Вертикальная земля: стихи

***            
Боль. Базар. Три бакса в Вавилоне.
Я стою, как тени, в темном склоне -
на горе, которая летает.
Это дерево глаголит, а не тает.

Видит теплый бог с горы пирамидальной -
то ли с этой, то ли с самой дальней -
говорит за нас и за другого
пепел. Хаммурапи. Полвторого.

Я стою в нетронутом Свердловске -
очень длинный, вмятый в отголоски.
Пролетела мокрый век ворона.
Я стою на жидком перекрестке.

Если это правда, то простите
эту белоглазую ворону.
Боги направляются по склону,
чтобы Ё-бург выпал Babylon- У.

МАТЬ

Или в нелепого сына вернется вода
Чтобы в реках его слюдяных на цифры разбиться
Или в твоем непричастье гнездо вьет себя,
Чтобы и после тебя в немоте тощей длиться
Этих пернатых костей, врастающих в жирную плоть.
Так в чернозем свой путь обернёт крот

Или гнездо из рёбер своих вьет вода –
Рассыпается сын на мать и отца неоплатных,
Чтобы я шестеря в четырех своих верных углах,
Наблюдал, как из горла реки летит у небу пятый
Этот, в пятнах и оспинах или железной слюне –
Так мы учимся плавать в кислотах на жидкой спине.

Или цифирь рождений твоих обратилась в дугу
И запуталась чорным птенцом в поворотах причастных,
Преступленье твое наблюдает тебя и курку
Разжимает кадык, назначая себя в суд присяжных.
И когда следом в след растворяет себя темнота –
Бьется форма лишенная смысла у краешка рта.

Или в белого снега возврате разменное тело ты видишь,
И взыскует гортань ненадежного третьего неба –
Ты, последняя мать, меня из краев моих тонких поднимешь,
И трухою предстанет птичья безгубая треба,
И отсюда до самой воды тебя облекает кора,
Как Лилит вырастая из тонкого жаркого зла,

Чтобы после тебя немоту расплести в языки,
Вавилон допотопный и «аз буки глаголи вЕди»,
И нелепая мать по земле расстилает платки,
Чтобы счастье свое, смертоносное сыну, изведать,
Чтобы в пятнах зрачков не твоих растворен был пейзаж,
Что виновен (а значит уже осужден) самой первой из краж.

***
И гончая речь, и минутная слабость на связках –
Связав в узел двери, выходит из веры кентавр,
И мчатся щенята в своих инвалидных колясках,
И рвется на клочья – небом увенчанный – лавр.
И я не достоин ни братьев своих, ни сиротства,
В холщовое сердце обернутых – как в ранних пчел.
Простимая скорбь простима своим же уродством –
Втекает сквозь шприц в крови утвердившейся челн.
И скудная радость – искать свое небо по звездам.
Как дерн костенея в своей неразжатой груди –
Прижмешься к стеклу, которое выберет поезд,
И разве, что держит в движении, кроме пути.
Как слабая хворь, как проклятая печь диалекта,
Звериная похоть чужого молчанья в петле –
свершается слог, и это – слепок со смерти,
которая смотрит в тебя, удивляясь себе.

***
Намывающий нить из прозрачного льда у реки,
Он стоит, наклонившись холодным глотком, у березы.
Он не знает, за что он поставлен на взвод – впереди:
Снег и снег, скрип и скрип, берегов неразмятые грозди.
Намывающий нить – он поставлен в ночи неспроста.
Отделяющий свет от его оборотной обложки –
Он стоит у реки, а верней – у созданья моста,
Собирая на связках ее угловатые крошки.
Намывающий нить из дыханья прошедших тот мост –
Он сгорает во тьме ледяного столба и обратно
Не пускает теченье и если он что-то возьмет –
То мерцающий ритм неформленный. Значит двум кратный.
Намывающий нить слюды – в снег опавших – стрекоз –
Надсекает дамаском пески заордынской гордыни.
Он – хранитель подземных, безглазых, навитых безвременьем гнезд.
Он сбегает лишь внутрь и на выдохе третьем остынет.
Намывающий нить из – бегущей на месте – реки –
Он державен в частице любого пути не лишенного сдачи,
Отделяющий тьму или свет от сознанья – стежки
Примеряет к мосту, как немой свои пальцы. Иначе
Говоря, твоей милости, младший мой брат, не намоешь. В горсти
Блекнут камни и в птицах вращаются – утро, взлетая,
Никогда не летит. Рассекающий свет – не стоит
И, когда-то как нефть полыхнув, никогда не сгорает.

***
Мать бессменно провожает сына в берегах…
то ли кремний, то ли пулька на зубах,
чем сложнее, тем и проще был ответ,
тем плотней, в краях у тьмы, налит был свет.
Перекрестная рифмовка  тут и там –
так пробродит слово по холмам.

Напиши бездарный палиндром –
привезут чужие люди в Танкодром.
Привезут чужие ангелы в кино,
мать твоим прибытьем скажет: «…но
в смерти, чем темнее – тем и выше был полет –
видишь, мать живет тобой наоборот».

Мы поедем сдуру на Сельмаш,
чтоб глазеть, как птицею этаж
предпоследний пробивается наверх,
ускоряя то ли тело, то ли бег.
То ли это мать нас провожает в берега –
то ли зреет прорезь в небе от чирка.

Мать бессменно провожает берега
В негорячие и водяные га.
Мы с тобою, жено, бродим по  
Вытянутым в небо и в депо,
Поездам – и кто меня ведет
ржавый пес, а может ветра оборот.

Обрывается как лес и просека Строка.
Мы узреем, только после, берега,
На которых мать стоит и влажно ждет
Этот кремний или сиплый дождь и дзот
Нарисуй меня крестом в пустой рукав.
Мать нас ставит, чтобы черный виноград,

Раздвигал нам ноги, и кресты
Ставил на сельмашевской груди,
Чтобы все пути вели над Первым из озер,
Так уходит наблатыканный позер.
Чем плотнее нас в Челябу дышит свет,
Тем прозрачней тьма  и дифтерийнее просвет.  

ВЕРТИКАЛЬНАЯ ЗЕМЛЯ

Полуголым покинул я сон. И сегодня – среда,
И из косточки крылья растут, как трава пригибаясь к земле,
Но сегодня нам названа всем щелочная среда
И в карманы нам – лики святых за сто рублей.
На вокзальнейшей девке отметится свет, как пол-второго.
В перевернутом теле, как гелий, дрожит Ванька-Встанька.
Боль таращится в царапнутый свет. Не отыщется слова
И несутся наверх мотыльков неразломанных санки.
На винте или в гулкой простоте отражаясь,
Загорится в плече 1/4 –умного брата пчела –
В небо канет долина на лицах своих задыхаясь,
Как посыльный в своем же дыхание стертый вчера.
Я знавал человека – без губ и без рук, и без чрева –
Он стоял, где стоит, и внимал не своим голосам
И его говорила вода, когда время посева
Уходило сквозь поры к шершавым её волосам.
Так чучмек завозной держит птичьей рукой мой исписанный кожух
И, свернув время в трубку, пуляет пергамент её под диван
И ожегшись о пол – он впервые ступает на воздух,
В вертикали себя раскидав. Из свинцовых шаланд
Он проходит насквозь вертикальные земли и скорби,
И торопится выпрясть из тела свои небеса –
С цеппелинами в свите, которыми вскоре исполнит
Грозди гнева, которые выжжет любви полоса.
Дирижабли живут. Я покинул свой дом и обзор
Заслонял целый свет, шевеля неприличною жаброй.
Жалость слишком похожа на свист. Бред похожий на бред
Достает из меня немоты раскаленное жало.
Я покинул свой сон – лишь на четверть от края отпитый,
Перевернутый вздорному слову в потребу и славу.
Я не то что был жив, но скорее не был убит и
Наблюдал, как меня жадный шершень впечатывал в лаву.
Отгороженный светом от всего нелюдимого света,
Я отвечен был внутрь и провернут холодным ключом
И сгорала воды отмороженная плавкой мета
И вела разговор с цепеллином созвездья за левым плечом.
Я ходил по теням, прижавшимся мудями к – торным
Ангелятами – тропам – свободным от темных стихов,
И глазел на себя из под век десяти, отражаясь в скоромном
Месте, скудном и на пути и на споротый кров.
Полуголым покинул я сон. В вертикальной измене –
Постоянный, как дурь, лопотал обесточенный бог –
Испугавшийся многих из нас в – перевернутом решкой – колене
И застигнутый верой – бесплодною настежь – врасплох.

***
Жалуется на холод Овидий и иже с ним и –
Зрение здесь ни о чем не подскажет, а молвишь и дату вынешь
В эту Румынию, то есть потерянное колено Иерихона.
Смотришь в упор и распустилась вена.

И не родится дочка приплюснутого Мордехая –
Вскоре завоют суки и приближенье стаи будет растянуто в рельсы –
Скорбные, как колеса. Сверстанным в память лицам
Не сможешь задать вопроса.

И никого не жаль. И нет ни Афин, ни Греций
Как речевой оборот встретившись с Телемахом в Одессе
Овидий жалуется на холод – который живет в его Лизе и рвется последний слог
К придуманной им отчизне.