин уже ходатайствовал в столичных департаментах о помощи, причем не только союзным артелям. По решению правительства Госбанк выделил пострадавшим крестьянам около пяти миллионов рублей, наибольшие суммы предназначались кооперативным маслоделам.

Одновременно поощрялось создание кредитных товариществ, подпитываемых льготными ссудами государства. За короткий срок возникло двести учреждений мелкого кредита. Вступившие в ССМА, наряду с покупкой кормов, семян, разворачивали и хлебозалоговые операции. В результате, несмотря на убыль поголовья, маслоэкспорт к 1912 г. даже возрос. Ничего парадоксального: жертвуя коровенками захудалыми, крестьяне берегли молочных, получая при их рациональном кормлении большие надои. Именно качественным критериям уделялось внимание с отступлением стихии. Медлившие законодатели наконец-то приравняли фальсификацию масла к деяниям уголовным. Вняли и настояниям руководства ССМА относительно суррогатных жиров (кокосового, кунжутного масел и др.), ввоз которых на территорию Западной Сибири был запрещен.

Узким местом оставались складирование и транспортировка масла. Имевшиеся на крупных станциях хранилища были переполнены, а дополнительные сооружались вяло, так как ассигнуемые казной средства отвлекались недородами, эпизоотиями, нуждами зернопоставщиков. Количество масляных поездов утроилось, к 1913 г. в них насчитывалось свыше 1300 вагонов-ледников, но железнодорожников по-прежнему упрекали в их нехватке. Путейцы оправдывались низким тарифом, бесхозяйственным использованием вагонного парка. Скажем, в межсезонье вагоны простаивали, а из гаваней к пунктам загрузки возвращались порожняком…

Напряжение сняли большегрузные вагоны отечественных заводов, тогда как холодильники моторные — рефрижераторы — были еще в новинку. Благодаря силачам локомотивам, меньшей протяженности Вятско-Вологодского направления время движения поездов сократилось. После ввода линий Екатеринбург—Кунгур—Пермь и Омск—Тюмень “Белый лебедь” кооператоров (с маркой экстра — “два лебедя”) отправлялся на Балтику преимущественно северной диагональю.

Ускорение грузооборота не снижало потребности в хранилищах, скорее наоборот, однако взгляды артельщиков и зарубежных экспортеров на животрепещущий вопрос кардинально разошлись. Если для руководства ССМА необходимость просторных терминалов-накопителей была очевидной, то инофирмы возведению их дружно противились. Умысел хоть и прикрывался фразеологией о напрасной трате денег, легко читался грамотеями между строк… Общипывать торопившихся сбыть маслице на жаре возчиков было куда проще, чем рядиться с оптовиками, флегматично выдерживавшими продукт в холодильниках до прибыточной конъюнктуры.

Таковою практика “сибирских” компаний в лоне матери-Европы и являлась, России же навязывалась попиравшая суверенитет “индокитайская”! Но выветривалась ли у фирмачей-негоциантов солидарность, рычаги ли давления приослабли, только ничего с опрокидыванием Союза у них не вышло. Достижение цели лобовой атакой провоцировало еще и эффект бумеранга… Потому сами еврокомпании антисоюзной риторикой не увлекались, науськивая для облаивания кооператоров доморощенных “шавок”, сребролюбцев чинуш, компрадорствующих торгашей и т.п. А пока те изощрялись в очернительстве ССМА, маслоэкспортеры разжигали исподволь войну более действенную — экономическую: материальными и денежными ссудами, “привлекательными” для молокосдатчиков ценами. Играли рисково, ва-банк, компенсируя потери на внешних рынках, оттого и перегораживалась туда дорога Союзу хитроумными шлагбаумами.

Ударам, как на ринге, подвергалось наиболее чувствительное и незащищенное, да и какого парировать удары, если за наседавшими инофирмами маячили короли-банкиры, а Союз, увы, надежного финансирования по-прежнему не имел. Ресурсы кредитных товариществ были все-таки каплей в море. Кредитование Госбанка не удовлетворяло эпизодичностью и малоразмерностью ссуд. Коммерческие же российские банки, норовисто внедрявшиеся в хлеботорговлю Сибири, маслоэкспорта из-за плотности конкурентности сторонились.

Коли авторы смешивают иногда неравнозначные понятия кредит и дотации, для прояснения затронутого вопроса не лишне разобраться в терминологии. Исследовавшая дореволюционную кооперацию Сибири В.К. Алексеева, например, осветив недостатки внутреннего кредита, уверяет читателей в том, что руководство ССМА не исключало возможностей получения “западных дотаций”. Комментарии на сей счет, вероятно, излишни.

Искру надежды пробудило учреждение в 1911 г. Московского народного банка, хотя стартовый капитал в один миллион рублей широкого поля деятельности вроде не обещал, а 250-рублевые акции затрудняли их реализацию. Кооператоры настаивали на удешевлении, но Министерство финансов возражало, опасаясь раздергивания бумаг прощелыгами-купонщиками. Впрочем, 40 с хвостиком акций гарантировали ССМА эквивалентную пяти голосам сумму займов, А.Н. Балакшина собрание МНБ единодушно избрало в правление. Казалось, финансовая нужда уходила в прошлое, однако наметившееся сотрудничество прервали разногласия с доминировавшими функционерами Московского союза потребительских обществ. Волеизъявление москвичей и предопределяло географию банковских операций, иначе окраинам при “распиливании” кредитов доставались худосочные вершки… К тому же банкирствующие неонародники во главе с В.А. Перелешиным предпочитали кредитовать торговлю, с чем решительно не соглашался разделявший мнение “производственников” лидер ССМА. К сожалению, поддержки критикующие стратегию банка не нашли, и в знак протеста Балакшин со шлейфом провинциалов из его правления вышел. В итоге долгожданный “всенародный” банк лишился представительства на Урале и в Сибири.

Благодаря крупным пакетам акций спровадили-таки урало-сибирские кооператоры “перелешинцев” в отставку, делегируя в совет и правление МНБ местных уроженцев (полпредом ССМА, в частности, стал товарищ директора А.О. Грудзинский). Сфера банка, накапливавшего потенциал, расширялась, хотя жалобы окраинных заемщиков не смолкали. Обоснованность претензий квалифицировать не беремся, но факт, что в Азиатской России филиалы банка появились слишком поздно.

Осаживая поползновения к монополизму, правительство в лице П.Л. Барка, сменившего “прижимистого казначея” В.Н. Коковцова, намеревалось учредить целый ряд кооперативных банков. Предпринимательские круги, со своей стороны, хлопотали о создании отраслевых банков: горного, золотопромышленного, нефтяного, зернового и др. Участники внешней торговли расписывали необходимость экспортного банка. Характерно, что государственные мужи банковское лобби уже не третировали, придирками не изводили. Линяла спесь бюрократии, олицетворявшей наступившую эпоху денежной знати… Словом, асинхронную кредитно-финансовую систему надлежало реформировать, превратив из тормоза в ускоритель экономики. Новизна густилась рослыми всходами, да сгубила жатву “славянозащитная” война, унесшая в пучину и саму российскую державу.



Но вернемся к фабуле повествования. Итак, разочаровавшись в квазипартнерах, Союз воспользовался посредничеством торгового дома “Т. Лонсдейль и Ко”. Однако с 1912 г. его владельцы сотрудничество прервали, ссылаясь на бурный рост маслоэкспорта и нагнетавшуюся конкуренцию. Лонсдейль отказывался покупать масло по ценам сибирского рынка, вздуваемым соперничавшими инофирмами. Размахивая дубинкой ценообразования, пытались еврокомпании утихомирить, обкорнать ССМА и внеэкономически — парламентскими санкциями. Да вмешалась печать, напугавшая мздоимцев Госсовета и Думы разоблачениями!

Страсти тем временем накалялись, поколебав единомыслие и внутри Союза. Некоторые руководители контор, с внешнеторговыми операциями мало знакомые, требовали контракт с Лонсдейлем разорвать и мостить дорожку к британским кооперативам. Невдомек было самоуверенно-наивным ретивцам, что их коллеги из Туманного Альбиона всего-навсего фигуранты, а не хозяева рынка. Да и не жаждали они торговать с сибиряками, предпочитая масло датское и колониальное.

Взаимодействие с акулами-оптовиками упиралось в неотъемлемость кредитования зависевших от их благорасположения мелких, розничных торговцев. Иначе самостоятельный выход фундировался миллионами, в союзной же кассе не набиралось и 70 тысяч рублей. Соломоново решение привычно взваливалось на поводыря, сдавшего капитанство к тому времени сыну Андрею. Взяв в помощники головастого вожака Бийской конторы Н.П. Сорокина, Александр Николаевич, или “дедушка” в устах молодой поросли, отправился в Лондон. Немало истратились эмиссары на кэбы и такси, пока не столковались о подходящем варианте смешанного акционерного общества.

Осмотрительный Лонсдейль колебался, а вот другие знакомцы — “братья Нейтан” — от “Сибико”, гласила молва, дистанцировавшиеся, подхватили идею с лету. Интерес братьев, импортировавших австралийское и новозеландское масло, к сотрудничеству логичен. Продукция южного полушария ввозилась ими зимой, тогда как в сезон “холостой” — летом можно было торговать с сибиряками.

В результате на исходе 1912 г. правление ССМА утвердило договор о создании “Союза сибирских кооперативных товариществ” (The Union of the Siberian Cooperative Associations), или кратко — “Юниона”. Регистрировалось АО по английскому уставу с капиталом в 105 тысяч фунтов стерлингов (1 млн рублей), делившимся на 100 тысяч акций обыкновенных, стоимостью в шиллинг, и такое же количество привилегированных, с однофунтовым номиналом. Британские компаньоны выступали инвесторами, Союз — поставщиком товара, оплачиваемого до завершения реализации 90-процентным авансом. Ординарные бумаги распределялись между соучредителями поровну, соответственно в дирекцию “Юниона” избрали двух “капиталистов” и двух уполномоченных ССМА. Председательский жезл вручили А.Н. Балакшину!

Два с половиной процента прибыли, определявшейся ценою европейских рынков, шли на комиссионное вознаграждение. Сумма за вычетом шести процентов на капитал, содержание зарубежных и Виндавской контор предназначалась контрагентам: инвесторам и ССМА по 45 процентов и 10 — доверенному кооператоров, биржевому маклеру В. Боруху. Оговаривался и первоначальный, “разгонный” кредит Союзу в 300 тыс. рублей, на половину из долгосрочной ссуды.

Трехлетний контракт вступал в силу после внесения уставного капитала. Неожиданно вскрылось, что сговорчивые компаньоны-мистификаторы, закулисно, через дочернюю “Континенталь”, сохранявшие партизанские узы с “Сибико”, альянс с коварными экстренно расторгли, огорченные недосмотром посланцы соискательство возобновили, — и уже в феврале 1913 г. желание к совместной деятельности выказал мнительный Лонсдейль. Текст ранее заключенного договора с незначительными поправками его вполне устраивал.

Сближение с коммерсантами многоопытными, в профессиональной среде уважаемыми большинством кооператоров приветствовалось, однако звучала и резонансная в глубинке критика. Некоторые артельщики, сочтя услуги “Юниона” односторонне выгодными Лонсдейлю и радея о терявшемся барыше, громогласно возмущались. Плакальщики, само собой, заблуждались, но инстинктивные “поборники справедливости” им верили. Эхма! Не понимала еще темновато-самонадеянная часть крестьянства, что конструирование “Юниона” мера вынужденная и промежуточная, а не финальная ступень развития Союза.

Участились и возгласы служащих о “зажиме демократии”, парализовавшем самодеятельность централизме. Вместе с тем беспочвенно гвоздились якобы привилегированные маслоделы Зауралья. Хотя при чем здесь покровительство ближайшей главной конторы, если изготовленное строго по нормативам курганское масло расценивалось дороже омского или тюкалинского?

Вообще-то центробежные тенденции обозначались еще до регистрации “Юниона”, но возникновение последнего углубило противоречия, сдетонировавшие вспышками раскола… Наливался мышцами, выходил на экспортный фарватер Союз, роились и тявкали его недоброжелатели. Чего только не инкриминировалось Балакшиным: вороватость, халатность, деспотизм… Смущенный нападками эгоцентричных “репьев”, Александр Николаевич предлагал избрать вместо себя подлинных гуманистов-всепрощенцев. Да не объявлялось у леваков фигур ярких, масштабных. Вступившееся за “дедушку” собрание уполномоченных клевету и малодушное уныние отмело, намекнув хорохорившимся выскочкам, что с союзной армадой, тем более на переправе — в водах международных, им не справиться. Ахнете ко дну и щепок не соберете, — урезонивали дипломированных спесивцев (инструкторов, мастеров, счетоводов) ветераны кооперации. Аргументы старой гвардии подействовали, впрочем, упорствовавшим сепаратистам отдушина на волю не закрывалась.

Выделился, к примеру, бесславно канувший впоследствии “Приуральский союз”. Подоплека отпочкования незамысловата: прокатили на выборах рвавшегося занять должность главы Челябинской конторы некоего Меньшенина, тот и взбрыкнул. Ну, проучу же я тебя, лампасня кудлатая!... Подзуживал он с дружками артельщиков, преимущественно казаков Оренбургского войска, “балакшинское ярмо” скинуть. Не надоело в пасынках у курганцев ходить? — раззадоривал Меньшенин станичников, те и заколыхались.

Конфликт узколокальный, высосанный к тому же из пальца, изображается порою началом цепной реакции. Преувеличение видевших в нем шаткую аморфность Союза очевидно. Челябинцев, троичан и иже с ними уговаривали, задабривали льготами — не помогло, тогда и предложили выбирать: трудиться в одной упряжке или наособинку. Измышления “беглецов” о неравных ценах, привилегированности товариществ Курганского района присутствовавший на собрании заместитель директора ССМА А.А. Балакшин убедительно опроверг. Но сбитые с толку южноуральцы гнули линию разъединения. Авантюрную, предсказуемо ущербную, сознавал делегат общесоюзного правления, но воле большинства не перечил. Напутствовал Андрей Александрович отмежевавшихся соседей добрыми пожеланиями, с тем и расстались.

Ранее забаллотированный жох Меньшенин в председатели не совался, двигал приятеля Ивана Заплатина, тому и вверили казачки “Приуральский союз”. Персонаж колоритный, редкостно беспринципный. Уволенный в 1907 г. из Оренбургского войска за связь с эсерами, подался отставной подполковник Заплатин в кооператоры. Самоутверждался, проповедуя новомодный “децентрализм” и гвоздя комиссионную торговлю, хотя отрицательные ее стороны известны всякому. Нехватка средств, отсутствие на еврорынках “глаз и ушей” вынуждали прибегать к ней и ССМА, но не наобум. Путеводным маяком рассматривался “Юнион”, отрицавшие же его необходимость “штурманы” вроде Заплатина намеревались достичь желаемого разом и без лоцманских карт…

Уверенности в осуществлении изрекаемых деклараций прибавлял и счастливо подвернувшийся контракт о продаже масла германской фирме “Браун” по твердой, т.е. заранее согласованной, цене. Но везение в бизнесе эфемерно: пока союз функционировал на земле, его родившей, — казачьей, проблем со сбытом не возникало. Однако рвение превзойти или хотя бы навредить ССМА увлекало заплатинцев на восток, где в пику балакшинским “редутам” насаждались конторы в Камышлове, Шадринске, Ялуторовске. Словно живительного бальзама отведали иностранные экспортеры, наблюдавшие и подначивавшие раздоры в кооперации.

Геройствовавший Заплатин предвкушал триумф, а оказался неуклюжим подтанцовщиком-чечеточником. Растекание возглавляемого объединения увеличивало маслоэкспорт. Фирма “Браун” поглощала лишь треть, другие же закупщики навязывали комиссию. Но если атлант ССМА добивался приемлемых условий и в комиссионной торговле, то с детищем Меньшенина, Заплатина и Ко обходились, как со всяким аутсайдером, — надменно, уничижительно. В итоге сиюминутное процветание обернулось для покушавшихся на балакшинский колосс мучительным низвержением. Реальность опровергла постулаты “децентралистов-автономистов”, притязавших на свободу, а угодивших в кабалу к иноземным финансовым тузам. Взятая от безысходности ссуда накрепко привязала заплатинского недоросля к Англо-Сибирскому синдикату, хозяевами которого, восседавшими в Лондоне, и устанавливалась такса “казачьего” масла.

Залихватские эскапады председателя не оправдались, и теперь на собраниях от него пух и перья летели… Сибирский же Союз, несмотря на тяготы капиталонакопления, враждебное окружение, уверенно продвигался вперед. Достижения впечатляли и радетелей, и закоренелых скептиков, что неудивительно. К 1913 г. ССМА объединял свыше 450 артелей, 150 тысяч крестьянских семей, экспортировал более 40 процентов сибирского масла. Восхищал облик новых маслозаводов, располагавшихся в просторных зданиях, с паровыми двигателями, локомобилями, а то и с динамо-машинами. В домах преуспевавших кооператоров зажглись электролампочки. Недаром районы, обслуживаемые ССМА, именовались газетчиками “Русской Америкой”!

Реформирование сельского хозяйства способствовало общеэкономическому подъему, интенсификации промышленного да и самого аграрного производства. Закономерно трансформировался в гармоничный, многоотраслевой “комбинат” и ССМА. К маслоделию добавились зачаточное прежде сыроварение, выработка казеина, товарное свиноводство. Множившиеся кредитные товарищества придавали регулярность хлебозалоговым операциям, требовавшим возведения зернохранилищ. А последние, наряду с артельными лавками, холодильниками, ссудовспоможением, весьма затрудняли манипуляции частных торговцев. Косо взирали деревенские богатеи и на культурно-просветительные мероприятия кооператоров: строительство школ, читален, клубов (народных домов), поощрявших тягу к знаниям, отвлекавших от проклинаемого матерями и женами кабака.

Трудовое крестьянство, вторили публицисты, активизировалось, проникалось духом коллективизма, гражданственности. В том же ССМА на равных (с правовой точки зрения) участвовали старожилы и переселенцы, русские и татары, казаки и акмолинско-тургайские степняки. Случались, разумеется, имущественно-групповые и этнические шероховатости, но ради общего дела в зародыше перемалывались.

Коль скоро внутренний рынок был тесноват, подпирался вологжанами, костромичами, ярославцами, масло Азиатской России преимущественно экспортировалось. Благодаря улучшенной технологии, надзору марка “Белый Лебедь” гарантировала высокое качество, стало быть, ширился круг потребителей. Россия утвердилась среди экспортеров на втором месте после Дании, вывозя 20–25% мирового объема продукта. Снижение американских таможенных барьеров открывало сибирякам заокеанский континент, нуждавшийся в масле. Отправленная в 1913 г. партия масла разошлась по хорошей цене и американские биржевики заговорили о регулярных поставках.

Итак, Союз успешно осваивал перспективные рынки, наращивая клиентуру, распространявшую его международное влияние. В 1912 г. ССМА приняли во Всероссийский союз молочного хозяйства, куда вошли лидировавшие производители отрасли, но до сибирского гиганта всем им было далековато. Нагнетавшаяся конкуренция, экспансивность “гостей”-иностранцев подталкивали к блокированию и на международном уровне. Через год ССМА становится полноправным членом Транснационального союза маслоделов, объединившего также кооператоров Новой Зеландии и крупнейших маслоимпортеров Великобритании.

Казалось, соперникам оставалось лишь мириться с поражением, на фарватере не толочься, но взыграли-вспенились реваншистские настроения. Теперь или никогда, бросила клич смыкавшаяся оппозиция: разношерстные коммерсанты, фирмачи-экспортеры, тосковавшее по всевластию и тугому кошельку чиновничество. Момент выбрали что надо: хлопотавший в “Юнионе” Александр Николаевич с директорством расстался, председательствовал в ССМА с начала 1913 г. сын Андрей. Хладнокровием, как батюшка, порывистый новоизбранный не вышел: то запальчиво горячился, то склонялся к компромиссам. На нем и сосредоточивался огонь, порочивший все союзное руководство. Иностранцы, подпевалы Сокульского раздували пропагандистскую шумиху в тылах, напутствуя в боевую цепь маслозаводчиков, прасолов, лавочников. Впрочем, на сей раз авангард олицетворяли толстосумы Кургана. Союз, причитал на заседании биржевого комитета миллионщик Кузьма Югов, теснит, разоряет частных предпринимателей. Сравнивая кооперацию с “чумною заразой”, призывал оратор бороться с нею до конца, иначе насылал погибель… Добровольно ли, с чьего-то наущения спроворило откликнувшееся купечество противовес Союзу — АО с полумиллионным (в некоторых источниках — с миллионным) капиталом.

Присоединилась к нему, уверяли репортеры, и предводительница иностранных экспортеров — “Сибико”, камуфлировавшая якобы разветвленный синдикат. Кто-то засомневался, не перебор ли в очерке с синдикатами? Но, во-первых, монополистам было где развернуться в Сибири, не касаясь локтями, а во-вторых, “Сибико” вполне могла иметь контакты с Англо-Сибирским синдикатом…

Достоверно одно: вовсе не химерическому синдикату принадлежало в Азиатской России более 300 маслозаводов, десятки пунктов проката инвентаря, мастерские в Барнауле, Омске, Тюмени. Покупалось им масло и на стороне, так что совокупная доля экспорта иностранцев, вероятно, не уступала кооперерированной. Но часть прибыли ССМА отдавал фирмам-товаропроводникам зарубежья, контрагенты же синдиката пожинали ее (вычитая налоги) целиком.

Подозрительно согласованно, будто с дирижерского пульта, ощетинились “юговцы”, натравливались против ССМА депутаты Госдумы, распалялись поутихшие было от невзгод вожаки Приуральского союза. Терзаемому, надоевшему “кумиру” Заплатину грозило позорное изгнание. Меньшенин и тот дистанцировался от своего протеже. Крушение если и не предотвращала, то оттягивала поддержка извне, разумеется, небескорыстная, — за участие в спевшемся хоре громовержцев… Мишенью Заплатину назначили влиятельного в кооперативной среде, покровительствующего ССМА Николая Васильевича Чайковского, критиковавшего южноуральцев за губительный децентрализм. Оскорбленный “автономист” призвал Чайковского ни много ни мало к суду чести!

В выигрыше процесса истец не сомневался, обратившись к модному столичному адвокату, лидеру фракции “трудовиков” в Думе А.Ф. Керенскому. Самовлюбленный “буревестник революции”, очевидно, не упустил бы шанса покрасоваться, хлестко высечь туповатых мужланов, но судилище, инициированное зарубежными сценаристами, кооперативная общественность расстроила. Сожалел ли об этом Керенский, не знаем, а вот уподобившийся пешке на шахматной доске Заплатин выходкой просиндикатской и репутации лишился, и подопечных одарил… банкротством! Маясь на подачках, в долгах, так и не выйдя на европейский рынок, тянули приуральцы холопскую лямку у экспортных контор. Ропот заждавшихся щедрых посулов усиливался. Летом 1913 г. откололись и в большинстве вновь примкнули к ССМА троицкие артели, вскоре — ялуторовские, закрыли доступ в Прииртышье радушные прежде омичи. Сдрейфивший хвастунишка Заплатин улепетнул, брошенные же им труженики как никто ощутили изнанку децентрализма.

Жертвование на алтарь эпохи провалилось, да не отсырел у нападавших порох, воспламенивший залпы прикормленной печати. Газеты мигом наполнились корреспонденциями, обличавшими “диктаторские замашки” союзного руководства, невыносимость условий контракта с “Юнионом”, повлекшего якобы разбегание артелей. Тем временем лавочники-кабатчики, словно бы ненароком подобревшие, резанули, скостили цену водочки, привечали-угощали честной народ, костерили треклятый союзишко…

Морщили лбы стоявшие на распутье, затруднявшиеся отличить правду от кривды. Газетную шелуху отслоили, прояснили вести из Барнаула, где в декабре 1913 г. собрался форум уполномоченных ССМА. Делегатам его, в большинстве крестьянам, можно было верить и без агитации. Остроугольным, жгучим в повестке был вопрос, касавшийся взаимоотношений с “Юнионом”. Обстоятельно разъяснив узловые пункты договора, критикуемого исключительно алтайцами, Балакшин заверил присутствовавших, что безболезненный, “дешевый” способ проблематичен и удержаться на мировом рынке возможно лишь при наличии солидного капитала, а его-то кооператоры и недосчитывались.

Аргументы председателя зафиксировала резолюция, не одобрили ее только алтайцы. Вдохновлялись же фракционеры коварным “тихоней” Мониным! Хромавшей берлинской конторе предрекали закрытие, вот и резервировал экс-бухгалтер тепленькое местечко. Стакнувшись с летуном из Вологодского общества сельского хозяйства Белоусовым, пронырливыми “биржевыми зайцами” Коганом и Лейтесом, вздумал Монин реорганизовать контору в Бюро — вместилище русских и европейских коммерсантов. Коль скоро финансовый потенциал троицы был микроскопичен, координация с иностранцами рисовалась этюдно, сотрудничество в Бюро Андрей Александрович отклонил. Тогда “Монин и Ко” совершили подлог, рекламируя Бюро в качестве филиала ССМА.

О вольностях главы берлинской конторы, двуличии редактора “Алтайского крестьянина” М. Курского — менестреля сепаратизма — и поведал делегатам председательствующий, переизбранный директором Союза. Раскольников осудили, а неуемным, экзальтированным указали на дверь. Высказали уполномоченные напоследок пожелание о скорейшем введении в Сибири земства, поддержали намерение руководства приобрести дополнительный пакет акций Московского народного банка. Тому были веские причины. Несмотря на критиканство, язвительный скептицизм, популярность “Юниона” превзошла ожидания. Российские поставщики бомбардировали его дирекцию запросами о вывозе хлеба, мяса, яиц, семян и др. Компания, воспользовавшись посредничеством Московского народного банка, шла навстречу. К лету 1914 г. сформировался надежный канал экспорта сельскохозяйственной продукции, удобный российским кооператорам тем, что Лондон и Москва располагали вышколенным аппаратом, изученной клиентурой, терминалами, а главное — кредитовали продавцов и покупателей. Какое уж там подразумевавшееся маловерами надувательство. Ведь ясно, что, будучи партнером “Юниона” и акционером МНБ, от их взаимодействия ССМА только выиграл.

Деловой люд показывал восходящий товарооборот, значимость наведенного “моста” оценил с лету. Нарочито оплакивали “страдальцев крестьян” леваки от политики, характеризовавшие сделку МНБ с “Юнионом” подарком заморским коммерсантам. Так, автор выспреннего памфлета в большевистском издании “Путь правды” (1914, 10 апреля) горевал-печалился, что кабальные сети, уготованные “Лонсдейлем и Ко” маслоделам, втягивали и других российских кооператоров. Вытекала из бегло-пристрастного аудиторства нелепица: британские компаньоны купались в золоте, соотечественникам же перепадали гроши. В заключение прописывался хрестоматийный, изгонявший эксплуатацию рецепт.

Воистину нам не дано предугадать… Родоначальник большевизма В. Ульянов-Ленин яростно порицал буржуазно-помещичью клику за “дешевое мясо для народа”. Но у его последователей на кремлевском Олимпе продуктового изобилия что-то не наблюдалось. Вспомним перебои и дефициты хрущевской, брежневской эпох, лысые полки магазинов перестроечных лет… Да и нынешняя квазиблагодать на импортной подкладке тоже обманчива.

Испытание войной


Но вернемся к сюжетной завязке. Гласность истым трудягам не помеха. Чтобы рассеять очернительские измышления, направила дирекция ССМА в лондонский офис “Юниона” ревизоров, где их ввели в курс маслоторговли, предоставили бухгалтерскую отчетность. Никакого раздвоения, нарушений контракта в финансовых документах не обнаружилось. Следом поощрили наиболее достойных артельщиков экскурсией в Данию и Великобританию. В течение двух недель осматривали сибиряки фермерские хозяйства, маслозаводы, хладобойни. Насыщенной была и культурная программа, включавшая знакомство с достопримечательностями, памятниками истории и архитектуры. Едва вернулись экскурсанты, переполненные впечатлениями, грянула мировая война…

Мобилизации выхватывали работящих, умелых, грамотных, на ком, собственно, и держалась кооперация. Запрудившие магистрали воинские эшелоны прервали транзит мирных грузов. Линия фронта сковывала международный товарооборот. Цены масла, терявшего покупателей, рухнули. Головной центр ССМА и нижестоящие звенья оказались без денег. Маявшиеся артельщики упрекали руководство, парализованное исчезновением кредита. Банки, оправдывавшиеся форс-мажором, сотрудничество прекратили. Находившийся тою порой в Зауралье Александр Николаевич экстренно выехал в Петроград хлопотать о помощи. Госбанк благодаря знакомствам “дедушки” предоставил Союзу кредит в размере 66 процентов средних цен масла. Выручили также аккредитивы МНБ и Сибирского торгового банка по доставке “Юниону” бочек, застрявших в Виндаве и Архангельске. Проинструктировав на будущее сопровождавшего его Александра Иосифовича Грудзинского, Александр Николаевич отплыл в Лондон — отслеживать рыночную конъюнктуру, пересматривать взаимоотношения с Лонсдейлями.

Вследствие сокращения производства, удовлетворения потребностей армии и флота экспорт масла осенью 1915 г. был запрещен. Трудности лихолетья подкосили, распылили множество артелей, связанных с инофирмами, переключившимися на меха и вещевой дефицит. Ведомый же испытанною командой ССМА передряги осилил, сплачивая более 800 маслоартелей, 300 тысяч домохозяев. В надломленном 1914 г. маслопродажа союзным аппаратом опустилась ниже некуда, на 1915 г. планировалось увеличить ее до 25 процентов, и цели достигли. Поставлял ССМА интендантству также сено, зернофураж, сбрую, кожи овчины, являясь соэлементом чрезвычайной управленческой инфраструктуры с ее особыми совещаниями, военно-промышленными комитетами, ассоциациями земств и городов.

Скорость, маневренность вселенское побоище, естественно, приослабили, но запас хода у флагмана отечественной кооперации вырисовывался неоглядный. Гордо высились его мачты над пеленой растерянности, уныния, жульничества. Извечным антагонистам страсть как хотелось “мужицкий дредноут” утопить, завистливым же прилипалам, напротив, — оседлать рубку, разговеться, насытиться властью да тугою мошной.

Сызначала повелось так, что шнур бикфордов наготове держали иностранные экспортеры, раззадоривавшие втихушку артельных сепаратистов. Олицетворяемые теми внутренние разногласия и выпячивались “уставщиками” первопричиной конфликта. Сигналом к осаде Союза, для штурмовавших — решающей, послужила цидулка А. Спекторского, разосланная с намеком всем и вся. Этот графоманствующий моралист недолго трудился юрисконсультом ССМА, редактировал “Народную газету”, упражняясь в далекой от сельского быта культурологической тематике. Надменный, эгоистичный ленивец допек сварливостью коллег и был вышвырнут ими чуть ли не взашей.

Уязвленный “просветитель” сорвал злобу на Балакшиных, призвав общественность к суду над атаманствующими родственниками, могильщиками кооперативной демократии. Клеветническое суесловие Балакшины персонально и через адвокатов опровергли, но встряла неравнодушная к запаху “жареного” печать. Словно нахлестываемые арапником гончие, ринулись правдоискатели-скорописцы травить добычу: ату царьков-богдыханов, свободу от тирании единоначальствующих! Вряд ли широкозахватный (от Екатеринбурга до Приобья и Алтайских предгорий), унисонный “наезд” раскручивался самопроизвольно. Недаром интеллигентная Сибирь, почувствовавшая фальшь ехидствующих дознавателей, маскировавшихся псевдонимами, заподозрила их в продажности…

Кощунственно измывались наймиты над престарелым Александром Николаевичем, хотя Союза он уже не возглавлял. Обзывали восседавшим на троне далай-ламой, глухим к мыкавшимся у его подножия. Шельмовали близких и соратников, распоряжавшихся народным достоянием, якобы как личным имуществом, по усмотрению главноначальствующих. Извращали содержание контракта с “Юнионом”, настаивая его тотчас разорвать. Долой обюрократившееся, продавшееся англичанам руководство, самоуправляемость конторам, беспрепятственный выход из Союза! — трубили Спекторские, Флоринские, Сокульские, Кочешевы и убойные перья “егермейстеров”…

Небось хлебнули бы полынной долюшки артельщики с бравировавшими фразерами, потому и отринули набивавшихся в вожаки, переизбрав на мартовском собрании 1915 г. старое правление. По здравому-то рассудку ведь от добра добра не ищут… Многочисленная в газетном ракурсе оппозиция персонифицировалась горсткой служащих, недовольных жалованием, полумесячными отпусками, худосочными кассами взаимопомощи и т.п. Наказы руководство частично выполнило, но подстрекаемые агитаторами требовали удовлетворения их полностью. Не добившись желаемого, прибегли к забастовке — мере, в военные дни сурово каравшейся. Не отягощая судьбы бастовавших, дирекция Союза малоквалифицированных, работавших с ленцой уволила.

Заменить посредственных счетоводов, кладовщиков, экспедиторов толковыми “белобилетниками” (имевшими отсрочки военнообязанными) труда не составляло. Однако лишаемые должностей подлежали мобилизации, вот и поддакивали терявшие бронь “оппозиции”. В белобилетниках, кстати, числилось и немало ссыльных революционеров, призванных на службу в тыловые гарнизоны. Есть серьезные основания полагать, что не рабочие, а именно партфункционеры в погонах, боясь окопов, провозглашали по закоулкам империи и “бескровный” Февраль, и насильственную диктатуру большевиков.

Позволительна и другая аналогия: представить схожую разнузданность прессы иностранной немыслимо. За компрометацию, внесудебное преследование лиц, облеченных доверием коллективов, укреплявших боеспособность армии, не только в монархических Австро-Венгрии и Германии, но и в республиканской Франции схлопотали бы виновные тривиальный искупительный набор: прекращение издательской деятельности, тюрьму или солдатчину. Мягкотелая же российская власть с “озорничавшими” либералами уживалась, — не дай Бог, прогневаются думцы, земцы, политики Антанты. Пробил час, и Николая II вместе с корпевшими над проектами реформ его присными защитить было некому!

На то и ошибки, говорят, чтобы извлекать уроки. Мартовское ристалище сопровождалось нововведениями, но не ради “конторских”, людей нередко случайных, а под углом возвышения материковой толщи Союза — крестьян. Проявившие организаторские способности выдвигались в руководящие ячейки, назначались особоуполномоченными. Благодаря коллегиально избранным доверенным совершенствовался контроль администрации контор, наделявшихся финансовой самостоятельностью. В ряде подразделений проверка выявила множество недостатков: запутанную отчетность, нецелевое использование и перерасход средств и др. В тех, что оставались в Союзе, наводился порядок, о рвавшихся на волю не плакали.

В апреле 1915 г. известил об отделении Алтайский союз, учредители которого тяготились “зацентрализованностью” ССМА. По европейским меркам тот действительно выглядел громоздким. Но разойтись можно было дружески, соблюдая краеугольные обязательства. Алтайцы же выбывали с долгом в 160 тыс. рублей, целиком так и не погашенным. Контракт с “Юнионом” раздраконили, а лучшего заключить не сумели. Покружились впустую да и приткнулись к… “Сибико” — запродавали масло синдикату. А тот и близко не подпускал отщепенцев к заграничным рынкам, в мирных условиях — наиважнейшим. Словом, алтайцы невольно усиливали конкуренцию распростершейся транснациональной “Сибико”. Когда же от ее обираловки стало невтерпеж, потребовали у правительства квоты в масляной госмонополии, каковую имели и в составе ССМА. Так за что же боролись?

В итоге Алтайский союз оказался таким же нежизнеспособным, как и Приуральский. И опыта верховоды понабрались, и предпосылки, казалось, созрели, только не безрассудно ли было анахоретствовать при малодоступности рынков сбыта.

Несмотря на уступчивость интендантства, фиксированное ценообразование, ССМА по-прежнему нуждался. Как ни пеклась дирекция о резервах, накопленный к 1916 г. капитал составлял при обороте в 65 миллионов лишь 207 тысяч рублей. Ставка акционерного кредита взмыла безбожно, так что рассчитывать приходилось на государство. Весной 1915 г. на аудиенции у П.Л. Барка и А.В. Кривошеина Александр Николаевич испрашивал заем в 3 млн рублей, отпустили министры почтенному визитеру, увы, куда меньше. Воспользовавшись финансовыми трудностями ССМА, Омский биржевой комитет ходатайствовал о допущении к маслозаготовкам и частных предпринимателей. Испытывая острую нехватку инвалюты, правительство разрешило участвовать в маслозакупках другим кооперативным объединениям, а также экспорт масла (главным образом через Владивосток), не находившего спроса на внутреннем рынке, инофирмам, обслуживавшим армии союзников.

Запрет частной торговли не отменялся, вместе с тем становился номинальным, призрачным, так как возникшее соперничество пошатнуло нормировку цен. Колебали их “твердость” и нахлынувшие спекулянты, платившие артелям щедрее, к тому же наличными, без свойственных “казенным” покупателям оттяжек и проволочек в расчетах.

Благотворное влияние на хозяйственную жизнь, эффективное противодействие кооперации всевозможным расхитителям и барышникам меняло отношение к ней властей. Настороженность уступила место стимулированию. Продолжительная вопреки предсказаниям кабинетных стратегов война закономерно расширяла внегосударственный кредит. Претензии Московского народного банка на всеобъемлемость в кооперативной сфере ни у правительства, ни у периферийных заемщиков сочувствия не нашли. Вместо эпикурействовавшего “монстра” появилось несколько аналогичных банков. Один из них руководство ССМА прогнозировало в Кургане, что не устраивало множившихся потребкооператоров. В итоге местоположение Сибирского кооперативного банка выбрали в г. Новониколаевске (Новосибирске).

Приоритетное значение в центре страны сохранял МНБ, одновременно усиливавший позиции за рубежом. В августе 1915 г. его администрация зарегистрировала лондонское комиссионерство, преобразованное к маю 1916 г. в отделение с полным набором учетно-ссудных операций. Продолжалось и сотрудничество МНБ с “Юнионом”, по истечении контракта, однако, российской стороною не возобновлявшееся. Маневр, обеспечивавший самостоятельное представительство банку в Великобритании, сулил немалые выгоды его акционеру и крупнейшему фигуранту маслоэкспорта — Сибирскому союзу.

Вознаграждала плодами и реформа, направленная к большей самостоятельности контор, устранявшая параллелизм, иждивенчество. Отстающие подтягивались, росли накопления. Главное же, как ни самовозвеличивалась, ни хихикала над “мужичками” оппозиция, “серая” в ее глазах деревня явилась неисчерпаемым кладезем толковых работников и организаторов, шедших на смену первопроходцам. Не поникло и доверие к руководству, что наглядно отразило мартовское собрание 1916 г. Вследствие обвинений в подтасовках, нелегитимности избрания члены правления полномочия демонстративно сложили. Но как ни витийствовала, ни надувала щеки оппозиция, абсолютное большинство делегатов отдало голоса прежнему “триумвирату”: А.А. Балакшину и его заместителям А. И. Грудзинскому и И.В. Майорову.

Трогательное послание адресовали уполномоченные в Лондон Александру Николаевичу, отказывавшемуся директорствовать в “Юнионе” из-за преклонного возраста. Эстафета передавалась А.И. Грудзинскому и моложавому доке внешних рынков Е.М. Яркову. Отмечая заслуги мудрого, самоотверженного “дедушки”, собрание назначило ему пожизненную пенсию, увенчало званием почетного председателя. Многие при чтении прощального письма А.Н. Балакшина, вспоминали очевидцы, роняли слезы… “Я был, — обращался “патриарх” к наследникам, — только скромным сеятелем… На мою долю выпала закладка первого камня в здание светлого будущего, и я уверен, что находящийся в крепких руках Союз его достроит!” Чередовавшиеся конфликты отрезали Александра Николаевича от Родины, но связи с нею он не порывал, беззаветно отстаивая интересы выпестованного детища.

Бурный рост всех видов кооперации, особенно потребительской, формирование разветвленных объединений типа новониколаевского “Закупсбыта”, цепко внедрявшегося в торговлю сельхозпродуктами, вынуждали ССМА укреплять тылы. Да и пульс кооперативный осязаемее проявлялся теперь восточнее Зауралья, что делало рациональным перевод штаб-квартиры из Кургана в Омск. Летом 1916 г. дирекция купила там земельный участок и планировала строительство административного здания, пакгаузов, холодильника, чему воспрепятствовали известные события. Так что до захвата власти большевиками правление ССМА размещалось в Кургане.

Впрочем, после сообщения о переезде зашевелились, встопорщились доморощенные антагонисты, учредившие на паях с товариществами потребителей Курганский союз маслодельных артелей. Ценности прокламировались тривиальные: демократизм, самоуправление, непосредственные внешние контакты и т.п. Но споткнулись “разделисты” о те же грабли, что и заплатинцы с алтайцами. Кукарекнули дискантом пискливо-ломким да и умолкли, оставив после бегства никчемные ура-патриотические бумажки.

Раскинувшийся до Приморья “Закупсбыт” определенно вострился контролировать сибирскую кооперацию под метелку, предлагая ССМА влиться в некий сверхсоюз. Козырем “Закупсбыта” являлся всеохватный, универсальный аппарат, однако ССМА имел более чем троекратное превосходство в артелях, львиную долю в маслореализации. Словом, никакого резона растворяться в студенисто-рыхлом конгломерате не было.

Консолидация, подорванная вынужденной пассивностью, оправдывала себя вне России, где успешно завершились переговоры Яркова и “дедушки” с австралийско-новозеландскими кооператорами о товарообмене и совместном сбыте масла в Великобритании. Изымавший немалую часть прибыли “Юнион” становился ненужен! Война близилась к победоносному финалу, маслоэкспорт в изголодавшейся Европе вырисовывался грандиозный. Но кумачово-митинговый Февраль обернулся анархией, развалом государства, добитого большевиками.

В пучине смуты

Руководящие органы призвали артели и товарищества бойкотировать узурпаторов. Делегаты форума кооператоров Урала и Сибири, состоявшегося в конце ноября 1917 г., требовали немедленной передачи власти Учредительному собранию, избранному всенародно. Для отпора экспроприаторам создавался Центральный совет кооперации восточных районов, куда вошли и представители ССМА. Вот когда факельщикам мировой революции пригодились ударники, окопавшиеся в тыловых гарнизонах…

Национализация банков, прежде всего Московского народного, лишила кооператоров умеренной стоимости кредита. В январе 1918 г. дирекция ССМА призвала членов-пайщиков вносить сбережения прямо на депозит контор. Деревня поднакопила рубликов и керенок, но вряд ли приток их в кассы Союза имел массовый характер. Рискованно было вкладывать нажитое в учреждения, существовавшие отныне на птичьих правах… Возьмут да и прихлопнут большевики как ненужный хлам царизма!

Предусмотренная соглашением с Германией демобилизация армии вызвала “масляный кризис”. Закупки интендантства прекращались, нищавшие же соотечественники лишь поглядывали на дорожавший продукт. Внешние рынки заблокировали немцы, равно как и “осерчавшие на предателей” государства Антанты. Продотряды нагрянуть в Сибирь не успели, но беднота вовсю стравливалась с зажиточными крестьянами, насаждались любезные доктринерам бесклассового общества коммуны. Не зная, куда деть излишки молока, справные хозяева принялись распродавать скот.

Чашу терпения переполнила установленная с весны 1918 г. продовольственная диктатура — символически оплачиваемая разверстка вместо торговли. Но селяне ждали от горожан товаров, а не инфляционных дензнаков (рубль упал в стоимости до пятака)… В центральных губерниях большевики с “мелкобуржуазным отребьем” живенько расправились, в Азиатской же России, где Транссиб закупорили эшелоны чехословацких легионеров, “комиссародержавие” не устояло. Власть в Поволжье, на Урале и в Сибири перешла к региональным Временным правительствам, стоявшим на платформе разогнанного Учредительного собрания. В июльские дни 1918 г. Омск встречал уцелевших представителей деловых кругов, собравшихся на Всесибирский торгово-промышленный съезд. Присутствовала в его заседаниях и масляная секция.

Направив приветствие кабинету, взявшемуся за восстановление республиканско-демократического строя, участники форума развенчали тухлую идею “областничества”. Сибирь воспринималась большинством неотъемлемым крылом державы. Парламент, урезонивали деловики эйфорически галдящих политиков, возможен лишь при окончательной победе над большевизмом, для чего необходимо милитаризованное единоначалие. Само собой, импонировала фигура адмирала Колчака, убежденного центриста, беззаветного сторонника России единой и неделимой!

Это ведь для невежд и фальсификаторов истории Колчак олицетворял диктатуру, диктаторствовали его противники в Реввоенсовете и Совнаркоме. Титулованный же “Верховным правителем” флотоводец являлся, в сущности, заложником политического плюрализма. Справа на него давили монархисты, слева — эсеры, энесы, меньшевики. Отсутствовала даже расстрельная у большевиков цензура. Можно ли было при такой разноголосице создать боеспособную, идейно сплоченную армию? Вопрос, по-видимому, риторический.

Омское правительство легализовало частную собственность, предпринимательскую деятельность, торговлю, хотя и не сразу, но обесценивание денег, бестоварье привносили натуральный обмен, реквизиции. Цены широкоупотребительных товаров, ставки кредита взмыли до небес. Общими усилиями кооператоры возобновили работу урало-сибирских филиалов МНБ, но средств для масштабного кредитования требовалось куда больше, нежели осталось после “комиссародержавия”. Золотой запас адмирал приберегал, невелики были возможности его Министерства финансов и в бумажноденежных субсидиях. Опустевшие портфели банков пытались восполнить зарубежными инвестициями, в частности, посол С. — А.С.Ш. обещал МНБ поддержку Нью-Йоркского Нэшнл-Сити банка. Но пока стрекотала дипломатическая морзянка, американцы прикидывали выгоды, белогвардейское воинство уже терпело поражения.

Озабоченное снабжением армии, правительство “Верховного” снова узаконило масляную монополию, т.е. фиксировало закупочные цены. Мало того что нормировочная шкала игнорировала рост себестоимости продукта, интендантство еще и расплачивалось за него через пень-колоду. Да и численность войсковых формирований была с прежнею, дореволюционной, несопоставимой, вот и шло маслопроизводство на убыль. Чтобы предотвратить развал отрасли, стимулировать молокосдатчиков, цены к апрелю 1919 г. были отпущены. Но поощрительная мера запоздала и урона, нанесенного животноводству, не компенсировала. Из-за чрезвычайных налогов и реквизиций многокоровные хозяева, минимизируя налогооблагаемость, оставляли одну-две буренки, какая уж там товарность!

Впрочем, и при низких внутренних ценах конъюнктура иностранных рынков благоприятствовала маслоэкспорту — немаловажной статье доходов в бюджет “Колчакии”. Но разруха на транспорте, усугублявшаяся атаманщиной-партизанщиной, нехватка тары, коновозчиков препятствовали масштабному вывозу сельскохозяйственной продукции. Единичные партии экспортируемого масла обогащали не тружеников, а чиновных казнокрадов да спекулянтов.

И все же не тузы-воротилы, а кооператоры преимущественно снабжали белогвардейские войска продовольствием, одеждой, обувью. Тачали сапоги, катали валенки, шили головные уборы, амуницию. Руководство ССМА, к примеру, безвозмездно изготовило тысячи комплектов белья и обмундирования. В свою очередь, финансовое ведомство кредитовало его маслозаготовки.

Претензии на доминирование “Закупсбыта”, подпираемого тесными узами с родственным “Центросоюзом”, локализовались договорами маслоделов о сотрудничестве с Сибирским союзом кредитных товариществ — ко взаимной пользе и нескрываемому раздражению строптивых потребкооператоров.

В сфере калейдоскопично-политической, несмотря на экстремальность, выдвигался традиционный нейтралитет. Следуя общеустановленной программе экономического и социально-культурного развития страны, руководители товариществ и артелей не вступали в партии, не комментировали деятельности тех или иных политических группировок. Разделяли и поддерживали курс “Верховного”, с элементами же крайне правыми и леваками не сближались. Оно и понятно: первые добивались реставрации обреченного самодержавия, вторые грезили не от мира сего “народоправством”…

Характерно, что историки, марксизму-ленинизму и не присягавшие, считают кооперацию проэсеровской. Доводами обычно не утруждаются, перепевая советское наукообразие: кто провоцировал антибольшевистские восстания, сколачивал контрреволюционные правительства на востоке? В большинстве правые эсеры. Значит, однородной была, по простецкой логике, и аполитичная формально кооперация. Вот и лидера ССМА Андрея Балакшина зачисляют в эсеры, да еще провинциально-областнического толка, — с его-то кругозором! Не поставишь же стихийного демократа в ряд с адмиральско-монархиствующей хунтой. Таков привычно накатанный ход обобщений исследователей. А насколько он правилен, согласуется с фактами? Не в расхожей ли парадигме кроется искажение действительности, неизбежное при отождествлении профессиональных кооператоров с втершимися в их среду политиканствующими тыловиками.

Однако созидатели, носители идей кооперации вверяли будущее не догматичным утопистам, а трезвомыслящим соратникам “Верховного”. Эпигоны народничества отрицали капитализм на российской почве априори, большевики хоронили заживо, реалистичные же политики намеревались совершенствовать. И трудов предстояло громадье: форсировать базисные отрасли индустрии, агротехнику, поднять науку и культуру, стимулировать различные формы предпринимательства, сбалансированное развитие которых и обеспечивало желаемый прогресс. Не к разрушительной классовой или межэтнической ненависти, не к химерической диктатуре пролетариата призывали люди долга, практического интеллекта, а к благоустройству общенаселенного дома.

Звучали у артельщиков слабодушных и панические нотки — дескать, Тит Титычи распоясались, грозя с надоевшими соперниками покончить. Маловероятно! Экспроприации советской власти укоротили богатеям руки, да и к отпору, судя по воинственным публикациям, жалобщики изготовились. Трения, конфликтные ситуации с торгово-промышленными кругами не помешали взаимодействию в Союзе возрождения России, имевшем целью пропаганду идей белого движения, его всемерную поддержку общественностью. “Мотором” проправительственного блока, глашатаем его программы называют А.А. Балакшина. Расположение к нему “Верховного” позволяло затрагивать вопросы тонкие, деликатные. Рекомендовал адмиралу Андрей Александрович заменить инертного, безликого премьер-министра П.В. Вологодского энергичным, высокообразованным Г.К. Гинсом, оставившим, кстати, интереснейшие мемуары.

Конъюнктурно примкнули к деловикам и партфункционеры, вплоть до эсеров. Лояльность последних оказалась, впрочем, мнимой. Разочаровавшийся в окружении Колчак присматривался и к А.А. Балакшину. Нравился ему директор ССМА естественностью, взвешенностью и глубиной суждений — чем не премьер! Но дни режима были уже сочтены.

Стоило обстановке на фронте ухудшиться, кишевшие в органах земско-городского самоуправления эсеры развернули агитацию против белых, призывая к восстаниям во имя “чистой демократии”, народовластия! Военачальники пытались вероломных попутчиков разогнать, наказать, но тех опекало союзное командование, резковатого адмирала недолюбливавшее, помогавшее ему ровно настолько, чтобы не победил… Предали “Верховного” и захватившие Транссибирскую артерию чехословацкие легионеры, сдавшие на расправу иркутскому Политцентру. Отступавшие в снегах войска прикрывали исход беженцев, умерщвляемых трескучими морозами, сыпняком, голодом. Выкарабкавшиеся из ада рассеялись по чужбине.

Многосложную ретропанораму в частный сюжет не втиснешь, нужна оптика глобальная, каковою и вооружимся. Наконец-то ученые вскрыли мутное происхождение Февраля и алогичную “закономерность” Октябрьского переворота, срежиссированного “интерспецназом” Ленина и Троцкого. Обнажалось то, о чем догадывались, но пугливо молчали. У месива варварских разрушений, жестокости, страданий была альтернатива, прояви Николай II мужественную волю, а не отстраненность фаталиста.

Читалась вкраплениями альтернатива в монологах думцев-конституционалистов, в набросках приурочиваемых к мирному времени реформ, по сей день замалчиваемых или до неузнаваемости выхолащиваемых. Преобразования меж тем задумывались кардинальнейшие, в интерпретации нынешней — системообразующие. В экономическом разделе, например, объемно проступали контуры ГОЭЛРО, Урало-Кузбасса, густой железнодорожной сети, констатировалась неотложность сооружения высокотехнологичных предприятий черной и цветной металлургии, машиностроения, химии. Содержалось, иначе говоря, многое из того, что впоследствии напористо “авторизовалось” большевистскими иерархами.

Различие не в устремлениях, а в способах достижения цели. Проекты, изложенные на бумаге, вполне могли быть осуществлены и в России некоммунистической, только без надрыва (промедлим — сомнут), без раскрестьянивания и преследования инакомыслящих. Поклонники Сталина умиляются его “железными” наркомами, парторгами, рекордистами-стахановцами, как будто Россия по-настоящему демократичная плелась бы черепахой. Да и если хорош был командно-распределительный социализм, зачем понадобилось возвращаться к отрицаемому. Увы, опять с революционным пылом круша выстраданное миллионами якобы тупых и ленивых “совков” ради антизастойной, многоукладной экономики. Облик капитализма, сымпровизированного молодежной командой Б. Ельцина, был ужасен, с чем только его не сравнивали зарубежные СМИ. Отшвырнули приватизаторы и на старте обогащения востребованную кооперацию, то было ее вторичное погребение. Ну, а первое затронуло приспешников буржуазии на исходе Гражданской. Вытеснив “колчаковские банды”, советское руководство упразднило никчемную пестроту кооперации, поочередно слив ее подразделения в Центросоюз. Бюрократизированный, лишенный всякой самостоятельности конгломерат подчинялся уже не избранникам, а партназначенцам.

Администрация прежнего ССМА во главе с А.А. Балакшиным эвакуировалась в Читу, затем во Владивосток, где Андрея Александровича выдвинули в Бюро кооперативных организаций Приморья. Хозяйничали в буферной республике японцы, и, когда члены Бюро огласили протест против интервенции, воздух мирного сосуществования испарился. Балакшин из опасений за семью перебрался в русский Харбин на КВЖД. Пробовал наладить выработку и торговлю маслом, не хватало, однако, исходного продукта. Коровы у китайской бедноты были наперечет. Донимали и просители, верившие слухам, будто директор ССМА прихватил с собою миллионы и уйму ходовых товаров. В богатеях, при скромном своем жаловании, он и “раньше не хаживал, а в изгнании располагал лишь откладываемым на черный день…”.

Еще в Кургане и Омске познакомился Балакшин с американскими бизнесменами, зондировавшими почву выгодных капиталовложений. Глава ССМА, со своей стороны, изучал возможности маслоэкспорта в Соединенные Штаты. Знакомство, открывавшее какие-никакие перспективы, вероятно, и повлияло на выезд в Новый Свет. Поначалу обосновался Андрей Александрович в Бостоне, где удостоился избрания президентом Сибирского сельскохозяйственного союза. Там его и застала горестная весть о смерти отца. Александр Николаевич скончался 28 ноября 1921 г. в Лондоне и похоронен был на Хайгетском кладбище, говорят, неподалеку от могилы автора Коммунистического манифеста и “Капитала”. Эмигрантские газеты выразили дань уважения именитому соотечественнику. Мать Елизавета Михайловна вернулась на Родину, очевидно, к младшему сыну, будущему профессору. Белогвардейскому же прихвостню, наперснику Колчака возвращение сулило неминуемую гибель. Да и вряд ли хотелось изгою прислуживать барствующим злопамятным дилетантам.

Однако не пожилось и в Штатах. Тяготило ли мишурное президентство, угнетала ли бесцеремонность “янки”, — кто знает. Биография этого незаурядного человека еще не написана. Известно лишь, что в 1925 г. А.А. Балакшин выбрал оседлость в Канаде, напоминавшей ландшафтами родную Сибирь. Купил несколько акров земли в долине Фразер (Британская Колумбия) и завел молочную ферму. Размах, конечно, был уже не тот, но хозяйство, унаследованное сыном Николаем, велось образцово.

***

Чем дальше уходит в прошлое рассматриваемая эпоха, тем значимее, актуальнее выглядят свершения Балакшиных, разбудивших народную инициативу, воплощенную в твердыне отечественного предпринимательства. Великою школой явился Союз для крестьян, наглядно убеждавшихся в преимуществах коллективизма. Равноценного или хотя бы подобного его могильщики не имели. Хваленый “нэповский ренессанс” оказался мелковатым и кратковременным. С бегством раскулачиваемых крестьян в города, на новостройки возникла острая нехватка продовольствия. Власть, самоназванная “пролетарской”, не растерялась: верхушке номенклатурной достались сытые пайки, миллионам трудящихся — полуголодные карточки!

Гастрономическое “изобилие” сталинского режима, напомним, обеспечивалось эксплуатацией колхозников, расплачивавшихся за “дарованные” земельные лоскутья натурой. Каждая семья принуждалась сдавать государству мясо, масло, яйца, кожи, шерсть… Как было не вздыхать новоявленному мещанству о “золотом веке” Сталина, если базарные деликатесы порою стоили дешевле, чем в магазинах. Сами бы ели, зазывали томившиеся на базарах колхозницы привередливых горожан, да денежки нужны!

Мало что изменилось и с кончиной “вождя народов”. Хотя репрессии, налоговые кандалы смягчились, трудодень оставался натурализованным, и вожделенная копейка по-прежнему добывалась на огородах и покосах. А после введения ежемесячной зарплаты наделы колхозникам тотчас обрезали (в совхозах они всегда были меньше). Архитектор скороспелого коммунизма Н.С. Хрущев, превозносивший общественное животноводство, держать скот населению городов и промышленных поселков запретил. В результате и Америку не догнали, и буренок на личных подворьях извели. Едва ли не половину сливочного масла Советский Союз в 60-е годы импортировал — вот вам и оттепель! Затем наступил черед мяса, фуражного и пищевого зерна. Хвала нефтяникам и газовикам, а то, пожалуй, и не расставались бы с карточками-талонами.

Третирование коллективных хозяйств в лихие 90-е нанесло аграрному производству удар, от которого оно не оправилось и доныне. Больно смотреть на пустующие деревни, заросшие чертополохом пашни, остовы коровников и свинарников. Редко встретишь теперь пасущиеся стада. Арифметика тревожная: коров в общероссийском поголовье уцелело менее девяти миллионов — иначе примерно столько же, сколько их когда-то насчитывалось в одной Западной Сибири.

Число едоков непропорционально кормильцам растет, порождая дороговизну. Качественное масло, говядина по карману лишь высокооплачиваемым покупателям, а много ли таких счастливцев. На суррогатах же и генно-модифицированных “прелестях” здорового поколения, утверждает медицина, не вырастишь.

Аграрный рынок современной России подконтролен крупному капиталу с присяжными комиссионерами-посредниками. Кооперация на нем в загоне и пиршеству монополистов не помеха. Между тем на почитаемом властями предержащими Западе кооперативы, наряду с акционерными компаниями, холдинговыми корпорациями, — фундаментальное звено экономики. Сами евро-американские фермеры оптом ничего не продают, тем более за бесценок ловцам наживы, это функция кооперации.

Общеизвестно, что в индустриально развитых государствах сельское хозяйство дотируется, насколько — в цифрах разнобой. Скажем, из российского бюджета на его поддержку выделяется три процента, а в Евросоюзе — полновесных 40 процентов! Отсюда технологичность, урожайность, благосклонность рынка. А что могут противопоставить отечественные аграрии: изношенные тракторы и комбайны, вздымающиеся цены на электроэнергию, горюче-смазочные материалы, удобрения, неподъемный кредит. Ведь банков, аналогичных дореволюционным, с их 5—6 процентами годовых теперь не сыщешь. Зато долгожительствуют близнецы МНБ иностранные, вроде Райффайзенбанка, учреждающего филиалы на российских просторах.

Полезные заимствования, безусловно, оправданы, важно не переусердствовать. Мало нам овощей китайских мигрантов, напичканных химикатами, кое-где пастухами нанимают уже американских ковбоев. Этак вместе с куриными окорочками, глядишь, неуемные подражатели станут ввозить и доярок. А как же национальный опыт, почему бы его не переплавить с новациями XXI века? Полуразоренная шокотерапевтами урало-сибирская деревня нуждается в помощи несравненно больше оказываемой. Медлить с ее реанимацией нельзя, а то завтра и кооперировать будет некого.







К списку номеров журнала «УРАЛ» | К содержанию номера