Белый шумер. Стихотворения

Лунное затменье

Возненавидел я затменья
За то, что я, пока кровав
Зловещий диск, теряю разум
И, в исступленье, все каменья,
Что собирал, облюбовав,—
Раскидываю, как заразу.

Как утро вещее уныло!
Как зыбок вечера камин!
Тебя мир тоже утомил?..
Сначала красота убила
Меня, теперь — убьёт весь мир.

Уже крадут русалки вёсла.
А равнодушие — поверь! —
Оно: религия для взрослых,
Для стариков и тех, кто после...
Мы стали взрослыми теперь.

Всё ближе мы к оцепененью
И к равнодушью мертвецов.
Смотри — ведь это — налицо:
Из нас бы вышли привиденья,
Но люди — нет. Не тот фасон.

Ещё кладбищенские плиты
Так молоды, и облака
В них отражаются пока!..
Мне всё равно, и всё забыто,
И даже ненависть — легка.

Могила пахнет воскрешеньем.
Ей снишься ты, моя весна!
Щекочет колокол Иуда,
И нагота — броня для нас.
Молитвы, жертвоприношенья
И небеса???... Уйди отсюда.


Живая вода

Мы гости на грешной Земле.
Не вспомнить, откуда пришли мы.
Мы видим лишь то, что во мгле,
И счёт ведём ядерным зимам.

Мы к мёртвой привыкли воде,
Живая — вредна и опасна...
А мы ведь — потомки людей,
Людей, без сомненья, несчастных...

Нам лучше ледник, чем река,
В пещере удобней, чем в поле...
Мы всё еще живы... пока
Мы служим прислужницам боли...

Но ветер нас сдует с земли
И станет нам мысли коверкать,
И вспыхнем мы где-то вдали,
Как будто огни фейерверков...


Цех

Это цех. В нём создáли меня. И умру
Я — в мерцанье светил, среди звёзд без имён,
И тогда — неизвестный мне друг, из амёб,
Мой единственный друг, мне признается вдруг:

«Ты давно уже дух, мой единственный друг,
Вечный поиск её — твой загробный кошмар,
Твоё царствие карцера — карма-тюрьма,
Твой извечный маршрут, твой священный недуг,

А её дух уже растворился в ночи,
Её кожа уже, точно Время, стара,
Её пепел уже разогнали ветра,
И её красота догорела в печи...»

Упокой меня, Господи, в эту же ночь,
В ночь, когда континенты сорвутся с цепи,
Чтобы ту не искал, что давно крепко спит,
Что, наверное, и не могла мне помочь,—

Чтобы я не искал ту, что в сердце моём,—
На земле и на небе, во снах и в бреду —
Ту, которой давно упокоился дух,
Той, что стал заповедником мой окоём,

И пускай нас потопит в легендах Харон,
Пусть погонит меня в это стойло Пастух,
Упокой мой кошмар, я не больше чем — дух,
Упокой и меня, и над духом — ворон,

Как безмолвны самумы в молитвенной мгле,
Как вороны мою изничтожили плоть...
Но ответил Господь, мне — ответил — Господь:
«Слишком долго искал ты её на Земле,

Слишком долго молился увидеть во сне...
Ты не сможешь иначе, не сможешь — не быть,
Не искать и не звать, не тревожить гробы,
Не молиться её красоте и весне...

Ваше время прошло, убивай и кради...»
В эту ночь замыкаются цисты судеб,
Добела накаляются души людей,
И — наверное — всё. Упокой, отпусти...

Вознесутся Земля, человечество, мир,
Но в аду я — прописан, в девятом, точь-в-точь,
И опять, в сотый раз пережив эту ночь,
Время в точку сожмётся, и плоскости — в миг...

Духу — духово, разве не так, разве нет?
Я ищу её след, во все окна — смотрю,
В каждый грот, в каждый лаз и подопытный трюм,
И себя — каждый день нахожу я на дне,

Сотни раз — без успенья — сошедший с ума,
И, мне кажется, вижу — Её — вдалеке,
И кошмар мироточит — аортой в руке,
И мой дух возвращается в этот кошмар.


Феномен Раудива

Достучаться в утопию. В явь, во — Пространство
Из — загробного мира, из — навьих отрогов...
Это странное, вечное, злое сектантство
Среди призраков — не соглашаться с итогом.

Это дикая призрачья коллегиальность —
Сквозь воронки ночей возвращаться с приветом,
Сквозь звонки телефонные рваться в реальность,
Сквозь экраны в помехах смотреть с того света

На любимых своих, отчего-то — живущих,
Неизвестно куда — запровадивших — бывших,
Неизвестно кого в свои крепости — ждущих,
Неизвестно зачем — о погибших — забывших,

Пригвоздить себя к городу, к дому, к экрану,
Пристегнуть себя к прошлым родным и любимым
И являться воочию к ним — постоянно,
То смятеньем, то дымкою, то — херувимом...

И я буду звонить тебе вечером, в восемь,
Молчать в трубку, по радио петь одалиской,
И одёргивать страх твой, шатать твои оси,
И — стоять над кроватью твоей — обелиском.

И я буду в помехах экранов — угрюмым,
Столь знакомым лицом, без души и без тела,
И — окутаю спальню твою белым шумом,
Белым сумраком, коконом ноющим белым...

Эта странная каста среди привидений,
Возвращающихся, беспокойных, влюблённых,—
Оставаться в себе, удлиняться, как тени,
И не знать, что они бьют таможням поклоны...

Это странное действо среди расщеплённых —
Оставаться на связи с порталом могилы,
Приходить к своим суженым — не опылённым! —
То помехой, то ужасом, то — Михаилом...


Белый шумер

Радость моя, наш сентябрь — ушёл.
Он не дождался нас и — обезумел.
Весь его свет и одежд белый шёлк,
Белый шумер — растворён в белом шуме.

Солнце моё, нами он — дорожил,
Знал, что не будет другого расклада,
Груз его — нашу счастливую жизнь —
Вместе с собою унёс в листопады.

Радость моя, наш сентябрь сожжён
Рыжей листвой инфернального сада.
Выбежав в осень, скрываясь от жён,
Он поражён был такою засадой.

Солнце моё, он — отжил и остыл,
И — обратился в космический холод.
Мы — его бренный, единственный тыл —
Только лишь айсберги, не — ледоколы.

Радость моя, наш сентябрь погиб
Через три месяца после разлуки.
Я не подам ему больше руки,
Ибо бесплотны у призраков руки.


Полутени

Я хочу возвратиться туда, где погиб,
В городок, что нам мал, где петляют ветра,
На ту площадь его, где бессмысленен Ра,
По которой расходится, словно круги

По воде, нашей встречи сигнал — до сих пор,
И срывает знамёна с флагштоков судьбы...
Я хочу возвратиться туда, где я был,
Но, увы, между жизнью и смертью — забор.

Я хочу возвратиться туда, где убит,
На тот пляж, где священна — любая волна,
На тот берег, который при мысли о нас,
Как серийного киллера, мелко знобит,

В самый радостный угол моей конуры,
Конуры привиденья — холмов и лугов...
Я хочу возвратиться туда, где легко,
Но, увы, между жизнью и смертью — нарыв.

Где был взгляд мимолётен, но путь предрешён,
Где за миг всех богов изменятся суть,
И моря не приемлют ночную росу,
И от атомных взглядов возможен ожог...

Я над городом этим летаю, и — в ад,
И висеть над погостом своим — ни к чему.
Ежедневно и круглогодично — в Крыму,
Но, увы, между смертью и жизнью — провал.

Может, встретимся снова на площади?.. Но —
Стой вдали, не давай мне надежду, строга.
И — ни шагу — вперёд. Попрощайся со мной
С твоего расстояния, издалека...

Ты — живая, тебе не пристало — робеть
Ближе, чем за сто метров ко мне — мертвецу:
Мертвецы — губы суженых — тянут к лицу,
Жизнь возлюбленных — жадно — лелеют в себе.

Это — будто раскопана в мире вся твердь,
Это — будто грязна во всём мире — вода...
Я хочу возвратиться в тот день — навсегда,
Но, увы, между смертью и жизнью — лишь смерть.


* * *
Эти альты кощунственно громко скрипят.
В этом теле немыслимо много души.
Этот день слишком свят для тебя.
Ты не сможешь его пережить.

И жемчужные пухлые плавни веков
Омывают твои и мои корабли.
Это — нимб над неспешной тоской.
Это — гул электрички вдали.

Изнурительных сумерек рыхлая ложь
Вызывает приливы в седых облаках.
Только в Небе — упругая дрожь.
Только призрак тебя — на руках.

И в рубашках смирительных мечется жуть.
Даже нимб растворился над дымом ночным.
Никогда я тебе не скажу,
Что над нами когда-то был нимб.