На осеннем ветру. Стихотворения

* * *
Ну а если всерьёз, не валяя
дурака, не ломая комедь,
как на князя смотрела Аглая,
честно в прошлое посмотреть,—
что увидишь? — любовь и разлуку,
два-три слова на идише — и
пожелание бабушки внуку
перед самой разлукой — любви,—
что услышишь? — фальшивую ноту,
дар божественный, втоптанный в грязь.
Жизнь, дарованная идиоту,—
пусть не князь — всё равно удалась.


* * *
Выводи — на гитаре, на флейте,
на расчёске — не всё ли равно? —
как из мрака — мелодии эти,
без которых на сердце темно.

Выводи — я совсем растерялся,
кто поможет мне, если не ты? —
в ритме полузабытого вальса,
взявши за руку, из темноты.

Выводи — я послушней дитяти,
против воли моей выводи.
Что с того — если смерть впереди?
Не поставить ли «Реквием», кстати?


* * *
Пятаки на глаза —
как ладонь на уста,
за любовь наказа-
ние — немота
глаз. Мы умерли и
расстаёмся навек.
На глазах пятаки.
Тихий свет из-под век.


* * *
и стоя на кону
и ожидая нервно
когда наступит мой
черёд и время óно
единственно кому
завидую безмерно
израильской зимой
полёту махаона


* * *
Вероятность того, что умру,
вызывает усмешку.
Я стою на осеннем ветру
и любуюсь на чешку.

И она улыбается мне:
и светло, и беспечно.
Вероятность бессмертья вполне
очевидна, конечно.

И на Вацлавской площади вдруг
посреди листопада
в сотый раз попаду в третий круг
вожделенного ада.

Бесконечная вечная жизнь.
Пролетело две трети.
И стоит, на копьё опершись,
грустный ангел бессмертья.


* * *
Осенней музыки небес
не слышно из-за туч —
и только ветра до-диез,
и только ливня туш.

Она, как свет, не знает дна,
она на всех одна —
но голубая тишина
лишь ангелам слышна.

Лишь изредка, лишь иногда
и лишь насмешки для
сверкнёт холодная звезда
на небе нотой «ля».

И мы с неё не сводим глаз,
глядим во все глаза.
И оглоушивает нас
осенняя гроза.


* * *
Всё — поэзия, даже
и отсутствие как
таковой в пейзаже,
погружённом во мрак.

Всё — поэзия, если
посреди темноты
мы с тобою воскресли,
превратившись в цветы.


* * *
Дежавю,
говоришь? Говорю.
Доживу —
ничего, что курю,

и что пью,
и ночами не сплю,
а пою,
потому что люблю.

Наяву,
а как будто во сне,
доживу
до того, что во мне,

доползу
до того, что в груди,
в стрекозу
превращаясь в пути.


* * *
И смешно, и нелепо —
и печаль ни при чём;
созерцанием неба
ты с утра увлечён.

Порицанием ночи,
отрицанием тьмы,
жизнью, ставшей короче
накануне зимы,

как твои восьмистишья,
как тепло в октябре.
И всё тише и тише
сердце бьётся в тебе.

И всё реже и реже
в небе, чёрном, как дым,
ты заштопывал бреши
созерцаньем своим.


* * *
Что запомнил: снежинок круженье,
яркий свет фонаря
и прощанье, где рифму «прощенье»
не заслуживал я.

Заслужил: безутешность, проклятье
и стихи через век,
где лежит подвенечного платья
не растаявший снег.


* * *
То «в Чапаева», то в подкидного
дурака вечерами играть,
засыпать, просыпаться — и снова,
усыпляя небесную рать.
Самому уже тошно от «чиза»,
строить глазки и вешать лапшу,
чтобы только гармонией числа —
не поверишь! — поверить. Польщу
чёрту, ангелу; только бы слово
то, единственное, подобрал,
я готов в дурака подкидного
и «в Чапаева» вечно... Урал
разъярился, и северный ветер
гонит волны, как будто пургу.
И дурак не смеётся над этим,
а рыдает на том берегу.


* * *
Пустота и горечь позади,
впереди — распахнутая дверца;
сложносочинённое в груди
предложение руки и сердца.

Предложение распалось вдруг
на слова, предлоги и частицы.
И клюют из посторонних рук
нами не прирученные птицы.


* * *
Лёд хрупок и тонок —
и чист на просвет,
почти как потомок,
которого нет.

Которому муки
и беды мои
до фени, как мухи
и как муравьи.

Которого — круто! —
я вёл и веду
по жизни, как будто
бы в марте по льду.


* * *
Болезненно точный,
измученный правдой,
картограф полночный
склонился над картой.


* * *
Свои аппетиты умерь,
потребности сократи —
и слушай капели свирель
и сердце своё взаперти.

Они не соврут — не резон
им врать у любви на краю,
пока не открылся сезон
охоты на память твою.


* * *
Пятерню
кленового листа
сохраню —
и вспомню через восемь
лет, когда наступит
немота
и меня возьмёт
за горло осень.

Пролежал
все восемь в словаре
на странице
триста двадцать пятой,
заново родившись
в октябре,
несмотря, что мёртвый
и помятый.

В спешке
восемь лет тому назад
положил
и позабыл об этом.
За окном:
октябрь, листопад
и мой голос,
унесённый ветром.

И мой дар —
беднее не найти,—
жар и холод,
пропасть и опора.
И прикосновенье
пятерни —
тяжелей пожатья
командора.


* * *
Даю тебе слово,
любимая, что
мы встретимся снова,
но лет через сто.

Узнаю? Едва ли.
Узнаешь? Навряд.
Знакомым — вначале
покажется взгляд.

Вначале... А после
уже навсегда
расстанемся вовсе,
любимая. Да?