Борис Кутенков

Как сварено стекло и другие вопросы. Обзор литературных журналов: весна 2011


«Литературная учёба»: на западном фронте с переменами

В конце 2010 года исполнилось 80 лет журналу «Литературная учёба», основанному А. М. Горьким. Год назад журнал претерпел серьёзные изменения, окончательно перестав публиковать поэзию и прозу на своих страницах и полностью перейдя в заявленный несколько ранее формат литературно-критического издания, каким он и был при своём основании. Текущие преобразования связаны прежде всего с деятельностью нового главного редактора — Максима Лаврентьева. Изменения же, связанные с первым номером, касаются ещё и дизайна: «Литературная учёба», много лет не менявшая формат, на этот раз, как дама-модница, предстаёт перед нами в новом оформлении. Яркая обложка, привлекающая внимание, иллюстрации, кричащий заголовок «Литературный процесс есть?!» и имена великих крупными буквами на задней стороне обложки вместо традиционной аннотации. К сожалению, бумажный тираж издания низок, поэтому все попытки поднять популярность журнала с помощью внешних средств выглядят грустно. Свидетельствуют они отнюдь не о недостатках «ЛУ», а о трагедии нынешней издательской ситуации: мало востребованным оказывается издание, выполняющее достойную просветительскую функцию, но рассчитанное на сугубо литературоведческую аудиторию.

Некоторые перемены — и в рубрикации: так, на этот раз в журнале отсутствует традиционная рубрика «Главная тема» с опросом литераторов, вместо неё — стенограмма конференции «Ямал литературный», прошедшей 26 ноября 2010 года в честь 80-летия со дня образования Ямало-Ненецкого автономного округа. К ней я вернусь позже, а открывается номер обзорной статьёй доктора филологических наук, литературоведа Алексея Татаринова о современном литпроцессе. Статья отличается объективными и здравыми наблюдениями: автор начинает «за упокой», говоря об «общем недовольстве литературой как видом деятельности» и рассматривая связанные с этим претензии. Татаринов даёт точные характеристики прозаикам нашего времени, в нескольких предложениях ёмко характеризуя творчество как российских авторов — Маканина, Сорокина, Прилепина и др.,— так и зарубежных — в контексте существующей литературной ситуации. Расстраивает лишь то, что мало сказано о поэзии (за исключением нескольких слов о Юрии Кузнецове и рок-текстах); собственно, обходить её вниманием в статьях, посвящённых литпроцессу — печальная традиция. «Как ответить современному миру, пытающемуся вымести литературу из образовательного процесса, сделать её смешной на фоне разных позитивных дел, представить бесперспективным арьергардом гуманитарной армии? — задаётся автор вопросом и отвечает: — Читать, думать, говорить, писать. Мыслить без страха показаться смешным и неактуальным. Действовать, быть активным — в согласии с динамикой художественного чувства, знающего и свои этические законы. Быть счастливым в сопричастности словесному искусству...» Финал статьи — с установкой на надежду: «Когда Пелевин превращает общение с гламуром в буддийский коан, а Уэльбек создаёт романы-апокалипсисы, когда Прилепин ищет активного героя ради любви к жизни, а Кундера охлаждает читателя мыслями о преодолении ненужных скоростей, когда Проханов воскрешает героический эпос в условиях информационной цивилизации, а Коэльо готовит новый текст для быстрого просветления, когда только что ушли Кузнецов и Солженицын, Павич и Сэлинджер, а Маркес ещё жив,— литературный процесс есть. Точнее, он ждёт своего воссоздания — в сознаниях тех, кому не скучно, от самих себя прежде всего». В рубрике «Литература и современность» интересен также капитальный труд Геннадия Мурикова «Параллельные миры» о постмодернизме и новом реализме.

Стенограмма круглого стола «Региональная литература и современность. Ямал» любопытна для осмысления провинциального контекста. Дискуссия, несмотря на слова отдельных апологетов о том, что «Москва не нужна Ямалу» и что там «бурлит творческая жизнь: появляются новые поэты, прозаики и профессиональные литературные критики» (Валентина Владиславлева), что «не нужно подходить к нашей литературе с европейскими мерками» (Наталья Цымбалистенко, автор книги, как раз и ставшей поводом для дискуссии), показывает обречённость, но и самобытность периферийного бытования литературы. Наиболее взвешенной представляется точка зрения именитого критика и литературоведа Аллы Большаковой, отметившей и плюсы, и минусы: «Да, всякая региональная литература не лишена своих издержек, над ней витает опасность самозамкнутости, ухода в свои локальные проблемы, ограниченное узким жизненным кругом мироощущение. С другой стороны, в ней, с её неповторимым опытом жизнетворчества, таится неизменный источник свежих впечатлений. Ей доступно освоение такой специфики мироустройства, какой не встретишь в привычном русском пространстве».

Продолжает тему провинциальной литературы статья Натальи Вишняковой о Севере в русской поэзии. На этот раз автор берёт в качестве территорий для исследования Карелию и Вологодский край. При несомненных достоинствах — тонкость восприятия, литературная интуиция,— вызывает сомнение статистическая направленность, свойственная статьям Вишняковой. Объективированно-доброжелательный тон порой играет с автором шутку: задача разрушить стереотипы, связанные с провинциальной поэзией, выглядит неубедительно. «Лицо поэзии определяют не столичные толстые журналы»,— безапелляционно заявляет автор в начале статьи. Что же тогда, хочется спросить? Провинциальные альманахи? Автор несколько запутывается, противопоставляя «поэзию столиц» литературе, провинциальной по географическим признакам (в конце концов, в московских литжурналах — далеко не только московские поэты, а негеографическую сущность провинциализма Вишнякова и сама отмечает). Спорное высказывание могло бы иметь под собой базу, если бы не приводимый далее перечень совершенно неверифицируемых и малоизвестных имён карельских поэтов с блёклыми, стёртыми цитатами из стихов, лишённых индивидуальной интонации. Оценка их Вишняковой полностью игнорирует существующий литературный контекст: автор, конечно, может мне возразить, что здесь стояла иная задача — выявить общие тенденции, однако с помощью подобных объективированных поисков типического можно «упаковать» любой продукт, представив его как образец поэзии. А главное — легко избежать разговора о недостатках, выдавая их за органичные особенности, ничего не критикуя, но всё объясняя. Статья начинает радовать, когда заходит речь о поэтах Вологодчины, действительно богатой поэтическими именами, что отмечает и сама Вишнякова, говоря о «наиболее громком звучании» отдельных авторов — Наты Сучковой, Леты Югай, Антона Чёрного, Марии Марковой...

Интересна статья профессора Литературного института, доктора филологических наук Льва Скворцова «По страницам массовой печати»: на этот раз предметом полемики стала известная некрасовская цитата про «Гоголя и милорда глупого». Оказывается, речь в ней идёт о портретах, а вовсе не о книгах, что явствует из самого текста поэмы: «Вот вам бы их портретики / Повесить в ваших горенках, / Их книги прочитать». Скворцов подробно исследует историю хождения и искажения цитаты, а также строки Пушкина про «гений чистой красоты», привлекая для этого примеры из периодических изданий.

Заслуживает внимания и статья Екатерины Ратниковой «Стихотворение с большой буквы», ставшая шагом вперёд в творчестве юной критикессы. Ратникова заметно выросла со времён предыдущих публикаций, однако главный недостаток остался: дубовая максималистическая безапелляционность и поверхностность суждений, несмотря на старательность и попытку скрупулёзного анализа. Фразы, вбитые намертво, как гвозди, в советско-дидактический стиль, мешают восприятию текста. «...Исследователи неизбежно делятся на два «лагеря»: предметом рассмотрения одних становятся уже созданные стихи, которые можно скрупулёзно разложить на рифмы, ритм, размер, количество строк и т. д.; другие же интересуются психологическими и сверхъестественными причинами вдохновения, доказывая свою точку зрения на разных примерах и с разной степенью убедительности...» Хочется спросить: как же быть с теми, кого в равной степени интересуют и проблемы версификации, и метафизика поэзии? Ведь они связаны неразрывным единством — сама стихотворная организация речи предназначена для обращения к Провиденциальному собеседнику. И не смешивает ли автор здесь психологию, философию и эзотерику?.. «Внешние (но только внешние) обстоятельства жизни в период создания именно таких стихов могут быть самыми разными — они на результат творчества не влияют», «И любовь взаимная никогда не мешала им творить...», «Важнейший критерий, по которому можно судить, состоялось данное стихотворение или нет,— читательская реакция...». Опять же возражу, что многие талантливые стихи выпадают из структур читательского восприятия, и жест искусства остаётся жестом искусства, будучи самоценен вне читательской реакции — хотя бы и никем не прочитанный. Улыбку вызывают и высказывания вроде: «В итоге в большинстве случаев поэт, постоянно шлифующий свои тексты, достигает гораздо больших высот, чем тот, который этого не делает». Попытки сравнить стихотворение с обтёсываемым изделием и выработать рецепты для его изготовления отдают схематизацией: кажется, что автор и сам понимает это, спохватываясь («У всех по-разному», «Всё очень индивидуально») — и затем опять скатываясь в русло сомнительных схем.

В номере также интересны статьи Александра Хрулёва о Басё, Натальи Ковтун — о героях рассказов Шукшина, Владимира Козаровецкого и Евгения Никольского — о Шекспире, Александры Спаль — о Льве Толстом, Александра Дегтярёва — о Твардовском, Владимира Козаровецкого — о Шекспире, а также публикация Евгения Никитина к 130-летию Адельберта фон Шамиссо с переводами Никитина же.

Когда писался этот обзор, стало известно об уходе Максима Лаврентьева с поста главного редактора «Литучёбы», поэтому выход следующих номеров — под вопросом. Лаврентьев — настоящий подвижник литературы, долгое время практически в одиночку нёс на себе бремя тягот, связанных с журналом. Будет ли журнал таким же качественным при новом главреде и будет ли выходить вообще? Пожелаем «Литучёбе» скорейшего возвращения на литературное поле и двинемся дальше.


«Знамя»: как сварено стекло?

Подборка Бахыта Кенжеева, которой открывается мартовский номер «Знамени», называется «Варить стекло». Это название соответствует духу стихов, которые, будучи сделаны словно с усилием, демонстрируют, прежде всего, безупречное мастерство, позволяющее жонглировать образами и растить поэзию из любого сора. Пустота, ощущаемая лирическим героем в настоящем, понуждает цепляться за случайные детали и строить на них стихотворение, зачастую мозаичное:

    вымолвишь ты. И я кивну, потому что
    мы так долго отлынивали от длины жизни, от её кривых линий,
    что дождались часа, когда зрачку ничего не нужно,
    кроме луча — пыльно-зелёного, словно лист полыни.

Однако благодаря правоте звука и интонации целое оставляет впечатление убедительно сказанного. Пустота же провоцирует и на заглядывание в потусторонние измерения: так, одно из стихотворений называется «Что же настанет, когда всё пройдёт...». Зачастую в стихах мелькает отголосок Бродского, выраженный в многословном говорении — попыткой «вынырнуть» из этого отголоска служат упоминания самого Бродского, подчёркивающие преемственность. Так, начало одного из стихотворений аллюзирует к хрестоматийному «Я входил вместо дикого зверя в клетку...»:

    Я видал в присмиревшей Грузии, как кепкой-аэродромом щеголял кинто,
    я гулял с мокрощёлкой по улице Бродского под советским дождём, сухим,
    как ночное кьянти в оплетённой соломой бутыли. Сказано: если кто
    будет тайно крещён домработницей и получит имя Осоавиахим...

Роман Юрия Буйда «Синяя кровь» стирает границу между остросюжетной беллетристикой и серьёзным произведением: благодаря динамичному сюжету читается с интересом. В романе есть претензия на детективную интригу, но метафора «синей крови» — скорее приманка для разговора о серьёзных вещах: «...в жилах настоящего художника, будь то писатель, палач или столяр, обязательно должна быть хотя бы капля ледяной синей крови: “Горячая красная кровь кружит голову, порождает образы и идеи, а иногда доводит до безумия. Синяя же кровь — это мастерство, это выдержка, это расчёт, это то, что заставляет художника критически взглянуть на его создание, убрать лишнее и добавить необходимое. Синяя кровь — это Страшный суд художника над собой. Мало научиться писать — надо научиться зачёркивать. Вдохновение без мастерства — ничто. Это, наконец, то, что даёт художнику власть над зрителем или читателем. Нужно знать, куда зрителя ударить, чтобы по-настоящему ранить, но не убить. Но синяя кровь — холодная кровь, это не только дар, но и проклятие... потому что toute maîtrise jette le froid... всякое мастерство леденит...»

Символично и название подборки Григория Кружкова «Достигший моря»: лирический герой, приблизившийся к некоему пределу («потолок» мастерства и опыта чувствуется и в авторе, что напрямую связано с его возрастом), подводит некий итог пройденному. Мотив времени — основополагающий; в поэтическом мире удаётся то, что невозможно в реальном,— например, «лежать покорно / в долине под плавным изгибом дёрна, / как Шляпа, проглоченная Удавом», и даже выронить «часики», которые «одни лишь виноваты» (что вызывает аллюзию к рассказу Тургенева «Часы», где часы, подаренные герою злодеем-отчимом, служили виной остановке времени, и от них невозможно было избавиться). Подборка Кружкова вообще отличается аллюзивностью: так, стихотворение «Стихи мои, клочки, плоды безделья!» с эпиграфом из Тарковского («Стихи мои, птенцы, наследники...») отсылает ещё раньше — к Пастернаку («Стихи мои, бегом, бегом...»).

Темой рассказа Всеволода Бенигсена стало предназначение. В центре повествования — судьба частного человека, которого смерть отца — «последняя преграда между ним и вечностью» — заставляет задуматься о смысле бытия. Рефлексия героя, выражающаяся в беспокойно-хаотичных, почти шукшинских размышлениях, контрастирует с нелепыми телеэкранными диалогами, с «непрошибаемым спокойствием» жены. Сюжетный ход — показать героя-«чудика» в окружении злых и непонимающих обывателей — в общем-то, после Шукшина довольно заезжен. Не отстаёт от Бенигсена и Даниэль Орлов, написавший рассказ «Счастливая жизнь победителя» в традициях современной рефлексивной прозы. Размышления героя-индивидуалиста, ощущение себя чужим — всё это не даёт приращения смысла и жанра, но читается легко и интересно: в рассказе найдёт себя если не каждый, то каждый второй точно. Сочинение Орлова — как тёплый свитер, в который заворачивался 100 раз: открытий нет, зато взамен дарится старое и родное ощущение уюта.

А настоящий подарок для читателей — обширная стихотворная подборка Юлии Архангельской, ранее никогда не публиковавшейся в журнальной периодике. Чрезвычайная концентрация лирической прозрачности с почти акмеистическим возвращением словам их первоначальных значений, классическая, ласкающая зрачок строфика, исповедальность интонации... Читаешь эти стихи — как будто набираешь в пригоршни прозрачной ключевой воды. При лаконизме каждого отдельного стихотворения — ощущение полной высказанности. Поздравляю с этой удачей и саму Архангельскую, и открывший её журнал «Знамя».

    Мои слова гремят по льду,
    плевать! я их не собираю,
    я не умею жить в аду,
    я от печали умираю,
    пожалуйста, скажи мне: стой,
    скажи мне: дурочка, не падай;
    какой-нибудь совсем простой,
    смешною глупостью порадуй...
    моя больная голова
    так хочет снова быть весёлой,
    ты видишь — это не слова,
    а только ужас, ужас голый.

Резко диссонирует с этой чистотой и исповедальностью рассказ «Горбунок» Равиля Бухараева о жизни советских барачных жителей со всеми составляющими похмельно-депрессивного фона, свойственного современной прозе: сцены выпивки, поиск денег на опохмелку, противопоставление местного «пролетариата» и «мещан, обжирающихся на буржуйский манер...».

Вместе с тем надо понимать, что такое изображение событий — определённая условность: за страницами рассказа — целая барачная эпоха, которая придаёт тексту сказовость и отголоски которой вызовут узнавание у обитателей той поры.

Из поэтов в номере — ещё и 25-летний Виктор Цатрян. Подборка далека от удачи: при несомненной одарённости автора кажется, что у него отсутствует ощущение стихотворения как единого художественного целого. Из-за этого создаётся впечатление многословия, балансирования на грани прозы и художественно не преобразованной, хотя и живой разговорной речи.

    ...идёшь, идёшь, спотыкаясь, идёшь, спотыкаешься,
    и вдруг хитрец великий дверь приоткрывает, чтоб ты увидел...
    А бывает по-другому, когда все те пинки, толчки, подножки,
    всё это валится на тебя разом: пешеходная женщина бьёт сына по щеке так крепко,
    что ты слышишь сквозь шум дороги и стёкла машины хлопок и даже кожей своей
    ощущаешь, как припекает мальчишескую щёку, и тут же врезаешься
    в затормозивший резко пикап впереди, и начинается проливной, с крепкой...

Мемуарный раздел посвящён воспоминаниям «старого пессимиста» Игоря Голомштока о Синявских и в целом о ситуации вокруг диссидентов советской поры. Окончание, как обещано, следует. Крайне интересен «Конференц-зал», где опубликованы выступления лауреатов «Знамени», награждённых по итогам 2010 года. Выступления разношёрстны — от полноценного эссе о сущности поэзии и её индивидуальном понимании (Максим Амелин) до кратких рассыпательств в благодарности (Михаил Шишкин), длинного стихотворного «литературного кредо» (Тимур Кибиров), ещё более длинного рассказа о том, как нынешний лауреат (Анатолий Курчаткин) в молодости открывал двери столичных журналов, и рассуждений о различии «широкого» и «профессионального» читателя (Ольга Славникова). В разделе «Публицистика» Григорий Тульчинский продолжает тему агрессивного общества — этой статье тематически предшествовала недавняя публикация Александра Тарасова в «Октябре» («Свастика на стадионе. Субкультура футбольных фанатов и правый радикализм», № 2, 2011).

Монолог Натальи Ивановой «Искусство при свете искренности» посвящён взаимосвязи социальности и «литературного вещества» в тексте. Иванова ставит вопрос, может ли современное искусство быть искренним и при этом не потерять своих художественных достоинств. Готового ответа нет, да и быть его не может, однако автор признаётся, что мечтает об их взаимодополнении «в одном флаконе» — впрочем, с некоторой степенью утопичности («мечтать не вредно»), приводя примеры писателей, у которых «всё в порядке и с искренностью, и с искусством прозы» (Юрий Трифонов, Солженицын с рассказом «Один день Ивана Денисовича», который Иванова называет «ювелирной работой»).

Крайне актуальна статья Ольги Бугославской о феномене «селебритиз». «На том уровне популярности, на котором находятся celebrities, а это максимальный уровень и максимальный охват, происходит практически полное растворение смыслов и различий. При более скромной известности человек в восприятии окружающих сохраняет профессиональную принадлежность и другие индивидуальные свойства, выходящие за рамки искусственного имиджа. Но, прорвавшись в celebrities, тот же самый человек превращается прежде всего в „известное лицо“»,— так объясняет автор это явление, справедливо упрекая его в размывании представлений о профессионализме. Бугославская, рассуждение которой изобилует конкретными примерами, видит, скорее, положительную тенденцию в сближении элитарного и массового искусства, и с ней сложно не согласиться: в условиях во многом печальной действительности приходится выбирать меньшее из зол. «Если появление новых изданий будет приводить к повышению писательских гонораров и расширению круга читателей за счёт заинтересованных людей, которых у нас при всех бедах существенно больше, чем предполагают тиражи толстых журналов, то и слава Богу! Только бы не дошло до того, что Михаил Шишкин будет вручать премию „Золотой граммофон“ или „Бренд года“. Чем чёрт не шутит. Пел же Хворостовский с Крутым...» — иронично заканчивает Бугославская.

В «Наблюдателе» — рецензии Елены Сафроновой (Юрий Кублановский. «Перекличка»), Анны Кузнецовой (Александр Иличевский. «Перс»), Александра Уланова (Андрей Сен-Сеньков. «Бог, страдающий астрофилией»), Ирины Муравьёвой (три романа Владимира Сотникова — «Покров», «Пролитая вода» и «Фотограф»), вашего покорного слуги (Дмитрий Веденяпин. «Что значит луч»), Лидии Довлеткиреевой («Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей»), Александра Люсого («Антиподы: Второй австралийский фестиваль русской традиционной и экспериментальной литературы»), Владимира Кавторина (Яков Гордин. «Герои поражений: Исторические эссе, проза»), Льва Оборина (Наталья Громова. «Распад: Судьба советского критика в 40–50-е годы»), Леонида Фишмана (Л. А. Гурский. «Союз писателей Атлантиды: Литературные фельетоны»). А в рубрике «Телеспектакль» Э. Мороз рассказывает о телевизионных спектаклях по чеховскому «Дяде Ване», показанных в постановках разных театров.


«Арт»: патриотизм без дубов и берёзок


В Сыктывкаре вышел первый номер журнала «Арт» («Лад») за 2011 год. Учитывая то, что я писал о подборке поэтов из Сыктывкара в «Нашем современнике» («День и ночь» № 1, 2011), было удивительно встретить издающийся там познавательный и, что называется, культурно-вменяемый литературный журнал, позиционирующий себя как «литературно-публицистический, историко-культурологический и художественный».

В журнале чередуются как тексты, имеющие значение для понимания жизни и культуры Республики Коми, так и те, которые интересны вне зависимости от географической находимости. Номер открывается «региональным» материалом о Прометее Чисталёве — одном из самых значительных коми-композиторов, 90-летие которого совпало с 90-летием Республики Коми. В публикацию входит переписка с фольклористом Игнатием Земцовским и отзыв на книгу о коми народных музыкальных инструментах, а также интервью с вдовой композитора — Прасковьей Чисталёвой. Материалы регионального характера представлены также «Изобразительной философией» Валерии Осташевой — преподавателя интерната для глухонемых детей — с иллюстрациями и заметками о её творчестве. В конце журнала — рецензии на новые коми-книги.

Гораздо интереснее материалы, имеющие не только «местное» значение. В разделе «Проза» — рассказы сыктывкарца Владимира Сумарокова, пишущего «Правду о пакте Молотова — Риббентропа». Автор в сниженно-разговорном стиле описывает взаимоотношения Сталина, Риббентропа и Ахматовой. Великая поэтесса представлена в рассказе роковой ведьмой-покорительницей: отшивает увязавшихся проводить её до дома Молотова (тогда «носившего скромную фамилию Скрябин») и Риббентропа, гаркает на Молотова в очереди за помидорами: «Нелепые ухаживания Скрябина и Риббентропа поначалу её забавляли. Но, узнав, что однажды влюблённые соперники крепко подрались... Анна не на шутку рассердилась: — Мальчишки! — кричала она.— Подите вон! А не то пожалуюсь мужу... — Анин супруг был крут. Он только что вернулся из Африки и привёз подаренное ему негусом копьё с кремневым наконечником... — В общем, Анна решительно прогнала молодых идиотов. Перестала принимать от них букеты и шампанское. Риббентроп обиделся, уехал из России, начал сильно пить, целовать малознакомых женщин, якшаться с подонками и в результате стал фашистом». Где в рассказе правда, а где элементы исторической мистификации — виднее Сумарокову, выпускнику истфака Сыктывкарского государственного университета. Однако рассказ читается с интересом — что есть, то есть.

А самая интересная публикация — интервью доктора филологических наук Татьяны Снигирёвой с поэтом, лингвистом и литературоведом Юрием Казариным (они старые друзья). Материал является составной частью книги «Поводырь глагола», в которой научные выкладки и просто размышления Снигирёвой над стихами Казарина перемежаются разговором по душам (см. рецензию Константина Комарова на эту книгу в журнале «Урал» № 4, 2011). В итоге получился интересный синтетический жанр — монография-эссе-беседа,— воссоздающий личность Казарина наиболее полно, вплоть до конкретных биографических вех. Герой интервью с немалой степенью исповедальности вспоминает о школьных годах, упоминая дефект заикания, наложивший отпечаток на его творчество. Поэт признаётся, что самым ценным в себе считает внутреннее раздвоение, своё «органическое природное свойство»: «Я его, конечно, прятал и прячу до сих пор. Поэтому и работаю преподавателем, поэтому и могу общаться с людьми, руковожу Союзом писателей — потому что я этого внутреннего человека скрываю от всех, буквально от всех, даже от себя...» Делится поэт и своими взглядами на преподавательскую работу, деятельность толстых журналов и многое другое, вспоминает о знаковых встречах своей жизни. Интервью перемежается вставками — филологическим анализом творчества Казарина в контексте его жизни. Минимальная литературная обработка казаринского текста (с сохранением пауз хезитации, инверсий и других особенностей разговорной речи) помогает ощущению присутствия при живой беседе. От этого перемежения складывается впечатление полифонии голосов: эмоциональная, живая речь Казарина, похожая на исповедь, чередуется с короткими вопросами Снигирёвой и её же исследовательскими вставками. В заключение представлена обширная подборка Казарина «Любовью время назову».

Стихи Казарина — поиск и нахождение гармонии в заведомо дисгармоничном пространстве. Размеры поэта традиционны, ровны — но, несмотря на внешнюю сдержанность интонации, от чтения этих стихов тревожно. Привычный топос — осенний сад, дом — становится выходом в более широкое, метафизическое пространство: «азиатский дом с воротами в Европу», «певчая женщина, моющая окно» и тем олицетворённая с птицей, а квартира наделена эпитетом «незнакомая» именно потому, что названа «небо моё». «Выброситься в окно» значит «улететь на юг»: в такой лирической ситуации основополагающим становится мотив родства всего всему: ничто, уходя, не заканчивается, но перерастает в продолжение себя.

    Насмотрюсь на тебя про запас:
    всё, что музыкой, светом и взглядом
    из Вселенной доходит до нас,
    продолжается здесь снегопадом.

    Или воздухом, или дождём,
    или плачем, печалью и речью,
    где пылает оконный проём
    окоёму навстречу.

Раздел «Штудии: отечественная литература сегодня» открывается статьёй уже упоминаемой в обзоре Аллы Большаковой. Представитель патриотического направления в литературе исследует феномен нынешнего реализма, который упрекает за показ отрицательных сторон действительности. «Лично мне представляется, что подлинного художника без идеологии нет. Сама тематика, отбор фактов, их подача, философское наполнение художественного приёма, символика деталей, то, какие ценности ставятся во главу угла,— всё это идеология, то есть определённая иерархическая система ценностей, неотделимая в художественном произведении от его эстетики»,— пишет Большакова. С патриотической направленностью связан и выбор фамилий в статье: Астафьев, Личутин, Лидия Сычёва, Сергей Щербаков. То, что разговор о литературном процессе абсолютно не касается поэзии,— уже общее место, которое и замечать-то в который раз утомительно: её присутствие в литературе приходится специально оговаривать. Несмотря на некоторую групповую узость подхода, сложно не согласиться с заключительным выводом статьи о том, что литературный процесс в 2000-х претерпел большие изменения, развернувшись к действительности, «осваиваемой самыми разными средствами». «И думается, именно переходностью своей нынешний литературный момент особо интересен»,— заключает Большакова.

В следующей статье филолог, преподаватель русского языка и литературы Шамиль Умеров рассуждает на вечную тему — взаимоотношения власти и литературы, давая характеристики современной социально-культурной ситуации. Тон статьи я бы назвал справедливо пессимистическим. Автор, подводя печальную статистику, аргументированно фиксирует моменты сегодняшнего кризиса — уход культуры, застывшее состояние языка, завоевание литературы Интернетом — и, словно витязь на перепутье, предлагает три выхода из ситуации: глубокую реконструкцию существующего языка; обращение к русской классике, через которую нужно «занять такую социальную, нравственную и художественную высоту, при которой людям вновь понадобится слово писателя» (Умеров приводит слова Андрея Рудалёва, возлагающего надежды на новый реализм); «визуализацию» и «шоуцентризм» (впрочем, утопичность последнего варианта автор и сам понимает, предупреждая об опасности превращения литературы в «доходный бизнес шоумахинаторов»). «По какому бы пути ни пошла отечественная литература в новейшее время, от её обретений и потерь, от концентрации или деформации её власти зависит даже не столько её собственная судьба, сколько судьба всей оплодотворявшейся и одухотворявшейся ею русской национальной культуры»,— справедливо подводит итог сказанному филолог.

Тема «падения нравов» продолжается и в заметках о современной прозе Вячеслава Саватеева. Критик ищет причины упадка современной культурной ситуации в явно русофобском, по его мнению, творчестве постмодерниста Венедикта Ерофеева — и от него переходит к критическому анализу произведений эмигранта Василия Аксёнова, оппозиционного советской власти, говоря о тотальном развенчании последнего критиками 90-х (в пример приводятся высказывания Давида Самойлова, Андрея Василевского). Патриотическая направленность статей в журнале, таким образом, становится всё более явной; слава Богу, что она далека и от националистической парадигмы «Москвы», и от дубов и берёзок антипоэзии «Нашего современника» (в котором, впрочем, места современной литературе не находится вообще). Журнал «Арт» показывает, что защищать русскую культуру можно вполне аргументированно, пусть и слегка однобоко; в эту канву укладывается и высказывание Юрия Казарина, назвавшего «Знамя» «национальным журналом людей, которые живут то в Америке, то в России». Что ж, в качестве констатации факта относительно политики «Знамени» — может, это и так, однако хотелось бы обоснования этого камешка в огород журнала. В конце концов, и эмигрантскую литературу стоит поддерживать — причины, по которым оставляется страна, бывают разные историческая и социальная подоплёка жизни русских в Германии, к примеру, подробно описана современным прозаиком Дмитрием Вачединым в романе «Снежные немцы» (изд-во «Прозаик», 2010).

Раздел «Штудии» завершается интереснейшей статьёй Владимира Шапошникова, в которой на примерах произведений толстых журналов последних лет анализируются основные речевые стороны современной литературы: просторечия, диалектизмы, вещность описаний, интерес к частной жизни и внешней стороне быта.


Что видно на «45-й параллели»?


Современный читатель, вне зависимости от возраста, образования, принадлежности к тому или иному социальному слою и так далее, всё чаще «уходит» от книжных магазинов и киосков печати по направлению к сетевым литературным источникам. Причин данного явления много, но главной, на мой взгляд, является возможность для жаждущего духовной пищи потребителя получить «всё и сразу» «здесь и сейчас». Однако интернетовских альманахов много — и немногие из них выдерживают по-настоящему качественный уровень.

К последним с уверенностью можно отнести поэтическое издание «45-я параллель», которое далеко не новичок в литературном пространстве. Не все знают, что бумажный вариант альманаха выходил довольно большим тиражом в Северо-Кавказском регионе (отсюда и название) с 1990 по 1994 годы, затем прекратил выпуск из-за финансовых сложностей. Сейчас возрождённый печатный орган, возглавляемый Сергеем Сутуловым-Катериничем, существует в сетевом пространстве, примерно раз в год позволяя себе издавать бумажную антологию лучших авторов. Нынешняя «Параллель» продолжает лучшие традиции своего «перестроечного» предшественника: печатать как уже сложившихся авторов, так и новичков. Вверху страницы — рубрика «Из первых рук», где размещаются новости вроде информации о дружественных изданиях: например, Фёдор Мальцев пишет о газете «Литературные известия», а Елена Рышкова — о конкурсе «Согласование времён». Проводятся и свои конкурсы внутри сайта.

Стоит поблагодарить «45-ю параллель» за напоминание и регулярную публикацию фактов о полузабытых или забываемых, в том числе покойных, поэтах. В ситуации вакуума любая апелляция к культурной памяти, пусть даже рассчитанная на небольшую читательскую аудиторию, как никогда ценна. Рубрика «Вольтеровское кресло» существует ещё со времён старого альманаха и традиционно представляет достижения ярких мастеров российской поэзии: в ней уже печатались стихи Александра Межирова, Бориса Чичибабина, Арсения Тарковского и статьи о них. В апрельском номере представлено творчество Сергея Поделкова. Этот поэт, окончивший Литературный институт и долгие годы преподававший в нём, немного не дожил до 90 лет. Имя его отнюдь не громкое — но стихи говорят сами за себя.

    С огромной бочкой датская палатка,
    дым из трубы летит, касаясь шатко,
    железное нутро раскалено от зноя.
    Читаю Лермонтова — и над головою
    полёт орла и быстрота касатки.

    Читаю Лермонтова... Зэков лики
    тасуются, как вещие улики,
    как знаки в беззаконном мраке.
    Красноубийцы — вот живые блики,
    из глаз летят и огневеют крики.

Из современных авторов апрельских публикаций стоит выделить Владимира Строчкова — поэта признанного, постоянного автора «Знамени» и «Ариона». Как один из лидеров московского клуба «Поэзия», Строчков эстетически близок кругу метареалистов — его ироничному стилю свойственна перекличка пейзажей с технической реальностью, иногда аллюзирующей к хрестоматийному ерёменковскому «В густых металлургических лесах...»:

    Тропинка, вдоль завóдского забора
    бредя, шлифует выпуклые корни,
    бугристые, как старческие вены,
    и вылезший меж ними из земли
    толстенный кабель в мощной арматуре,
    сам ставший частью корневой системы.

Что радует в интернет-изданиях — это возможность встретить интересные имена, которые, возможно, никогда не будут замечены столичными бумажными «гигантами». Вот Лера Мурашова: о себе пишет, что работает в компьютерной компании, друзья выпустили её книгу в качестве подарка ко дню рождения. Автор явно непрофессиональный, сочинительством занимающийся в качестве хобби,— но с большим потенциалом. Несмотря на некоторую книжность (множество культурных ассоциаций, в которых можно наблюдать и положительную сторону — образованность), Мурашовой удалось создать атмосферу одиночества квартирного характера, по-новому преподнести затёртый лирический сюжет — женщина в ожидании влюблённого. Определённо — нужна школа в виде, например, обучения на профессиональных литинститутских семинарах, которая поможет автору на пути к обретению собственного голоса.

    Скажешь — сгину снегурочкой,
    надо — стану Лаурой,
    бестолковою дурочкой,
    бессловесной натурой.

    Иль рабыней смиренной
    я на кухне, босая,
    буду думать о бренном,
    соль в кастрюли бросая.

Впрочем, и не всегда новые и не раскрученные авторы способны преподнести открытия. Много блёклых, ровных стихов без выраженной индивидуальной интонации, с преобладанием банальностей и штампов.

    Обнимешь клятвенно и трепетно,
    Творя пред Богом обещанья.
    Любовь смиренная и вещая —
    Залог небесного свиданья.
    (Полина Аксёнова)

И таких текстов на сайте немало, что говорит о необходимости ещё более качественного отбора. Тут приходится решать извечный вопрос: стоит ли давать дорогу вроде бы не откровенным графоманам, авторам не без доли способностей, но ещё не сложившимся, и тем путать читателя в ориентирах? Внушать ли им иллюзию на успех подобными авансами — которые, возможно, подстегнут и дадут стимул писать, расти в творчестве? Или вводить различные рубрики, тем самым не уравнивая в правах неплохие и очень хорошие тексты? Приемлемым представляется последний вариант — редакторам сайта, конечно, стоило бы подумать над рубрикационными названиями.

К списку номеров журнала «ДЕНЬ И НОЧЬ» | К содержанию номера