Купание Ягнатьева. Роман, глава 7

Глава седьмая

ЯБЛОКИ И МАНДАРИНЫ

         От мамонтов и Одиссеев,
         От ворожбы и тьмы
         К веселым итальянским феям
         С фламандскими детьми
     Владимир Набоков

Представьте себе такую картину.
Сумерки.
Вы вступаете в покинутый хозяином мерцающий тенистый сад, где-нибудь на юге России. Предположим, в Воронеже, где так по-особенному пахнут вишни и табаки по вечерам. Приближаетесь к анисовой яблоне, постанывающей от налившихся лунным светом плодов и щедро одарившей ими землю вокруг себя. Нагибаетесь, чтобы поднять самое спелое яблоко и неожиданно обнаруживаете, что оно надкушено.
Рядом еще надкушенное яблоко.
И еще.
И еще.
Все яблоки надкушены.

ПОСЛУШАЙТЕ

Послушайте, а может быть, мир остался прежним?
Переменился ветер, и всего лишь?
Земля чуть изменила траекторию, и тень заиграла по-новому?
Далекий вулкан, Везувий вместе с лавой выпустил из плена с библейских времен забытый аромат?
И всего лишь?
Все как всегда, только приобрело новые черты, а мир и обитатели его остались прежними?  
Разве прежде не голодали, не прятали себя в тюрьмах и пустынях?
Разве прежде не терзались однополой любовью, и не замирали сердцем при мысли о братоубийстве?
Разве прежние деньги не были хороши и желанны?

ЯБЛОКИ НАДКУШЕНЫ

Яблоки надкушены.
Все до одного.
Анис.
Прелесть, как хороши.
В сумерках.

МЕТАМОРФОЗЫ

На Ягнатьеве уже знакомая нам фланелевая ковбойка и бесформенные пегие штаны. У Веры превосходное настроение. От нее слегка потягивает спиртным, она то и дело беспричинно смеется, и, когда смеется, напоминает цирковую или сбрендившую лошадь бальзаковского возраста.
Или ослицу. (Зависит от ракурса и освещения.)
Во всяком случае, не птицу Пэн. Если учесть, что она закрыла глаза затемненными очками, от Пэн не осталось практически ничего.  
Алексей Ильич чувствует тяжесть в груди, раздражение и глубинное стремление бежать прочь. Вместо этого он пытается приготовить яичницу, блюдо, в его личном рейтинге стремительно приближающееся к манной каше. Ягнатьев наблюдает за мутным бурлением в черепаховой сковороде. В то же время, спиной он чувствует, как Вера со злорадством изучает складки жира у него на боках. Последнее время Алеша действительно поправился. Вероятнее всего, от переживаний.
Несколько раз он пытался натянуть штаны повыше, но они немедленно сползали, выставляя напоказ фрагмент белого рыхлого тела.  
Наконец, не выдержав пытки, он поворачивается и идет в наступление, - Смерть любит нас растрепанными.  
Вера смеется, - Ты, Ягнатьев, круглый дурак.
Алексей Ильич парирует, - Ты закончишь в тюрьме. Рано или поздно это случится.  (В этой или той, им несть числа, на каждом шагу тюрьма, и когда ты выходишь из тюрьмы и радуешься, что ты на свободе, эта радость - пустое, так как единственная цель выхода из тюрьмы -  перемена тюрьмы, если учесть, что всякая комната - тюрьма, всякое обещание - тюрьма, всякое согласие и активное несогласие - тюрьма, так что нет ничего зловещего в моем комментарии, ничего обидного, может быть, ты никогда и не испытывала иллюзий на это счет, как большинство женщин, девочек, женщин, старух, женщин, самок, шлюх, секретарш, моделей, императриц, див, шансоньеток, куртизанок, белошвеек, домохозяек, матерей, матерей-героинь, продавщиц, маникюрш, сестер милосердия, пенсионерок, статисток, билетерш, банкирш, раздатчиц, чесальщиц, мотальщиц, певичек, инженю, травести, комсомолок, монашек, синеблузниц, радисток, пианисток, скрипачек, теннисисток, курсисток, бабочек, ночных бабочек, хозяек, хозяюшек и иже с ними, все время укутаны в какие-то коконы, в какие-то тряпки или плащи от ветра, от снега, от дождя, от людей, от взглядов, от особей, от особ, от ос, от комаров, от пчел, от альбатросов, от поцелуев, от приветствий, от навязчивых приветствий, от запаха перегара, от запаха кошачьей мочи, от запаха человечьей мочи, от ресторанных запахов, от запахов конюшен, от голубей, от слепней, от неожиданных известий, от инфекций, от известки, от лавы, от сигаретного дыма, от безрадостных видов, от ненастья, от несчастья, от счастья, от машин, от гула самолетов, от раскатов грома, от беспокойных покупателей, от суетливых продавцов, торгуют все, торгуют все, и ты торгуешь, чем ты торгуешь? свободой? скоро нечем будет торговать, смешно, но смеха нет, смеха снова нет, смеха нет, как всегда.)    
- С какой стати?  
- Потом попомнишь мои слова. (Вспомнишь, все мои слова вспомнишь, каждый слог, каждую букву, нахлынут как рой, нахлынут, и спрятаться будет негде, память, память атакует тебя, как истребитель, как бомбардировщик, сверху, сверху, как ракета, как атомная бомба, как тысяча атомных бомб, и ну кусать локти, но разве дотянешься? кто только ни пытался? кто только ни силился? и я пытался, а кто же не пытался, не плюй в колодец, не плюй в колодец, не плюй, не плюй, все равно плюешь, ничему не научилась, неспособна к обучению, учи, не учи, не в коня овес, стоило ли жить, стоило ли жить, стоило ли жить со мной, стоило ли жить вообще, когда поговорки чужды, и пословицы чужды, и басни, и побасенки, и поучительные истории, и мифы, и легенды, и предупреждения на стенах, и устные предупреждения, сколько слов я сказал, сколько раз пытался научить, научить, научить, даже взглядом, даже не говоря ни слова, научить, научить, все без толку, все впустую, все, чтобы сгореть в этой памяти, в этом омуте, гиене огненной, где ничего не разобрать, со временем ничего не разобрать, туман, сплошь туман, туман, и больше ничего.)
- Дурак и хам.
- Дурак и хам. Дурак и хам. Дурак и хам. (Ничего неожиданного, ничего обидного и неожиданного, все уже давно кончено, и мысли должны быть совсем в другом месте, но этот смех, этот вызывающий смех и присутствие собранных чемоданов держит на привязи, крепко держит на привязи, пропади все пропадом, скорее бы уже хоть какой-нибудь исход.)
- А что случилось, Ягнатьев? Раньше ты таким не был.
- Я стал другим человеком. (Что случилось? что случилось, если бы знать, что случилось, откуда нахлынули перемены? откуда, откуда? и, главное, зачем, должна же быть какая-то цель, ладно человечество, человечеству положено время от времени глупеть, но при чем здесь я? человечеству нет дела до конкретного человека, равно как и отдельно взятому человеку нет дела до человечества, если он, конечно не идиот, человечество - вообще нечто стихийное и неодушевленное, наподобие цунами или пустыни Гоби, в чем хорошо разбирались два эти запевалы, Маркс и Гитлер, черт с ними, я стал другим человеком, совсем другим человеком, таким человеком, которого раньше не было, таким человеком, каких и нет больше, быть может, даже не человеком, чем-то другим, некоей субстанцией, которая только форму человека имеет, а содержание совсем иное, совсем, совсем иное, вот, только зачем эта толщина? зачем эта толщина? зачем эта толщина? и при чем здесь вообще человечество? скорее всего, болезнь, только бы не ящур и не бубонная чума.) Другим человеком. Другим, другим человеком. Совсем другим человеком. Стал.
Пауза.
- Вот как?
- Именно.
Пауза.
- Кто же ты теперь?
- Не знаю, может быть, Навуходоносор. (Очень даже, почему бы и нет? не исключено, очень может быть, именно, что, тем, да не тем, тем? тем, тем, имечко, ничего себе имечко, новая варварская суть, дикая суть, чудовище, безжалостное чудовище, с волками жить, по-волчьи выть, с волками жить, по-волчьи выть, с волками жить, по-волчьи выть, по-волчьи, по-волчьи, по-волчьи… Атилла, может быть, Атилла, или Пан, Великий Пан, трудно понять, прошло слишком мало времени, возможно, на ушах вырастут кисточки как у рыси, у Сталина были рысьи глаза, говорят, были рысьи глаза, впрочем, как знать? наверное, были, но не Лев Толстой, и не Пушкин, Пушкин был мелковат, Навуходоносор  после того, как на него упало яблоко, или яблоко падало на кого-нибудь другого? на Дарвина? на Ньютона? на Ньютона, на Тимирязева тоже падали яблоки, и не одно, и ничего не вышло, почти ничего не вышло, время было такое, тоже время перемен, рысье время, время с рысьими глазами, не зря он жил в бочке, этот Диоген, теперь все ясно, он жил в эпоху перемен, в эпоху кризиса, великих перемен, книга перемен, нужно было читать книгу перемен, а что это изменило бы? а что, если у меня и впрямь теперь рысьи глаза? не приведи Господи, вот она спрятала глаза, и правильно сделала, глаза теряют совестливость не сразу, много времени пройдет, много времени пройдет, если его, время это, будь оно не ладно, не остановить.) Я больше не пойду на работу.
- Да?
- Я больше не пойду на работу, я не стану больше бриться, стричься, носить одежду, разговаривать с людьми, постараюсь не выходить из дома, во всяком случае, постараюсь как можно реже выходить из дома. (Забьюсь под диван, закрою голову руками, зажмурюсь, затаю дыхание, отключу слух, важно отключить слух, самое главное отключить слух, чтобы не слышать шагов, капель, стуков, тарелок, зуммера, телефонных звонков, звуков самолетов, звуков пассажирских поездов и товарных поездов, постукивания чашек, звона монет, шелеста купюр, звуков секса, всех этих охов и ахов, лошадиного ржания, в данном случае, лошадиного хохота, кукушкиных прогнозов, бульканья кастрюль, шепотов и криков, шепотов и криков, чавкающих ртов, шепелявых речей, этого бесконечного заикания, бесконечного храпа, хрипов и звона колоколов, по ком звонит колокол? а сами как вы думаете, по ком он звонит? не читайте окончания фразы, просто подумайте, не слышать этих выстрелов, хлопушек, петард, этой невыносимой радости, этой скотской, невыносимой радости, этой скотской, невыносимой, зловонной  предсмертной радости, шуток, всех этих шуток, этих гимнов и песен с червоточинкой, воровских песен, этого бренчания, всего этого бренчания, всего этого бренчания.)  
- Протест?
- Какой, к черту, протест? какой, к черту, протест? какой, к черту, протест? какой, к черту, сраный протест? какой протест? какой, к черту, протест? какой, к черту, протест? какой, к черту, сраный протест? какой протест? какой, к черту, протест? какой, к черту, протест? какой, к черту, сраный протест? какой протест? какой, к черту, протест? какой, к черту, протест? какой, к черту, сраный протест? какой протест? (Какой протест? какое восстание? какая революция? какие путчи? какие волнения? какой еще мордобой? какая бойня? разве сегодня четверг? а ну, если четверг? четверг? не шутите? четверг? какие четверги? какие воскресенья? какие Троцкие? какие Ленины? какие Мао? наперсточники, наперсточники, сплошь наперсточники, наперсточники и шлюхи, наперсточники и сочувствующие им шлюхи, откуда такие слова, словечки, откуда весь этот смрад?)
- Чем же ты намерен заниматься?
- Читать. (Нечего читать, нет ничего, чтобы хотелось читать, нет больше литературы, литература скончалась, нечего и незачем читать, сама читай, много мы читали, что толку? что толку от этого чтения? легкого чтения, трудного чтения, бульварного чтения, документального чтения, специального чтения, чтения в сортире, чтения в метро, чтения в самолете, чтения в автобусе, чтения везде и всюду, что толку? что толку? что толку?)
Пауза.  
- Что, если не секрет?
- Газеты. Газеты. Газеты. (Брошюры, календари, железнодорожные расписания, вывески магазинов, меню, сберегательные книжки, авиабилеты, рецепты, инструкции к применению, охранные грамоты, манускрипты, фолианты, конторские книги, сборники стихов, лупоглазые сборники стихов, что-нибудь о трудном детстве и погодных явлениях, чтобы не болеть, чтобы не забыть в какой клоаке деревенские школы, при чем здесь деревенские школы? чтобы не забыть, что скоро все, поголовно, разучатся читать, писать и говорить, только песни, только песенное творчество, желательно из звуков, без слов, совсем без слов, только скверные слова, хорошо рифмуются, очень хорошо рифмуются, легкие, как белки-летяги, как дельтапланы, как этажерка, как фанерный самолет, как фанера, обожаемая фанера над Парижем, здравствуй, Париж, здравствуй и прощай.)  
- Умрешь с голоду.
- И ты умрешь. (Вожделение твое съест тебя, желания твои съедят тебя, жалобы твои съедят тебя, мечты твои съедят тебя, звуки твои съедят тебя, химеры твои съедят тебя, поступки твои съедят тебя, мысли твои съедят тебя, сама ты раньше или позже съешь себя, выложишь на стол руку и вонзишься в нее вилкой, так, что кровь брызнет прямо в потолок, смотри, не замочи соседей сверху, смеха нет, смеха нет, смеха нет, и не будет.)
- Я не умру.
- Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Умрешь. Еще как умрешь.
- Почему?
- Ты не веришь в бессмертие. (Не веришь, не веришь, не веришь, не веришь, не веришь, не веришь, не веришь, не веришь, не веришь, не веришь, не веришь, не веришь, не веришь.)          
- Я ухожу от тебя.
Долгая пауза.  
Реакция Ягнатьева - изумительное равнодушие и ледяной тон, -  Какой-то бессмысленный разговор.
- Всякий разговор бессмыслен, пока не обозначится предмет.
- Какой предмет? (Представления не имею, о чем она говорит, о чем же она толкует, эта холодная умная баба, снежная баба, где морковка? где твоя морковка? ты слопала ее, как и все остальное? что ты оставила своему ребенку, мне? с чем ты явишься ко мне на Рождество, хорошо, пусть не ко мне, пусть к нему, хотя в нем нет ничего, точнее в нем присутствует много всего, но все это можно назвать одним словом «дерьмо», чем же ты порадуешь нас, свои аппетитом? теперь все радуют всех своим аппетитом, точно с голодного мыса, точно с голодного мыса, как будто впервые увидели аппетитную дольку арбуза, при чем здесь арбуз? в детстве ел, ах, вот  оно что, я в детстве арбузы ел, предмет хвастовства, предмет надвигающегося слабоумия, стремительно надвигающегося слабоумия, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота, пустота.)
- К примеру, мой уход.
- Тема твоего ухода не придает разговору осмысленности. (Очень сложная фраза, чрезвычайно сложная фраза, как персидский узор, как узбекский узор, как афганский узор, как узбекский узор, как Самарканд, как Кабул, как опасность, которая всегда где-нибудь рядом, а ты и знать не знаешь, что дышит тебе в спину, ты думаешь, наверное, теплый ветер, ветер с востока, а это совсем другое, это уже смерть дышит тебе в спину, пока ты занят починкой велосипеда, вкручиванием лампочки, вкручиванием мозгов слюнявому соседу за чашкой чая, пока жена дома, а потом за бутылкой дешевой водки, когда жена уйдет, пока ты занят починкой утюга, починкой радио, починкой прохудившихся сапог, латанием крыши, игрой в домино, игрой в кости, игрой на нервах у соседки с масляной физиономией и мыслями о лучшей жизни, пока ты гневаешься по пустякам, растрачиваешь себя на кухне, в сортире, в спальне, растрачиваешь себя, перелистывая газеты, перелистывая мелкие купюры, перелистывая альбом с фотографиями, с фотографиями всех этих родственников, которых ты и в глаза не видел, на охоте, в зоопарке, за школьной партой, под школьной партой, в сауне, на пляже, около колокольни Ивана Великого, около Тадж-Махала, около пугала в огороде, перелистывая, зевая, чертыхаясь, смеясь, догоняя, опрокидывая, напевая, давясь и кривляясь, пустота, пустота, пустота.)
Пауза.
- Ты, как я вижу, не удивлен?
- Нет. Тебя всегда тянуло на пошлость. (Пустота, звенящая пустота, звенящая, мерцающая пустота, звенящая, мерцающая, серебристая пустота, паутина, пустая паутина, серебристая пустая паутина, ни паучка, ни его жертвы, словом не с кем перемолвиться и не зачем, раз уж слова кончились, кончились разом, наступила кромешная импотенция, с утратой жизненных сил и интересов, с утратой волос, жизненных сил и интересом, с утратой слуха, зрения, осязания, обоняния, обаяния, покалывания, колотья, хлюпанья, сморкания, сипения, шипения, с утратой всех этих прелестей, что в совокупности называется физиологией или большой политикой, как вам будет угодно, как вам будет угодно.)  
- Это спорно, - Вера смеется.
- Это бесспорно. (Пустота.)
Пауза.
- Надеюсь, ты не впадешь в запой как в прошлый раз? – она все смеется.
Пауза.  
- А ты, разве, уже уходила от меня?
- Уходила. И не так давно, - снова смеется.
Пауза.  
- Прости, я не заметил. И что, я впал в запой? (Когда, когда, когда, когда же это было? что же, я еще и пьяница? я еще и запойный пьяница? я еще и алкоголик? а, может быть, уже и наркоман? не исключено, не исключено, не исключено, смириться? не смириться, смириться? не смириться, смириться? не смириться, смириться?)  
- Да. Ты провоцировал мое возвращение. Напивался до бесчувствия, умирал с похмелья, блевал сутками, плакался соседям, рвал фотографии, целовал ноги: рассчитывал на то, что я пожалею тебя.
- И насколько я преуспел? (Укол, укол, очень удачный укол, в самое сердце.)
- Как видишь. Я вернулась. Но не потому, что пожалела тебя, - снова смеется.
- Почему же? (Почему? почему? почему? ведь я так старался, судя по твоим жалобам, так старался, по всей видимости, так старался.)
- Мне захотелось некоторое время побыть дома, - и вновь она смеется.
Пауза.
- А почему ты все время смеешься?
- Хочется и смеюсь.
- Может быть, ты тронулась? (А что? а что? а что?)
- Нет. Просто у меня хорошее настроение.
Пауза.
- Что ты пьешь? (Дурацкий вопрос, самый дурацкий вопрос, который только можно придумать, самый нелепый и дурацкий вопрос изо всех, придуманных человечеством, тьфу, черт, опять это человечество, наверное, я, действительно, кретин, полная растерянность, вот наступила полная растерянность, нить беседы порвана, мысли уснули, эмоции уснули, дежурные вопросы, дежурный разговор, дежурные вопросы, дежурный разговор.)  
- Мартини.
- Гадость. (Не помню, не помню, что-то сладкое, что-то приторно сладкое, что-то тягучее и приторно сладкое, не помню, совсем не помню, горчит, горчит немного, по-моему, горчит немного, не помню, ничего не помню, помню, что ничего не помню.) Гадость.
- Кого же на самом деле тянет на пошлость?
Пауза.
- Яйца не закипают. (Не закипают.)
- У тебя они никогда не закипят, - Вера смеется.
- Почему? (Пустота.)
- Потому что ты - импотент, - и смеется.
Пауза.
- Когда ты уходишь? (Пустота.)
- Сегодня или завтра.
Пауза.
- К нему? (Какая разница, к кому?)
- Ни к кому. Мне все надоели, - еще смеется.
- Точно тронулась.
- Пусть будет так, если тебе от этого легче, - она смеется.  
- Да, да, конечно. Наверное, ты права. Сейчас будет яичница.
- И не надейся.
Долгое томительное молчание.
- К сожалению, ничего лучше яичницы из дюжины яиц предложить не могу.
- Что может быть лучше яичницы? – плохо скрываемая ирония.
Тошнотворная масса клокочет, но так и не становится яичницей. Ни через пять, ни через пятнадцать минут, ни через полчаса.  
Алексей Ильич растерян, нервничает, - Да что такое, в самом деле?
- Я предупреждала тебя.
Вот где Крым и Рым, - Ягнатьев швыряет сковороду на пол, - Все, нет больше Алеши. Был да весь вышел, - хватает Веру за руку, усаживает напротив себя, - все, нет больше яичницы! Яичницы не будет! Яичницы не будет! Яичницы не будет! (Что это со мной? что это? откуда это? что это? что это?)
Вера смеется, - А что будет?
- Разговор. Серьезный разговор. (Какой разговор? о чем разговор? я не принадлежу себе, откуда это? что это я вдруг вспомнил о каких-то разговорах, кто будет говорить? что будет говорить? и, главное, с кем будет говорить?)
Вера заходится от смеха, - хочешь сигарету?
Пауза.
- Какую сигарету?
- Что бы курить.
Пауза.  
- Зачем мне сигарета?
- Успокоиться.
Пауза.
- Я не возьму твоих сигарет. (Почему? почему я отказался? почему я не могу взять ее сигарету? чем ее сигарета хуже других сигарет? она курит плохие сигареты? наркотики? она, что же, предлагает мне наркотики? я, что же, на самом деле наркоман?)
- Хорошие сигареты.
- Я не приму от тебя сигарет! (Зачем она навязывает мне свои сигареты? она заодно с Валентином Кузьмичем? заговор, заговор, как есть заговор, нужно быть осторожнее, ох, надо быть осторожнее, что-то здесь не так, что здесь не так? все не так, заговор, заговор, заговор, выпить, нужно срочно выпить, вот теперь я понимаю, нужно срочно выпить, спастись, спастись, не видеть ее, не видеть никого, забыть, все забыть, все забыть.)
- Тебе нужно успокоиться. Вон как слюна брызжет.
Пауза.
- Ты считаешь?
- Да.
Пауза.
- Черт с тобой!
ЛОМОНОСОВ

Думаю, следует включить в роман о новом демиурге некоторые фрагменты из жизни нового Микеланджело Михаила Васильевича Ломоносова. Равно, как и новый Эзоп Иван Андреевич Крылов, Ломоносов впервые пролил свет на то, что теперь кажется само собой разумеющимся, и, не исключено, создал все необходимые и достаточные условия для многочисленных перипетий, метаморфоз и прочих выкрутасов, что не дают теперь спокойно спать, и с коими то и дело приходится сталкиваться лбом.
Шутка ли дело, кажущиеся теперь основательными и непоколебимо уверенными в своей правоте, оба этих столпа, оба этих выдающихся человека в свое время страдали сомнениями и вопросами, в не меньшей степени, нежели Алеша Ягнатьев.
А если представить себе, что каждый из них когда-нибудь принимал ванну, ну, или что-нибудь наподобие ванны? Голова кругом идет.

Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и Божьей воле
Стал разумен и велик…*

Архангельский мужик - это Ломоносов.
Он пешком пришел учиться в столицу.
Шел, как мы теперь знаем в гору, взбирался по отвесной, практически, стене.
Без страховки и ледоруба.  
Вот как хотелось ему учиться.
Вот, что это был за архангельский мужик.
Много позже его обрядили в парик и напудрили нос, а сначала он был самым обыкновенным провинциалом, что гоняет на лошадях, колет дрова и представления не имеет, кто такой Микеланджело.  
А вот Крылов, говорят, не любил воды.
Предполагаю, что это было связано с его особым пристрастием к животным.
Кстати сказать, животные достойны пристрастного к себе отношения.
Взять, хотя бы ленивцев.
Впрочем, о ленивцах, насколько я помню, ни Эзоп, ни Крылов не писали.
Уверен, это непременно бы произошло, когда бы Господь отмерил им чуть больше земного пути.
В одной национальной школе учительница русской литературы на уроке, посвященном творчеству великого баснописца, так объясняла суть его творчества, - Дедушка Крылов в своих произведениях высмеивает пороки животных.  
Ах, если бы великие демиурги прошлого могли теперь беседовать с нами!
Скольких силков, капканов и ловушек удалось бы нам избежать!
Ведь мы нуждаемся в защите и покровительстве в не меньшей степени, чем обожаемое зверье.

ПРЕСКВЕРНЫЙ АНЕКДОТ

Вот вам прескверный анекдот.
Как будто заключенный, просидевший много лет в одиночной камере, имел в своем распоряжении единственное изображение Ломоносова, и до самого своего освобождения был убежден, что на портрете том женщина.
Глупость какая!

Однако услышишь такой анекдот и призадумаешься.
Так ли безобидны одежды наши, предметы наши и игрушки?
Так ли безопасны привычки наши, условности и ритуалы?
Мы ли подбираем себе спутников своих немых?
А, может статься, безропотные наши спутники выбирают нас?
Разве не знал Микеланджело, что такое Давид на самом деле?
Разве не помнил он слов Пророка, - Ты тот человек.
Ты тот человек.
Ты тот человек.  
Не люблю Белинского, утверждавшего, что в России мало по-настоящему верующих людей, сплошь атеисты.
В те-то времена!
А тем временем, гонимый им, полон сумеречных бликов и легкой зыби Гоголь, руками своего Хомы, начертал меловой круг, призванный охранять всех нас от нечисти и заклинаний.
Все же время сильнее мела.
Время - главный враг человечества.

ЯБЛОКИ НАДКУШЕНЫ

Итак.
Меловой круг пропал.
Яблоки надкушены.
Все до одного.

А что, если это только начало, а, в конечном счете, все, буквально все распадется на корпускулы?!
И, уж конечно слово, в первую очередь слово, коль скоро, с него то все и начиналось?
Жуткое предположение, однако же, прислушайтесь к речи вокруг себя.
И в себе.
Что там?
Какие слова?
На что все это похоже?
Именно, именно, надкушенные яблоки.

ЯБЛОКИ НАДКУШЕНЫ

Полна ванна надкушенных яблок.

ЗАМЫСЕЛ

Хорошо, когда это Замысел.
Предположение, что это - Замысел, хоть немного, но утешает.
Когда это - Замысел, впереди - нечто такое, чего мы и не знаем, и знать не можем, однако непременно лучшее, чем теперь,  до Замысла.
С хорошими светлыми душой девушками и юношами.
И голубями, непременно голубями.
Нарастут новые яблоки.
Непременно, когда это - Замысел.
Новый Иван Андреевич в новом Оренбурге, греясь на солнышке, прутиком на песке будет вычерчивать контуры слона, и не подозревая, что это слон.
Когда это - Замысел.      
А что если все происходит само по себе?
Нет, нет, не должно думать так.

МОЙ ЯПОНЕЦ

Японец улыбается.
Вот что он улыбается?
Что у него на уме?
Знает ли он сам, что у него на уме?

АРИК ШУМАН

В Дании теперь, наверное, дожди.

МЕТАМОРФОЗЫ

Вера достает из сумочки сигареты и подает их Ягнатьеву.
Алексей Ильич затягивается, закашливается, вновь затягивается, - Что твоя тесная, телесная новая жизнь? Как правильнее, тесная или телесная? Слова как будто рифмуются, так что все равно. Как думаешь, все равно? Все равно. Проехали. Как твоя новая жизнь? Жизнь рядышком? Рядышком получается? Все равно рядышком? Со мной ли, без меня ли, все равно рядышком?  
-  Жизнь в вакууме. На какое-то время. Вне потоков воды, что бы было понятнее.  
- Вне потоков?
- Вне.
- Да-а.
- Да.
Пауза.  
- Иллюзия. Ты знаешь, я вот подумал сейчас – иллюзия. Жизнь рядышком - голова во рту. Всегда во рту. И днем и ночью – во рту.
- Как сказать.
- Как не говори.
Пауза.
- С какой стороны посмотреть.
- С какой стороны не посмотри.
Пауза.
- Взгляд с высоты птичьего полета.  
- С высоты птичьего полета не разобрать. Я, конечно, не птица. Но на самолетах летал. Был у меня такой период в жизни, когда я летал на самолетах. На вертолетах не приходилось, а на самолетах летал. Может быть, ты имела в виду взгляд сверху? Когда ты сидишь, а на твои ноги смотрят сверху? Когда хорошо виден пробор на затылке? Но это – не то. Не то, не то, совсем не то. Не то наречие.
Пауза.
- Хорошо, я скажу «пасть».
Пауза.
- Не тот глагол.
- Это и не глагол, вовсе.
- Что, ты имеешь в виду? Ты имеешь в виду волчью пасть? В прямом или переносном смысле? Уж если ты произносишь слова. Потрудись объяснить, что именно ты имеешь в виду.
- Какая разница? Ты же сам говорил, что бечевка одна, тянется от начала и до конца, если не бесконечность.
- Вот именно, если не бесконечность.
- Во мне замок. Тяжелый большой замок.
- Вот оно! Вот оно! Что же ты молчала? Значит, замок, все-таки?
- Амбарный замок.
Пауза.
- Да. Да, да, да. Это так. Я догадывался об этом. Я это знал. Но стремления и не было, согласись. Когда было бы стремление, хотя бы намек на стремление, все могло бы развиваться совсем в другом направлении. Может быть, и я остался бы прежним. Штучный товар. Надеюсь, ты не сомневаешься, что я штучный товар? Штука, штука. Понимаешь, о чем я говорю?  
- Ты убил во мне стремления.
- Ах, вот, оказывается, кто виноват? Вот, оказывается, кто оставил двери настежь? Вот, оказывается, кто довел тебя до блевоты посреди дворца? Или это я блевал? Или это было не во дворце? Где же? Подскажи, подскажи. Ты умная, очень умная. И все умнеешь, и умнеешь. И сколько это еще продлится? Долго? Как думаешь, долго? Нет. Не долго. Не долго, пожалуй.  
- Ты убил во мне все стремления.
- Чем?
- Мокрым снегом, пятым измерением, этими ночными посиделками и байками, бесконечными байками про белого бычка, затем про серого бычка, затем уже и про черного бычка.
- Белого бычка не трогай!
- Да мне не нужен ни один, ни второй, ни третий.
Пауза.  
-  Играешь?
- Как тебе будет угодно.
- Играешь.
- И зачем тебе только все это было нужно, весь этот зверинец, вся эта звероферма!  
- Хотелось разорвать несмышленость.
- А, может быть, хотелось разорвать что-нибудь еще?
Пауза.
- Ты действительно так подумала?
Пауза.
- Не знаю.
- Разве я не знаком тебе?
- Не знаком. Никогда не был знаком.
Пауза.
- А приметы?
- Ты же знаешь, что я глуха к приметам.
Пауза.
- А реакция животных?
- Каких животных?
- Возьми любое из них.
- Мадагаскарские тараканы?
- Не смей!
Пауза.  
- Ты сам…
- Не смей!
- Ты сам топчешь зыбкое! И прежде топтал зыбкое! Ты всегда топтал зыбкое, хотя создавал видимость ветродуя, не меньше, свиристели, не меньше!
- Не для тебя? И не то. Узко мыслишь!
Пауза.
- Что же? Черный шар?
- Ты сама закатила его. Ты сама закатываешь его сейчас. Понаблюдай за собой сейчас. Что ты делаешь? Закатываешь черный шар. Что мне остается сказать? Дело твое. Закатывай. Да, только, смотри, выдержала бы луза!
- Эта луза выдержит.
- Да ты же еще ничего не знаешь.
- А ты?
Пауза.
- И что эта маета? Есть ли хоть какой-нибудь цимус?
- Я не ищу цимуса.
Пауза.
- Ты не ищешь цимуса?
- Нет, представь себе.  
- Что же ты ищешь?
- Ухода.
- Повитухин бред. Прости, что не смеюсь в этом месте. Прости, что не могу оценить во всем роскошестве твой пластилиновый юмор.
Пауза.
- Время покажет.
- Время ничего не показывает! Время остановилось.
- С какого времени?
- С позапрошлого февраля.
Пауза.
- Ты что же, считал?
- А как ты думаешь?
Пауза.
- И ничего не сказал?
- А кому я должен был говорить? Покажи пальцем! Кому я должен был говорить?!
Пауза.
- Подлец.
- Я не думаю так, - Ягнатьев отправляется к окну с мокрым снегом, - Вернемся к нашим баранам?
- Вернемся.
Пауза.
- Что же будет при таком движении?
- Все будет.
- Ой, ли?
- Будет.
Пауза.  
- Ты обманываешь себя.
- А тебе не кажется, что это как раз ты обманываешь себя?
- Одно и то же. Встань и уходи.
Пауза.
- Еще рано.
- А чего ты ждешь? Бриза? Светлой аллеи? Розового свиста?! Может быть, ты ждешь крика козодоя?
- Козодои не кричат.
- Еще как кричат!
- Козодои не кричат!
- Еще как кричат! Не каждому дано услышать, это - другое дело.
Пауза.
- Вообще-то я могу подождать и на улице.
- Не затем ты присела со мной.
Пауза.
- Мне не о чем говорить.
- Я вижу.
- Что ты видишь, что ты когда-нибудь видел кроме собственной персоны?
- Чужую персону.
- Чужую персону? - в интонациях Веры горькая ирония.
- Да, представь себе, и не одну.
- Выдаешь желаемое за действительное?
- А открытое забрало? Как быть с моим открытым забралом?
- Разумеется, когда нет сквозняков, - смеется.  
- Случались и сквозняки.
- При моей-то сурдине?!
- При твоей сурдине?! О чем ты говоришь?!
- О сурдине.
- Вот уж об этом я на твоем месте бы даже и не заикался.
- Я уже двадцать лет не заикаюсь.
- Не знаю, не знаю.
- Чего ты добиваешься? Ты хочешь унизить меня?
- Ты унижаешь меня.
- Я отпускаю тебя. Я предоставляю тебе новый маршрут. Даже в большей степени, нежели предоставляю себе новый маршрут.
- С логовом и треском?!
- Но ты же, как будто, претендуешь на роль самца?
- Самец и охотник - разные вещи. Впрочем, тебе этого не понять.
- Где уж нам.
Пауза.      
- Круг замкнулся. Снова Лилит.
Вера смеется, -  И протяжный удар грома.
- Зря смеешься. Уж, во всяком случае, это лучше, чем удар хвостом.
- Смотря, чьим хвостом.
- Любым хвостом.
Пауза.
- Что-то есть хочется.  
- Вспомни младенца, и аппетит пропадет.
- Но ты же понимаешь, что это - глупо, по крайней мере, глупо.
- Это ты понимаешь.
Пауза.
- Павлина бы сейчас съела.
- Могу предложить только крысу.
- У крыс еще менее вкусное мясо. Кроме того, ты, кажется, подружился с ними?
- А вот это - уже мое личное.
- Ах, как хорошо ты знаешь свое личное.
- Я всегда это знал.
Пауза.  
- Чего же ты хочешь, в таком случае, от меня?
- Чистоты.
- Бедненький.
- Тебе не понять. А знаешь, я никогда не был в тропиках.

ГОЛИАФ

Мне Голиаф представляется простоватым, стесняющимся своего роста, неуклюжим человеком, призванным, единственное, пасть жертвой пращи себялюбивого юноши, во что бы то ни стало стремящегося стать душеприказчиком?  
А ведь и этот великан был когда-то маленьким.
Не исключено, что он обожал свою провинцию, и ее яблоки, и любовался ими каждый раз, когда вступал в гремящий цикадами тенистый сад.

ДАВИД

И вот - Давид.
Нате.
Прошу любить и жаловать.
О чем думал Микеланджело?!
Пустые мысли.
С другой стороны.
Что же, если мартышка пакостничает, она не заслуживает права быть изображенной? И как, в таком случае, жители Крайнего Севера узнают, что она такое?
В конце концов, победил Давид, а не Голиаф.

Победителей не судят.
Судят, и как еще судят!
И побежденных и победителей.
Всех судят.
От тюрьмы и сумы не зарекайся.

ПТИЦЫ

Если в России и во времена Белинского было мало верующих людей, откуда  столько голубей?

И почему всякого русского человека, самого маленького, самого простого, и грешного и порочного, и лаптем щи хлебающего не перестают волновать судьбы всего человечества?
И случайно ли, что именно сюда, в край простуд, старых солдат и медленного солнца забрел этот гениальный африканец?

ПЕРЕД ПОГРУЖЕНИЕМ

Охвачен внутренним бесчувствием, вот уже полчаса испытывавший себя острым ребром ванной, Алексей Ильич Ягнатьев исследовал гримасы пара, когда слово «демиург» заявило о себе и незамедлительно попалось в сети считалки. Слово это не явилось со дна сознания торжественно и важно, как являются братьям - ныряльщикам глубоководные рыбы. Подобием молнии оно, чертик из табакерки, выскочило с необыкновенной готовностью, будто уже давно просилось наружу и только поджидало часа ненастья.
Демиург.
Демиург.
Демиург.
Откуда?
Что такое?
Зачем это?
Демиург.
Это что-нибудь, да означает.
Подобно молнии.
Демиург.
Подобно молнии.
В сумерках.
Ах, молния, молния!

ЛОМОНОСОВ

…Беда случилось 26 июля. С утра в Петербурге было душно. К середине дня сгустились тучи, и началась гроза. Ломоносов и Рихман заспешили к инструментам. «Сперва, - пишет Ломоносов, - не было электрической силы, но через некоторое время она появилась, и из проволоки стали выскакивать искры при приближении к ней проводящих предметов. Внезапно гром чрезвычайно грянул в то самое место, как я руку держал у железа, и искры трещали... Все от меня прочь бежали». Решительная жена Михайло Васильевича потребовала, чтобы он отошел от приборов и садился за стол. Аккурат были поданы щи. Ломоносов подчинился.
А вот Рихман, примчавшись домой и даже не сняв парадного костюма, устремился к своему устройству. Вместе с ним в лаборатории находился гравер Академии наук Соколов, который должен был наглядно «отразить» сей эксперимент.
Шелковинка электрометра была вертикальной, не заземлена.
- Теперь нет еще опасности, - сказал Рихман Соколову. - Однако когда туча будет близко, то может быть опасность.
Он повернулся к установке. И тут прямо в лоб его ударил голубоватый огненный шар. Раздался страшный грохот. Оба - Рихман и гравер - упали. Первый на сундук, второй - на пол.
Жена Рихмана, услышав грохот в сенях, вбежала туда и увидела мужа бездыханным. Соколов был оглушен...**

МОЛНИЯ

Когда бы Михаил Васильевич не покинул нас так рано, он сумел бы доказать, что молния - живая. Не только шаровая, любительница углов и чуланов, но и самая обыкновенная, что рвет пространство как бумагу, стоит только испугаться ее.
Уж немного осталось до того момента, когда она во всеуслышанье объявит о себе.
Думаю, заговорит она по-русски.
Разве случайно Нострадамус происходит от русского «страдание», а Энди Уорхолл, как выяснилось - сын эмигранта из Закарпатья?
    
Демиург.
Демиург.
Демиург.
Что такое?
Зачем это?
Для человека, однажды выбравшего путь смирения, и долгие годы следовавшего выбранному пути - вполне оправданное и закономерное недоумение.
Что с эти делать?
Вот - вопрос.
Сумерки.

МОЙ ЯПОНЕЦ

Японец продолжает улыбаться.
В его поведении не отмечается ни малейших признаков беспокойства.

ПЕРЕД ПОГРУЖЕНИЕМ

Напутствие Деда-фронтовика «помни, ты должен стать человеком, который может… и так далее» спит крепким сном в запасниках ягнатьевской памяти.
Затепленный клетчатым пледом, Арик под шум дождя дремлет в своей Дании.
Вера наслаждается свободой, как будто свобода когда-нибудь насыщала женщину.
Даная напивается втихаря, как будто женщина когда-нибудь стремилась к истине.  
Мечты о снеге уже далече, а жаль.
Гримасничает пар.
Повсюду.
Вода, утомленная более чем скромными размерами ванной, уже отправилась исследовать комнаты.
Алексей Ильич не видит этого.
Алексей Ильич не видит этого.
Алексей Ильич не видит этого.
Он наблюдает пар.
Ему кажется, что и сам он пар.
Ему сладко от новых ощущений.    
И вдруг!
В этаком неторопливом и покойном великом водном царстве - слово.  
Демиург!
Как чертенок из табакерки!
Вспышка задремавшего было беспокойного разума.
Демиург!  
Прошу любить и жаловать!
Что такое?
Зачем это?
Что с эти делать?
Вот - вопрос.

МЕТАМОРФОЗЫ

Вера подходит к окну, - Опять мокрый снег.
- Мокрый снег навсегда!
- Хотелось бы хоть немного солнца.
- Какое для тебя это имеет значение, когда ты уходишь?
Пауза.
- А знаешь, все равно немного грустно.
- Правда?
- По правде, я не ожидала от себя.
Пауза.
- Хочешь, не пущу тебя?
- Нет, все уже решено.
Пауза.
- Какой ты выбрала цвет?
- Синий.
Пауза.
- Почему не желтый?
- Нужно все менять. Согласись, либо все менять, либо и не притрагиваться.
Пауза.
- Намаешься ты.
- Знаю.
Вера смотрит в окно, - Мотыльки, мотыльки…
- Одиннадцать миллионов сто сорок шесть тысяч пятьсот пятьдесят три.
- Ты и это посчитал?
- Представь себе.
Пауза.
- Тебе нужно возвращаться на работу.
- Они разучились говорить.
- Совсем?
- Совсем. Вроде бы говорят слова, каждое в отдельности правильно, а вместе, получается бред.
- А что случилось?
- Жадность.
- Ты думаешь?
- Уверен. Они не стали читать небеса. Кто-то подсказал им, что все внизу, на земле. А наклоняться не умеют. Несчастные люди. Валентин Кузьмич так и болтается между двух согнутых дерев.
- Что же они его не снимут?
- В любую минуту может произойти разрыв.
- Вот и нужно снять.
- А что будет с деревами? Впрочем, им теперь ни до чего нет дела. Новые ветры.
- А ты что же?
- Они напоили меня.
- Напоили тебя?!
- Напоили.
- Чем?
- Шампанским.
Пауза.
- И много ты выпил?
- Я не пил вообще.
- А говоришь?..
- Я видел его. Видел, как оно открывается. Видел, как оно разливается по бокалам. Видел, как они пьют.
Пауза.
- Вот негодяи!
- Я ушел от них.
Пауза.
- Я же ничего не знала!
- Ничего. Я уже в порядке.
Пауза.
- Они так полюбили песок. Ты и представить себе не можешь, как полюбили они песок. Они-то, казалось бы, с чего? А вот же, полюбили. До дрожи. До потери рассудка. Ты знаешь, они толкают его везде. За пазуху, в нос, в уши, они наполняют им подушки, матрацы, толкают его себе в сапоги, за веки, за щеки, они даже используют его вместо ковров, они не могут думать больше ни о чем, песок, песок. Только песок. Почему это произошло с ними? Они видели его только в детстве, в песочницах. И вдруг, на тебе.
- Указ.
- Указ?
- Думаю, указ.
- Но прежде к указам относились так себе. Указ и указ, и Бог с ним, с этим указом. Указ сам по себе, а мы - сами по себе.
- Теперь все не так.
- Ты тоже заметила?
- А как можно этого не заметить?
- Да, да. А ведь ты права. К бумаге отношение тоже изменилось. Кардинально. Теперь бумагу носят с собой. На работу - с бумагой, с работы - с бумагой. Выкладывают на столы, разглаживают. В трубочки не сворачивают, берегут, Алексей Ильич смеется, - уж если откровенно, только не смейся, я и за собой стал замечать какой-то интерес, только не к бумаге в чистом виде, а к картону.
Вера смеется вслед за Ягнатьевым, - Если честно, у меня тоже есть немного песка.
Оба смеются.
Неожиданно Вере делается грустно, - Странно.
- Что странно?
- Беседуем как мирские котики.
- Убиваем время.
- И всего лишь?
- И всего лишь.
Пауза.
- Жалко.
Вера вновь смеется, - Жалко у пчелки.
- Пошлость.
- Тебе хочется ругаться?
- Нет. Разве я не понимаю? Убиваем время, и то уже польза.
Пауза.
- Хочешь, я оставлю тебе вербену?
- Я? С этим запахом? А ты уйдешь?
- Прости, я не подумала.
Пауза.
- Четверг?
- Четверг.
- Не самый удачный день для поиска смысла.
- Смысл потерян навсегда.
- А у тебя то откуда такой пессимизм?
- А разве наступает лето?
- И то верно.
Пауза.
- Чемоданы тлеют.
- Тлеют?
- А разве ты не слышишь запаха?
- Нет! Что же ты молчишь? - спохватывается и выбегает в соседнюю комнату.  

ЭНДИ УОРХОЛЛ

Мы с Энди (Уорхоллом) на вокзале. Он прощается с родным Закарпатьем. На нем смешная атласная шапочка, длинная фланелевая куртка, шерстяные штаны заправлены в высокие замшевые ботинки. Тщательно скрывает волнение, - Странно, шнурки сегодня не развязываются. Такое случается со мной только в ирреальном пространстве.
- Вы находите это пространство ирреальным?
- Безусловно. Сюда не ступала нога человека.
- Как же эти барышни, и этот железнодорожник с черным носом?
- Да таких барышень и таких железнодорожников я могу показать вам где угодно.
- И мальчика в окне?
- Безусловно.
Не решаюсь спорить, не вижу в этом смысла, да и не хочется, - Сыровато сегодня. Сырость.
- Да, иначе не могло быть, только представьте себе солнечный день, что бы из этого вышло?
- Не могу не согласиться с вами.
- У меня на брюках сломана молния. Придется всю дорогу не снимать куртки.
- Но это так неудобно. Путь не близкий.
- Кто вам сказал, что путь не близкий?
- Как же?
- Пятнадцать минут. Не больше пятнадцати минут.
- Не знаю, что и сказать.
- Да разве не вы вчера, когда мы ходили за билетами, засекали время?
До меня начинает доходить смысл происходящего, - так вы собираетесь вернуться?
- А вы подумали, что я променяю это дивное место на паровоз? - заливисто смеется.
Умолкает.
Умолкает и решительно направляется к зданию вокзала.
Уходит.
Навсегда.
Он больше не вернется.
В этом весь Энди Уорхолл.

ЯБЛОКИ

Тем временем в Бокове замачиваются яблоки.
Лилия-Лилит замачивает яблоки.
Клавдия замачивают яблоки.
Любушка-голубушка замачивает яблоки.  
Липочка замачивает яблочки.
Берта Наумовна замачивает яблоки.    
Зинка замачивает яблоки.    
Валентина, дай ей Бог здоровья, замачивает яблоки.    
Вапрвара Васильевна, Царствие ей Небесное, замачивает яблоки.      
Мила вся горит, а яблоки замачивает.
Патрикеевна замачивает яблоки.  
Оленька замачивает яблоки.  
Вика замачивает яблоки.  
Полина Сергеевна замачивает яблоки.
Всего - тринадцать.
Четыре раза по три и еще одна - Липочка.

ЛОМОНОСОВ
    
Ломоносова Алеша и по сей день считает лучшим художником всех времен и народов. Однажды в раннем детстве увиденная им мозаика, посвященная полтавской баталии, потрясла его до глубины души.
Нам интересна следующая деталь, - Позабыв о цветовой гамме, композиции и, собственно, исторической составляющей панно, малыш Ягнатьев тотчас принялся рассматривать каждое смальтовое стеклышко. Занимался он этим столь самозабвенно и долго, что тщетно пытавшийся нарушить исследование сопровождавший его отец, образчик такта и терпения, не удержался и шепнул пришедшей на помощь матери, - Да не спятил ли наш шнурок?

НЕ СПЯТИЛ ЛИ НАШ ШНУРОК?

Не спятил ли наш шнурок?

ТЮРЬМА, ТЮРЬМА

Неужели, в свете растущей популярности тюрьмы, придется переучивать родной язык? Не хотелось бы, не смотря на то, что в актуальном жаргоне много неожиданного и нежного, например - «хаза» или «шняга». Слова неведомые, но притягательные. Плохо, что они не сочетаются с некоторыми другими, не менее изысканными и теплыми словами из обычного русского словаря.
Подобное требует подобного.
Ах, тюрьма, тюрьма!

НЕ СПЯТИЛ ЛИ НАШ ШНУРОК?

Не спятил ли наш шнурок?

Когда бы «демиург» так и осталось считалкой, говорить было бы не о чем. Однако «демиург» этот привел за собой целую вереницу несвойственных Алексею Ильичу идей и мыслей.
Подобное требует подобного.

ПЕРЕД ПОГРУЖЕНИЕМ

Удержавшись от соблазна оставить скользкий и опасный край ванной, Алексей Ильич Ягнатьев не без удовольствия отметил, - Все же я не потерял способности сопротивляться.
И дальше,  - Самый бесценный опыт - опыт человеческой глупости.
И еще, - Смешно, всю жизнь проведя в тюрьме, тюрьмы же и бояться.
Или, - Заскучал по плохим временам, но вот что удивительно - кажется, сам от того не стал хуже.
Что это - подлинное заблуждение или заблуждение отражения?
Впрочем, зеркало занавешено.
Или, - Не потерял способности сопротивляться, а кому или чему - не знаю.
Или, - Атака слева, атака справа.
Что имеется в виду?

НЕ СПЯТИЛ ЛИ НАШ ШНУРОК?

Не спятил ли наш шнурок?

Демиург.
Демиург.
Демиург.
Что такое, в сущности, сопротивление?
Разве сопротивление принесло кому-нибудь счастье?
Ничего, кроме сожаления и физической боли сопротивление не приносит.
И можно ли сопротивляться системе, а ведь это - система, не иначе.
Ведь это - система, не иначе.
Если, конечно, объективная реальность существует, и боль - это боль, а не представление о боли.
В чем я лично сомневаюсь.

ПЕРЕД ПОГРУЖЕНИЕМ

С этими мыслями Алексей Ильич совершает поворот и располагается вдоль края ванной, - Если теперь стопой упереться в сухое пространство над водой, и перестать контролировать движения, постепенно, в соответствии с законом всемирного тяготения, нога мало помалу начнет спускаться вниз. Если при этом сосредоточиться на чем-нибудь отвлеченном, на Голиафе, например, погружение в воду сделается незаметным и безболезненным. По идее можно закрыть глаза. С закрытыми глазами проще предаваться отвлеченным мыслям.

МЕТАМОРФОЗЫ

У Веры на глазах слезы, - Ненавижу тебя, Ягнатьев.
- Хороший прогностический признак. (Ничего нового.) От собаки до волка, сама знаешь…
- От волка до собаки.
- От волка до собаки - одиннадцать минут вперед, а от собаки до волка - шестнадцать назад. Результат – кривая. Вальсируем в темноте на месте, Вера, вальсируем в темноте. Или бьем склянки. Как матросы. Я никогда не говорил тебе, Вера, что ты похожа на собственную тень?
- Будь ты проклят, Ягнатьев!
- Ты можешь говорить все, что угодно, все, что тебе заблагорассудится. Ты сделала так, что у меня нет никого кроме себя! Понимаешь, что ты сделала? Ты привязала себя к себе и меня ко мне! Мы почти что погружены, Вера, теперь мы уже погружены почти что. И спасения не будет! А оно и не нужно никакое спасение, когда погружаешься. Погружение - это хорошо, Вера. Это прекрасно, Вера. Ты веришь мне? Ну, прошу тебя, поверь мне хотя бы раз в жизни. Я не знаю, фантазия это или не фантазия, не знаю, как будет с другими более или менее счастливыми обитателями Бокова, но мы, Вера, действительно, Вера погрузимся в один день, в один и тот же водоем, Вера. Если хочешь, давай сразу погрузимся, сейчас, Вера, все равно нам не дано знать, река это или озеро, или, может быть, океан. Только вместе. Хотя и поврозь, но вместе. Водоем большой, Вера. Много больше, чем нам кажется. Разве мы не заслужили этого?! Мы заслужили этого. Во всяком случае, я, Вера! Да и ты заслужила, чего уж там. Ты ведь тоже никогда не была в тропиках. Или я  ошибаюсь? Ты была в тропиках? Что же ты молчишь?
- Нет, не была.
- И я не был. Тем не менее, я заслужил погружения.    
- Чем ты заслужил?
- Чем?! Ты спрашиваешь, чем?!
- Да, я спрашиваю…
- Ты еще спрашиваешь?!
- Да, я спрашиваю.
Пауза.
- А как же, Вера? Разве ты не помнишь, я говорил тебе, я помню себя в утробе. Знаешь, Вера, я совсем недавно понял, там, пожалуй, только там я был по-настоящему счастлив. Это, конечно, тоже тюрьма, но, знаешь, какая-то особенная. Я бы сказал покойная тюрьма. Там, Вера, спокойно, очень спокойно. Там же нет никого. Знаешь, я все же особенный человек. Да. Я особенный человек. Не такой, как все. Совсем не такой. И неплохой, Вера. Да что я тебе рассказываю, ты и сама знаешь. Я же тебя никогда не обижал. Я вообще никого не обижал никогда. Это потому, наверное, что у меня нет чувства юмора. И меня никто не обижал. Людей без чувства юмора побаиваются. Честно, честно, побаиваются. Почему? не знаю. И потом, Вера. Не забывай, Вера, все же у меня был Дед-фронтовик.
- У кого был Дед-фронтовик?  
- У кого был Дед-фронтовик?! Ты не знаешь, у кого был Дед-фронтовик? Ты действительно не знаешь, у кого был Дед-фронтовик? (Дед, дед, дед, дед, дедушка, люблю ли я его? могу ли я любить то, что никогда больше не увижу? могу, раз говорю, значит, могу, не могу, просто не могу простить тебе то, что ты не приняла мое, мое, именно мое, только мое, ты не приняла, не разделила, отторгла мое безжалостно и спокойно, Деда бы на тебя, Деда-фронтовика бы на тебя, вот бы ты поплясала тогда босой на снегу, на печке, как огонек на печке, в зыбучих песках, в койке, без исподнего, как вошь на гребешке, как таракан на занавеске, учтивость, где учтивость? где, черт возьми, благородство? куда делось? какое благородство, когда фурункул на заднице, когда, как говорится, фурункул на заднице и в холодильнике мышь удавилось, что хотят от нас? что ждут от нас? и кто ждет? никто не ждет, никто уже ничего не ждет, обстановка перед массовым отлетом, куда? что ты, именно ты, хочешь от меня? что бы я что? ничего? слава Богу.)
- Не знаю.  
Пауза.
- А вообще ты помнишь, кто у меня был? В моем детстве? И позже? Всю жизнь около меня? За спиной. Близко-близко. Помнишь? Помнишь? Знаешь? Помнишь? Знаешь?  
- Никогда не знала.
- Никогда не знала?!
- Никогда. Кто?
- Дед-фронтовик! (Уж если она сумела забыть его, вычеркнуть его, отторгнуть его, будучи птицей Пэн, что ждать от нее теперь?)
Пауза.
- Какой дед? Что ты несешь?
- Мой дед, мой дед! (Дед, дед, дед, дед.) Ты все забыла?  
Пауза.
- О чем ты?
- Ты забыла, вычеркнула, отторгла его. Кто дал тебе право вычеркивать кого-либо из моей жизни? Почему вы вообще считаете возможным вычеркивать что-либо и кого-либо? Вычеркнуть. Что?! Манчжурские волны, громкие мысли, незабываемые дни, янтарную комнату, паровоз на буранном полустанке, пленного японца, керосиновые лампы, пустые мешки, мешки с просом, лебединый суп, картошку в мундирах, золотые огни, золотой дождь, волчьи стаи, мошкару и непроходимые болота, охоту на кабана, следы на снегу, влажное белье, пряники, последнюю корочку хлеба для шелудивого пса, всех этих стрекоз и бабочек, Брема с его ленивцами, Вагнера с его валькириями, папиросную бумагу, металлические шары в изголовье кровати, металлические шары на уроке физики, подслеповатую Жизель, мой геморрой, мои шутки из репертуара Арика, Арика, даже Арика, который смеется так же, как ты, как тронувшаяся лошадь, как ослица, если посмотреть сверху, когда виден пробор, все, о чем я думал! Все, что по крупицам собирал тебе на ужин! Из последних сил! Когда уже, фактически, не принадлежал себе!  
Вера смеется, ее смех несет истерические нотки, - Господи, вот ты о чем, вот ты о ком? - Смех обрывается, во взгляде Веры появляются недобрые огоньки, - О себе? Все о себе? А кто ты, Ягнатьев? А разве ты знаешь себя? А кто тебе сказал, что твой дед знал тебя по-настоящему? Вот что я скажу тебе, Ягнатьев, дело движется к финалу. Судя по дешевой мелодраме, что ты разыграл теперь передо мной, как будто из воздушного шара выпустили пар, как будто пересох источник, а у Отелло отсохли сразу обе руки, дело движется к финалу. Сдох твой шелудивый пес, Ягнатьев. Яблоко надкушено и покрывается зеленым налетом, Ягнатьев. Финал близок. Какая же я, все-таки умница, что так вовремя ухожу! Финал близок. Алеша!
Пауза.
- Нет больше Алеши. (Зачем я это говорю? она и так все видит, все увидела, все, всегда все видела, и теперь вот видит.)
- Врешь! Кроме Алеши ничего нет, и не было никогда. Только Алеша, и больше ничего! Чудовище Алеша.  
- Нет Алеши! (Поймала, поймала, снова поймала меня, всегда ловила, и вот опять поймала!)
- Врешь!
Пауза.
- Не вру! (Женщины сильнее мужчин, женщины сильнее мужчин, женщины сильнее мужчин, женщины сильнее мужчин, женщины сильнее мужчин, женщины сильнее мужчин, женщины сильнее мужчин, женщины сильнее мужчин, женщины сильнее мужчин.)
- Врешь!.. Вот только от честности один пшик остался… Ты - чудовище, Алеша.
Алексей Ильич закрывает лицо руками.

К боли можно притерпеться.
Можно сделать ее своей союзницей, любовницей.
Самой необъяснимой является та боль, что стала неотъемлемой частью бытия. Такая боль проживает в каждом движении души, в каждом деянии. С такой привычной болью, однако, ничего не страшно.
С такой болью жизнь превращается в увертюру, а так называемая смерть представляется Великим избавлением.
Предположим, что на определенном этапе устоявшееся мировосприятие все же начинает утомлять, и нестерпимо хочется лучшей жизни.

ЛУЧШАЯ ЖИЗНЬ

Ах, эта лучшая жизнь!
Скольких довела она до гробовой доски?!
Первоначально жажда лучшей жизни выглядит так, - Хотя бы один денек прожить без страдания.
Затем - недельку бы.
Следом - уже год.
И вдруг перед нами во всей своей красе разверзается истина, во всяком случае, так нам кажется, - Каким же глупцом я был прежде, когда нянчил свою муку, точно возлюбленное дитя?
Да, но при лучшей жизни, прежняя, обыденная жизнь с памятью, любовью и слабостями, с тем из чего мы, собственно и состоим, представляется теперь ужасающей.
Мы начинаем тихо ненавидеть самих себя.
Себя прежних, а стало быть, подлинных.  
И как страшит теперь данность, - я смертен?!
И вот новые терзания, - А если я сделаю что-нибудь не так, повернусь неловко, улыбнусь не там, где надо, пропущу взгляд, возьму вилку не той рукой, усну и просплю, не поклонюсь, не опережу события, оденусь невпопад? Что тогда?
Все - насмарку?
Прежняя боль вернется?
Не будет ли вернувшаяся боль во сто крат нестерпимее той, что и не помнится уже?!

ГЛУПОСТЬ

Глупость - это кольцо.
Не имеет ни начала, ни конца.

Демиург.
Демиург.
Демиург.
Перемены закономерны.
Именно, что закономерны.
Иначе, откуда это ощущение, что с некоторых пор я беседую с людьми точно через нечистое стекло? Не выборочно, но с каждым, без исключения?
Быть может, пар навеял мне подобные мысли?
Быть может, оттого, что сам я сделался паром, приходит такое в голову?
А может человек существовать в парообразном состоянии?

ЛОМОНОСОВ

Ах, если бы Ломоносов мог и теперь говорить с нами?
Наверняка, есть явления, о которых он знал, но побоялся передать людям, посчитав преждевременным.
Что, если он, допустим, уже умел беседовать с молнией, и однажды, вознамерился рассказать об этом какому-нибудь доверенному своему товарищу, и открыл было уже рот, но товарищ тот опередил его, с идеей, казавшейся ему, товарищу, более важной, чем то, что намеревался выговорить Михайло Васильевич, в независимости от того, что именно намеревался он выговорить, и в результате озвученным, из уст товарища оказалось приблизительно следующее, - Что же это вы так одеты, Михайло Васильевич?
Да разве кто-нибудь так одевается теперь?
Просто как каторжанин какой-нибудь!
А, между тем, Михайло Васильевич, вас в свете знают. О вас разговор идет.
При вашем теперешнем положении негоже так одеваться.
Вот уже и поговаривают, - Доколе он будет испытывать наше терпение?!
И кто поговаривает?!
Светлые головы поговаривают!
Влиятельные вельможи поговаривают!
Да не поговаривают, а простаки говорят!
Прямо так и говорят!
Доколе!
И, наконец, разве видели вы, чтобы кто-нибудь из них так одевался?!

Чем не история с Мадагаскарскими тараканами?

МЕТАМОРФОЗЫ
    
Алексей Ильич в ванне с молоком. На самом деле это не молоко, а вода, смешанная с молоком. Горячая ванна. Очень горячая ванна, - Вера, я покроюсь волдырями.
Вера сидит рядом, на табурете, поглаживает мокрые волосы Ягнатьева, зачерпывает молоко, выливает Алеше на голову и поглаживает его мокрые волосы, - нужно потерпеть. Это необходимо. Иначе ничего не получится.  
Пауза.
- Сколько еще осталось?
- Думаю, что совсем немного. Тебе уже не так горячо?
- Горячо.
- Вера, ты хочешь, чтобы я сварился заживо?
- Ты останешься целым и невредимым. Только успокоишься. Ничего так не успокаивает, как хорошая ванна с молоком.
- Кто это придумал?
- Не все ли равно.
- Дышать над картошкой с мундирами, я еще понимаю, но чтобы ванну с молоком?..
- Скоро это станет твоим любимым занятием
- Что это значит? Все, я выхожу.
- Ты ничего не слышишь?
- А что я должен слышать?
- Женские голоса.
- Я же не сумасшедший.
- Двенадцать взрослых и один детский голос.
- Ты посчитала?
  - Подсчеты не требуются. Так слышишь ты или нет?
- Ничего я не слышу.  
- Точно ничего не слышишь?
- А как хотелось бы тебе? Я могу сказать, что слышу.
- Мне, разумеется, не хотелось бы, чтобы ты их услышал.
- Слышу, слышу, Вера. Можно выходить?
- Еще немного. Понимаешь, это не такая простая процедура.
- Все, я больше не могу.
- Жаль, очень жаль. Ну, что же нырни разок, и будем выходить.
- А можно обойтись без ныряния?
- Без ныряния обойтись нельзя.
Алексей Ильич набирает полные легкие воздуха, закрывает глаза и погружается в молоко.
Проходит минута, другая, пятнадцать минут, двадцать минут.
Вера опускает руку в молоко, погружает руку по локоть, нащупывает дно, шарит по дну, никого. С дрожью в голосе, - Ягнатьев, где ты, Ягнатьев? Куда ты пропал? Алеша?! Алексей Ильич?!
Нет ответа.
Вера выходит из ванны, садится за стол, закуривает, - Спрятался. Так и должно было случиться.

ИВАН АНДРЕЕВИЧ КРЫЛОВ

Или, - Что же это с вашей головой, Иван Андреевич?
Да разве кто-нибудь ходит с такой головой теперь?
Просто как каторжанин какой-нибудь!
А, между тем, Иван Андреевич, вас в свете знают. О вас разговор идет.
При вашем теперешнем положении негоже ходить нечесаным.
Или вы воды да гребня боитесь?
Не давайте повода для разговоров.
Итак побасенки ваши весьма двусмысленная забава.
Вносит и раздражение.
Многие узнают своих любимцев.
И невдомек, что выписываете вы их любя!  
Вот уже и поговаривают, - Доколе он будет испытывать наше терпение?!
И кто поговаривает?!
Светлые головы поговаривают!
Влиятельные вельможи поговаривают!
Да не поговаривают, а простаки говорят!
Прямо так и говорят!
Доколе!
И, наконец, разве видели вы, чтобы кто-нибудь из них ходил с такой головой?

А что, если во время этого именно монолога, точнее за минуту до него, Иван Андреевич как раз намеревался предупредить о грядущей опасности, о мадагаскарских тараканах, будь они неладны, о невинных в сущности, насекомых, способных спустя каких-нибудь сто, сто пятьдесят лет, затеять ни с чем не сравнимые перемены в мироздании?!

Однако не желали, ни тот, ни другой доверенные товарищи зла великим провидцам.
Только не умели вовремя помолчать.
Воистину, благими намерениями…

МЕТАМОРФОЗЫ
      
Однажды Чжуан Чжоу приснилось, будто он бабочка: слившись с матерью - природой он безмятежно порхал, наслаждался неожиданным своим счастьем и совершенно забыл, что он - Чжоу. Проснувшись внезапно, он уже не знал: Чжоу ли снилось, что он - бабочка, или бабочке снилось, что она - Чжоу. Ведь бабочка и Чжоу - совсем не одно и то же.
Так выглядят метаморфозы на практике.

МОЗАИКА

До какой же степени я был глуп, рассматривая все эти превращения как отдельно взятые смальтовые стеклышки?!
Это - мозаика!
Именно, что мозаика!
Огромное панно, выложенное отнюдь не рукой Ломоносова.

ПУТЕШЕСТВИЕ

Ах, если бы теперь, как в старину, с сумой на плече отправиться в пешее путешествие? Пусть под дождем, пусть в бездорожье, только бы не спеша, по терпкому сосняку, тугим переулкам, видеть издалека желтые как на рождественских открытках окошки без силуэтов, удивляться царственным переливам утренней росы, а по вечерам дружить с нешумным огнем сквозь приоткрытую чугунную дверцу русской печи. Радоваться на полустанках рассыпчатой отварной картошке с укропом, спать, зарывшись с головою в солому, гладить прибившегося благодушного пса с глазами старого цыгана и наблюдать как, наслаждаясь бархатной тишиной, звезды играют в салки.

Ты не должен забывать, где и с кем ты живешь. Это - твои радость и гордость.  

Впрочем, как знать, действительно ли в космосе царит тишина?
На мой взгляд, в космосе должны присутствовать звуки, что-нибудь наподобие потрескивания мыльной пены.
Или манной каши.
Ненавижу манную кашу.
Каждый про себя знает, как выглядит Бог.
Мой Бог несет в себе черты Деда-фронтовика.  
Что если мир остался прежним?
Переменился ветер, и всего лишь?
А, может статься, это и не ветер вовсе, а сквозняк.
Мы склонны утрировать.
Всякому хочется быть на высоте.

ЛОМОНОСОВ

Не должно тленности примером тое быть,
Чего и сильный огнь не может разрушить,
Других вещей земных конечный разделитель:
Стекло им рождено; огонь его родитель.
С натурой некогда он произвесть хотя
Достойное себя и оныя дитя,
Во мрачной глубине, под тягостью земною,
Где вечно он живет и борется с водою,
Все силы собрал вдруг и хляби затворил,
В которы Океан на брань к нему входил.
Напрягся мышцами и рамена подвинул
И тяготу земли превыше облак вскинул.
Внезапно черный дым навел густую тень,
И в ночь ужасную переменился день.
Не баснотворного здесь ради Геркулеса
Две ночи сложены в едину от Зевеса;
Но Этна правде сей свидетель вечный нам,
Которая дала путь чудным сим родам.
Из ней разжженная река текла в пучину,
И свет, отчаясь, мнил, что зрит свою судьбину!
Но ужасу тому последовал конец:
Довольна чадом мать, доволен им отец.
Прогнали долгу ночь и жар свой погасили
И Солнцу ясному рождение открыли.
Но что ж от недр земных родясь произошло?
Любезное дитя, прекрасное Стекло.***

Великий демиург прошлого сказал.
Надобно хорошо знать людей, чтобы так влюбиться в стекло.

ПЕРЕД ПОГРУЖЕНИЕМ

Алексей Ильич медленно, точно опасаясь предстоящего отражения, снимает с зеркала полотенце и опускает его в воду. Полотенце наполняется хмуростью, тяжелеет, но не идет ко дну, - Всякому, даже всякой вещи хочется быть на высоте.

Еще немного, и полотенце отправится в путешествие по комнатам.
В гости к японцу.
Алексей Ильич не видит этого.
Алексей Ильич не видит этого.
Алексей Ильич не видит этого.
Он переполнен мыслями.

АРИК ШУМАН

Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..

ТЮРЬМА, ТЮРЬМА

…В следственном изоляторе (СИЗО) как в детском саду, чрезвычайно ценятся сладости - глюкоза нужна организму, а местное питание не выдерживает никакой критики. На обычный глазированный сырок за 4.50 местные обитатели смотрят как на золотой слиток соответствующих размеров. На вес золота и сало как средство от туберкулеза. В камере заразиться этой болезнью так же легко, как получить по физиономии в дни общегородских праздников. Кстати, в самом СИЗО мордобой - редкое развлечение. Здесь просто так руками не машут. Оплеуха, даже демонстративная, - официальное оскорбление, за которое нужно отвечать.
- Отвечать в тюрьме приходится за все…
Каждого попавшего в камеру новичка проверяют не хуже, чем при приеме на работу в ФСБ. Для этого в криминальном мире есть отлаженная система связи, и будьте уверены: вскоре ваши соседи по нарам будут знать о вас даже то, о чем вы сами давно забыли. «Косяки» (проступки) срока давности не имеют - это еще одна особенность тюремного мира. А попытаться их скрыть - очевидная глупость и дополнительный «косяк». Все равно узнают…
Главное развлечение в камере - азартные игры. В основном играют в нарды или шашки (карты запрещены). Фишками служат крышки от пластиковых бутылок, а опытные арестанты, как революционеры на каторге, делают их и из хлебного мякиша. Играют всегда на интерес. Он может быть как спортивным (на отжимания, приседания и т. д.), так и денежным. Раньше размер ставок был неограничен и азартные «сидельцы» нередко проигрывали не только то, что имели сами, но и родительские машины, квартиры…
Случалось, проигрывали и собственную жизнь...
Поэтому сейчас размер максимального проигрыша ограничен 500 рублями. И долги здесь надо отдавать вовремя - иначе назовут «фуфлыжником». А это уже масть...
Мастей в тюрьме больше, чем в карточной колоде…
Помимо «фуфлыжников» мастевыми считаются просто «лыжники» - те, кто не может ужиться с соседями…
Неопрятных, не следящих за собой людей не любят нигде, а в камере особенно - там и без них воздух не горный...
Тех же, кто душем не пользуется, отравляя существование своим соседям по камере, зовут «чушками».
Есть еще «быки» - хозобслуга, работающая на администрацию, и «козы» - те, кто с администрацией сотрудничает.
А в самом низу криминальной иерархии находятся «петухи»…
Масть - штука неприятная: никто из нормальных арестантов не поздоровается с тобой за руку (иначе на себя масть подхватит), тебя будут чураться, никто не поделится продуктами с воли и т. д. Самое неприятное, что реабилитироваться нельзя - разве что из «чушки» можно, если сильно постараться, стать нормальным арестантом. Остальные масти - пожизненно.
Знак масти - вещи арестанта, брошенные под нары. Отныне ему нет места среди сокамерников, и спит он на полу…
Больше всего - сластей, прогулок, положения в местной иерархии - ценится свобода. Поэтому человеку, который едет на суд (именно там могут изменить меру пресечения, дать условный срок, а то и вовсе выпустить - за отсутствием состава преступления), на выходе из камеры дают хорошего пинка - чтобы больше сюда не возвращался…
- Никому не доверяйте (по крайней мере, на первых порах). Вы ничего не знаете о людях, которые вас окружают, и глупо было бы представлять, что они желают вам добра. В тюрьме каждый желает добра только самому себе.
- Не пытайтесь сразу доказывать свою крутизну. Во-первых, за решеткой о ней свои понятия. Во-вторых, крутых здесь немногим меньше, чем арестантов.
- На оскорбление, словесное или телесное, необходимо отвечать немедленно и адекватно. При этом не обязательно кидаться в драку или устраивать дуэль над парашей. В каждой камере есть старший, который решает все споры.
- Не ругайтесь матом - брань в зоне не приветствуется.
- Если вы случайно (по неосторожности, глупости и т. д.) попали за решетку и собрались, отсидев положенное, вернуться к нормальной жизни - никто вам в этом мешать не будет. Вы станете «мужиком», нейтральным гражданином, которых на зоне большинство.****

ПЕРЕД ПОГРУЖЕНИЕМ

Пяточка уже проворнее скользит по стенке к воде.
Ягнатьев не замечает и этого.

Нет, люди не поглупели, как это может показаться.
Так не бывает, чтобы люди враз поглупели.  
Просто-напросто они услышали дыхание приближающегося короля.

КОРОЛЬ ПРИБЛИЖАЕТСЯ

Вот что.
Они услышали дыхание приближающегося своего короля.
И, разумеется, сделались послушными.
История на все времена.
То, что называется обыкновенной историей.  
Короля своего они видели очень давно, и успели забыть, плох он или хорош.
А, может статься, и, скорее всего - это новый, молодой король.
Каков он?
Что если он - безумствующий Гамлет?
Вполне.
Мстительный кровожадный датчанин, полон комплексов и обид.
Кто он?  
Каковы его привычки, изъяны?
Что, если он - горбун, помните горбуна Ричарда?
Или вор?
Да разве может быть король вором?
Да разве может король не быть вором?  
Страх с улыбкой на устах.
А почему, собственно, страх?
Почему не осторожность?
Почему не мудрость?
Русский язык содержит столько синонимов.
Все его оттенки, нюансы - своего рода оберег от неумолимого греха.

Я - вне игры.
Конечно же, я - вне игры.
Потому удержался на краю ванны.
Да еще и переменил позицию.

Не думать об этом.
Не думать об этом.

Демиург.
Демиург.
Демиург.

СЛОНИКИ

Взметнув стену пыли вперемешку с птичьим граем, судорога прошлась по клочкам и закоулочкам. Когда пыль успокоилась, стало очевидным, - Кое-что осталось в прошлом навсегда: бесконечное разматывание ниток; бесконечное вязание на спицах или крючком; бесконечное чаепитие со сливовым, малиновым, яблочным или вишневым вареньем; бесконечное чаепитие с добавлением смородинового листа; бесконечное рассматривание неба (не будет ли дождя?); бесконечные очереди за билетиком в театр; бесконечное заклеивание рассыпающейся оправы; бесконечное путешествие за город на трамвае; бесконечное чтение телефонного справочника; бесконечные хлопоты над гигантской кастрюлей; бесконечное выкладывание елочных игрушек на вату; бесконечное исполнение одной и той же песенки в три аккорда; бесконечное рассматривание альбомов с фотографиями и альбомов с марками; бесконечное перекладывание облигаций трехпроцентного выигрышного займа, а также рассматривание облигаций трехпроцентного выигрышного займа; бесконечное рассматривание коллекций монет и коллекций значков; бесконечные поиски целой гитары, для исполнения одной и той же песенки в три аккорда; бесконечное разоблачение осыпающейся елки; бесконечное мытье гигантской кастрюли, бесконечные гудки по телефону 09; бесконечное возвращение с прогулки за город на трамвае; бесконечные поиски упавшей в лужу линзы; бесконечные очереди за билетиком в кино; бесконечная слепота от долгого выискивания пятен на солнце; бесконечное чаепитие с добавлением душицы и мяты; бесконечное чаепитие с абрикосовым, персиковым или грушевым вареньем; бесконечное вышивание гладью или крестом; бесконечное сматывание ниток; бесконечное шествие слоников в головах…
Бесконечное шествие слоников в головах.
Бесконечное шествие слоников в головах…          

Так не бывает, чтобы люди враз поглупели…
Бесконечные частушки-страдания…
Так не бывает, чтобы люди враз поглупели…
Бесконечные частушки-страдания…
Так не бывает, чтобы люди враз поглупели.  
Если это и глупость, глупость временная, поверхностная.
Вот я глуп основательно.
А они - играют.
Играют, как всегда.
Как всегда.
«Все - ради жизни» или «ради жизни можно и умереть».
Вот ведь оно как.
Золотые слова.
Конечно, они могли бы сопротивляться также как и я, но я - вне игры, и признал это, а им, любящим жизнь, им то, зачем это нужно?
Безусловно, они умеют сопротивляться, да и сопротивлялись, не все, но многие, когда видели высший смысл, когда видели высший смысл. А теперь?
Теперь они говорят, - Мы видели и это и то, и знаем наверное - хорошо там, где нас нет. А что там, где нас нет - мы не знаем, и знать - не желаем. Но если нам надобно помыться, так мы довольно скоро скинем с себя одежды и станем мыться, безо всяких предисловий и фокусов. А если, к примеру, от нас потребуется отойти ко сну, так мы, утомленные трудами и с чистой душой скинем с себя одежды и ляжем спать, безо всяких предисловий и фокусов.
Как бы не складывались обстоятельства, и что бы кто ни говорил, настанет следующее утро и вновь нам потребуется умываться и одеваться, и  завтракать, и мы станем делать это безо всяких предисловий и фокусов, и, что характерно, не без удовольствия.
Не без удовольствия.
Не без удовольствия.
Вот ведь оно как.
И весь сказ.

И нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.
И нечего плевать в колодец каждый раз, как  только он попадается на глаза.
И уж если запреты усвоены, учись угождать.
А гордиться собой, затевать предисловия и прочие фокусы при запретах - это все равно, что выращивать пальмы на Колыме.
Вот и весь сказ.

И все же я люблю милых смешных людей!
Уж столько я старался угодить им, что не полюбить их невозможно.
Даром, что не понят, не любим, а я, все одно, спешу им подставить плечо или щеку.
Почему?
Люблю.
И признаюсь себе в этом впервые.
Обыкновенно подобные вещи произносят перед смертью.
А я нынче.
Так хочу.
Люблю и жалею.
И мартышек, и ослов, и ягнят, и ворон, и лисиц.
Милых смешных людей.
И безносого, кудрявого Льва Семеновича, и колченогого Валентина Кузьмича, и фаянсовую Вику, барышня с прошлым, но без будущего, и Полину Сергеевну, чей английский бульдог разорвал любимого резинового поросенка соседского мальчика.
И Арика Шумана, и слепого мальчика и профессора Жука.
И Веру, и Данаю.
Трофейного японца.  
Энди Уорхолла и Мэрилин, конечно.
Не забыть Элвиса, предвестника вышеупомянутой судороги.  
Люблю.
Но плохо вижу.

ПЕРЕД ПОГРУЖЕНИЕМ

По роковой случайности, в то самое время, когда пяточка Алексея Ильича неотвратимо приближается к кромке воды, кран разражается кипятком, и новые мысли, точно следуя этому сигналу, принимают ускорение.  
Перегоняя друг друга, точно пчелы атакуют они его мозг, как бывает подчас, когда пробуждаешься после тяжелого послеполуденного сна, - Мешковина сумерек лопнула, и просыпались звуки, слоги слова и словосочетания: у; и; а; вау; уро; бы; же; уже; почему же; почемучки; внучки; сны оголтелые; желторотые скворцы; живость; жимолость; прощай, прощай, прощай; обыкновенно; серость, и еще раз серость; волки; волки златогривые; ослепительные волки; слепые волки; беззубые; пчелки, пчелки, пчелы; жаль - не жаль; жаль - не жаль; жаль - не жаль; а ну, как осы; мех; мехом наружу; рыжий мех; лоно; ласка; лоно; слоны; белые слоны; слоны; слоники; лоно; невидаль; эка невидаль; пустое; пустое; пустое; гляделки; буркалы: зенки; скользко; скользко; немой; немота; глупость; глупость; зуммер; Зинаида; Зина; Зинаида; золото; не все золото; все золото; знать бы; знать - не знать; пчелы; жуки; жук; жуж-ж-ж-жалка; живот; ох; живот; животик; живот; живот; животик; желание; что там? - желание; вожделение; вожжи; вожжами бы; почему бы и не; почему бы и да; Кук; кукольник; кукольные кони; Лета; ленивцы; шары; шепот; шествие; нашествие; шепот; шепот; ш-ш-ш…
Шепот.
Шуршание.
Тиш-ш-шина.
Тишина-а-а…    

Полный штиль.
Никакого ветра.
Никаких ураганов, смерчей, штормов.
Никаких девятых валов.
Никаких сквозняков.
Паруса обвисли, запахи притаились.

Судно на дне.
На дне суденышко.
Сестры - глубоководные рыбы.
Не говорят - зевают.
Смеются молча.
Надсмехаются.
Усмехаются.
Они - то знают.
Уж они - то знают.
Не то, что мы.
Немые.
Немота.
Все в прошлом.
Шепотом в прошлом.
Как под стеганым одеялом.
Ш-ш-ш…
Вселенская тишина.
С холодными ногами.
С мерзлыми ногами.
С обмороженными ногами.
Разумеется, при такой тишине перемены происходят сами по себе.
Однако быть грозе.
Пахнет грибами.
Пахнет грибами.
Дух захватывает.
Быть грозе.
Не страшно.
Не в первый раз.
Гроза, так гроза.
Нам не привыкать.
Только бы дождик.
Только бы дождик.
Только бы дождик.  
Что там наверху?
Что там снаружи?
Что там?
Снаружи?
За пределами?  
За пределами?
Бедные суетные люди.
Бедные, бедные, бедные…
Бедные суетные люди.
Что с ними?
Что с ними?
Что?
Что с ними сталось?  
Что с ними сталось, покуда я здесь?
Покуда, покамест, пока, опоек?
Покуда сокрыт?
Укрыт?
Спрятан?
От кого?
От себя?
Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..
Не смешно.
Что с ними?  
Ходят.
Ходят.
Ходят.
Разговаривают.
Между собой.
Сами с собой.
Ходят.
Разговаривают.
Говорят.
Говорят.
Они теперь и ходят иначе и говорят иначе.
Иначе.
Иначе.
Говорят.
Говорят, говорят, а о чем - не могу понять.
Пытаются рассмешить, а мне не смешно.
Нет, я, конечно, смеюсь.
Делаю вид.
Но там, глубоко внутри, там, где голубь, голубок - не смешно вовсе.
Зачем смешат?
Над чем смеяться?
Что за смех?
К чему смех?
Им смешно.
Им очень смешно.
Чертовски смешно.
Смеются.
Хорошо.
Хорошо.
Хорошо.
Уж лучше так.
Уж лучше так.
Уж лучше…
Копошатся.
Копошатся.
Точно копошатся.
Копошатся точно муравьи.
Торгуют.
В торговых рядах.
Торгуют и гуляют.
Прогуливаются.
В парках.
Гуляют в парках.
По улицам.
В парках.
По улицам и в парках.
Кушают.
Любят покушать.
Полюбили кушать.
Кушают.
В ресторанах.
В ресторациях.
В ресторанах.
Кушают в ресторанах.
Гуляют.
В парках и ресторанах.
В торговых рядах.  
В торговых рядах, парках, ресторанах.
Копошатся.
Копошатся.
Копошатся.
Как муравьи.
Как дети.
Детвора.
Дети.
Копошатся.  
Детей учат копошиться.
Везде и всюду.
Везде и всюду.
Везде и всюду.
В тюрьмах.
В метро.
На улицах.
В парках.
В ресторанах.
Везде.
Учат.
Поучают.
Учат.
Копошиться.
В парках
В тюрьмах, метро, на улицах.
В парках.  
Перед трюмо.
Трюмо.
Перед трюмо.
Точно тронный зал.
Как будто тронный зал.
Не камера - тронный зал.
Трюмо.
Зеркало.
Стекло.  
Все - трюмо.
Чудеса, да и только.
Все - трюмо.
Не камера.
Не тюрьма.
Тронный зал.
Учат.
Обучают.
Учат.
Натаскивают.
Счастливыми быть.
Счастливыми.
Счастливыми быть.
Учат.
Подзатыльником.
Розгами.
Подзатыльником.  
Затрещиной.
Лаской.
Пряничком.
Карамелькой.
Петушком.
Лаской.
Разлюли - малина.
Разлюли.
Малина.
Частушки- страдания.
Все частушки-страдания.
На улицах.
В парках.
В ресторанах.
На свалках.
Повсюду жизнь.
Повсюду жизнь.
Повсюду жизнь.
Повсюду.
Многие - на свалках.
Что там?
Что там?
Что там?  
Все.
Все, что угодно.
Все, что душе угодно.
Только наклонись.
Только наклонись.
Ага!
Наклонись!
Ага!
Не просто.
Бывает непросто.
Бывает совсем не просто.  
Наклониться – не так просто.
Трудно.
Это - труд.
Труд, доложу я вам.
Еще какой.
Случается, непосильный труд.  
Спины.
Спины.
Спины.
У всех - спины.
У людей - болят.
У другого кого - не болят.
А у людей - очень даже болят.
Спины.
Болят.
У других - не болят.
У других.  
Другие.
Другие.
Другое.
У людей - болят.
У мартышек, ослов, ягнят, ворон, лисиц - не болят.
У ослов, ягнят, ворон, лисиц, мартышек.
У ягнят, ворон, лисиц, мартышек, ослов.
У ворон, лисиц, мартышек, ослов, ягнят.
У лисиц мартышек, ослов, ягнят, ворон.
А у людей - болят.
У всех.
Или почти у всех.
Просто беда.
Повсюду жизнь.
Это - не Крылов.
Это все - Дарвин.
По бороде - и думы его.
О мартышках, и ослах, и ягнятах, и воронах, и лисицах.
Мартышка к зеркалу подходит… ну, и так дальше.
Это - Крылов.
Крылов - это одно, а Дарвин – другое.
Совсем другое.
Люблю и Дарвина.
Милого смешного Дарвина.
Он много путешествовал.
Как Фритьоф Нансен.
Любимый герой человечества.
Размышлять об обезьянах очень приятно.
Очень и очень приятно.
Много приятнее, чем о Конце света или переселении душ.
Или о Гамлете, принце датском, прости Арик.
В обезьянах нет коварства.
Вот что.
Коварства, лукавства…
Впрочем, как знать, как знать?
Разве знаем мы их язык?
Движение, движение, движение.
Вот несут товар.
Всякий товар.
Сумки огромные.
Целые тюки.
Клетчатые.
Клетчатые тюки.
Красные тюки.
Синие тюки.
Красные.
Синие.
Вот еще синие.
Тюки.
Тюки.
Тюки.
Огромные.

Человек - крохотный.
Как гном.
Или муравей.
Корпускула.
Корпускула.
Вот она - корпускула.
Корпускула.
Вот и распалось все.
Вот и распалось.
До корпускул.
До людей.
Человеков.
Человечков.
Крохотных.
Как муравьи.
Точно, как муравьи.
Не больше муравьев.
Меньше.
Тяжело, одышка.
Пыжится, тащит.
Вот - вот упадет, тащит.
Зачем дядя?
Жить-то тебе осталось с гулькин нос.
Зачем?
Куда?
Молчит.
Насупился, тащит.
Любит красный цвет.
До самозабвения.
До крови из носа.  
Милостыню просят.
Этот - уже лиловый.
Один такой старичок у булочной на углу.
Каждый день.
Старенький такой старичок с пшеничной бородкой.
Дырка на колене.
Колено лиловое.
Бассейны, бассейны.
С молочными струйками.
На стенах.
Что там?
Что там в этих бассейнах?
Любовь?
Конечно, любовь.
Конечно.
Громкая такая любовь.
Как на Шпицбергене.
Стали проще.
Пускают ветры в присутственных местах.
Естество.
Естество и простота.
Хорошо.
Много убивают.
При такой-то простоте иначе и быть не может.
Не понравился - убили.
Иначе и быть не может.
При такой - то простоте.
Умирать теперь не так страшно.
Лгу.
Сам себе лгу.
Умирать всегда страшно.
Никто из них не знает, что смерти нет.
И хорошо, что не знают.
Хорошо.
Проститутки.
Продажные женщины.
Проститутки.
Кукольное словечко.
Проститутки, субретки, марионетки…
Беленькие, черненькие, рыженькие, всякие.
Чулочки разные.
Бантики.
Много хорошеньких.
Очень много хорошеньких.
Смешные.
Милые.
Стоят, улыбаются.
Как солдатики.
Стоят, улыбаются.
Хорошее настроение.
Разве не может быть и у них хорошего настроения?
У всякого может быть хорошее настроение.

ДРАКОНЫ

Наконец-то нашли драконов.
И следы огненных их поцелуев.

СУИЦИД

В самоубийстве нет решительно ничего хорошего.
Хотя людей самоубийства всегда восхищали.
Игра в фанты.
С судьбой.
Сколько львов и акул убил Хемингуэй?
Разве не приходилось ему быть в смертельной опасности?
Приходилось.
Разве не было ему страшно?
Было.
Что случилось?
Зачем он сделал это?
Потерял мужскую силу?
Акулы и львы кончились?
Во всяком случае, импотенция здесь ни при чем.
Импотенция - всего лишь болезнь, а игра с судьбой - полет над пропастью.
Полет над пропастью.
Полет над пропастью, что это?
Это вода.
Вода - это полет над пропастью.
Вот что такое - вода.
Полет над пропастью.
Полет в воду.
Полет.
Лечу.
Вот уже лечу.
Здравствуй, небо!

БУЛТЫХ!
  
Бултых!

СТРАДАНИЯ

От страданья, от лихого
Нет лекарства никакого
Проводила - осерчала,
А потом по нем скучала.
Залеточка, где бываешь?
На заре идешь-играешь!
Заросла дорожка мохом
По которой ходил, охал.
Вспомни, милый, где сидели
Там расцвел кустик сирени.
Где ж ты, милый, где ж ты тама?
А я здесь с тоски пропала.
Аху давай, милый, гроб закажем?
Обоймемся - вместе ляжем.
Прощай, лес, прощай, орешник,
Прощай, милый мой, насмешник.
Занесла меня неволя
На чужое страдать поле.
Течет речка, край плескает.
Придет милый, приласкает.
Мимо дома пройду тихо.
Роза спит, а сердцу лихо.
Да течешь, речка, ручеечком,
Придешь, милый, вечерочком.
Светит месяц, светит краем.
Пойдем, милый, погуляем.
Лягу спать - глаза закрою,
Ох, не дает любовь покою.
От страданья от лихого
Нет лекарства никакого.
Из окна в окно видаться -
И то можно настрадаться.
Ой, колечко, злато, злато,
Мне залетку жалчей брата.
Ох ты, милый, где ж ты тама?
На мой голос иди прямо.
Хорошо страдать весною
Под зеленою сосною.
Хорошо страдать у Кати,
Когда солнце на закате.
Хорошо страдать на печке:
Ноги в тепленьком местечке.
Эх, пересохни, Клязьма речка,
Перестань болеть сердечко.***

СТРАСТИ КАК БУДТО УЛЕГЛИСЬ

Страсти как будто улеглись.  
Хорошо бы как следует выспаться.
Наступает час легенд.
Надо бы как следует осмотреться.
Добровольное погружение.
Впереди искомые Пушкиным покой и воля.
Не случайно трагическая дуэль состоялась ни где-нибудь на пустыре, а на речке, Черной речке.

БУЛТЫХ!

Великий страх позади.
Словечко «бултых» поставило жирную точку.
Легкое дыхание.
А каким еще может быть дыхание под водой?

С НОВЫМ ГОДОМ, ДОРОГОЙ ДРУГ

Разве кто-нибудь из историков может хотя бы приблизительно указать дату первого Потопа или гибели Содома и Гоморры? Я уже не касаюсь темы всевозможных пророчеств и предсказаний, включая второе Пришествие, где ошибкам несть числа. Так что нет ни малейшего противоречия в том, что первой фразой, услышанной Ягнатьевым после погружения, стало - С Новым годом, дорогой друг!

БУЛТЫХ!

На мой взгляд, словечко «бултых» подобрано весьма удачно. Новая жизнь мерцает в нем как искорки в зарослях рождественской елки.

С НОВЫМ ГОДОМ, ДОРОГОЙ ДРУГ

С Новым годом, дорогой друг! - первое, что услышал Алексей Ильич.
А первое, что пришло ему в голову - Титаник.
Вот какие удивительные вещи случаются на дне ванной.
Многие греческие и римские философы нашли свое успокоение именно там.

Всякий наполненный водой резервуар изнутри полон неожиданностей.
Будь то стакан, или озеро, или чрево затонувшего корабля.
Глупею.  

ПОД ВОДОЙ

Когда Алешины глаза научились видеть под водой, он обнаружил преображенное свое жилище. Много больше, чем выглядело оно извне.
Не хватает терракотовой китайской гвардии, - подумалось Ягнатьеву, - А я уже и забыл о ее существовании.

ИСТИННОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

А ведь это истинное приключение, - подумалось Ягнатьеву, - А я уже и забыл, что когда-то страстно мечтал о нем.

С НОВЫМ ГОДОМ, ДОРОГОЙ ДРУГ

- С Новым годом, дорогой друг! - знакомый голос сзади, чуть справа.
Поворачиваю голову.
Правее окна - две фигуры.
На стуле с вытянувшейся в изумлении спинкой большеротая светлоглазая девочка лет тринадцати в белых гольфах, детских сандалиях, нелепом бумазейном платьице и того же материала безвольной шляпке. Позади нее, бледнее обычного, точно фарфоровый, японец в жемчужном панцире эстрадного конферансье.
Девочка кажется мне знакомой.
Всматриваюсь.
Боже, как она похожа на того слепого мальчика из трамвая!
Но откуда знаком мне этот голос?
Обнаруживаю изумрудные лепесточки сережек в ее ушах, и разгадка осеняет меня, - Олимпиада! Липочка!
Кажется, даже закричал, - Липочка!
Мне казалось, она младше.
Намного младше - вот и платьице ее…
Девочка смотрит мне прямо в глаза - следовательно, зрение ее в порядке.
Как будто считав мои мысли, она слегка прищуривается.
Тонюсенькими ручками поглаживает подлокотники, улыбается, обнаруживая пронзительную щербинку, верный признак грядущих любовных баталий.  
- Мне показалось, там, в трамвае, что ты мальчик. А разве ты видишь? - вопроса бестактнее моего придумать невозможно.
- Вы пожалели меня, вот я и прозрела, - смеется.
Смеется надо мной, - Это был не я.
- Кто же это был, в таком случае?
- Слепой мальчик, наверное.
- А ты хорошо видишь?
- Под водой вижу очень хорошо, - смеется.
Смеется надо мной, - Вы меня с кем-то спутали, дяденька, - смеется.
Смеется надо мной.
Дочка.
«Дяденька» - очень хлестко.
Отрезвляет, знаете ли.  
Люди, будьте осторожны в высказываниях.
Вне всяких сомнений я существенно поглупел с момента погружения.
Не испытываю ни малейшего дискомфорта по этому поводу.  
Быть может, страсть греческих и римских философов к ваннам и заключалось в том, что именно там, хотя бы несколько минут, они могли раствориться в неге кромешной глупости? - Там, в трамвае мне показалось, что ты мальчик.
Полный идиотизм.
- Скорее голубь, - Липочка продолжает демонстрировать мне свою щербинку, и следующей фразой окончательно заводит меня в тупик, - А вы не находите, что я похожа на Мэрилин Монро?
Да, да, чудовищная пародия на любимую мягкую игрушку моего поколения.
Очевидное сходство с наложницей экрана вызывает во мне одновременно радость открытия и жалость.
Смесь идиотизма и слабодушия - я на пороге счастья.
Пробую принять шутливый тон, - А не кажется тебе, что это пошлость?
- Что пошлость? - играет со мной, удивляется, как будто не знает о чем речь.  
- Мэрилин, точнее то, что сделали с ней водопроводчики и сутенеры?
- Вы не смеете так говорить! Девочка ни в чем не виновата.
- Какая девочка?
- Мэрилин, конечно.
- Прости.  
Господи, куда делись эти дети в домотканых холщевых рубашках до пят, дети, знающие молитвы и крестящиеся на грозу, дети, способные часами рассматривать сочные картинки в букваре и обожающие бутерброды со сливочным маслом и смородиновым вареньем?
Что с ними сталось?  
Теперь все иное, совсем иное.
И зеленкой больше не мажут.
- Впрочем, все - к лучшему, - утешаю себя, -  все - к лучшему.
- О чем это вы, дорогой друг?
Пробую принять шутливый тон, - Это же, наверное, несчастье?
- Что?
- Походить на Мэрилин.
- Если бы вы были девочкой, как я, рассуждали бы по-другому.
Только на дне ванны, где круглые сутки правит лунный свет, понимаешь, что за тряпичная суета осталась там, наверху.
Тряпичная суета и пронзительная пустота вместе с тем.
Пахнущий подгоревшими гренками круглый половик из пестрых остатков платьев и чулок.
Бедная старушенция: над вязанием вспоминала своих маму и сестер, а получилась картинка мира накануне Страшного Суда.
Пробую принять шутливый тон, - Пожалуй, Титаник был бы достойным пристанищем для нее.
- Для кого?
- Для Мэрилин.
При чем здесь Титаник?
Титаник - совсем другая история.
Зачем привязался к бедным девочкам, Мэрилин и Олимпиаде?
При чем здесь Титаник?
Липочка разрушает незатейливую вязь моей новой логики, - Разумеется, мне следует немного поправиться. Следует мне немного поправиться, как вы думаете? Она же была склонна к полноте?
- Кто?
- Мэрилин, кто же еще? Ей бы не пошло быть худощавой, как думаете?
- Не знаю.
- А мне?
- Не знаю.
В прежней жизни я так и не научился подходить к окну и долго смотреть на дерево. Долго-долго, не размениваясь на мысли смотреть на дерево. Забыть все и смотреть на дерево. Следить за его ветвями, как за увлекательнейшим сюжетом.
Я знал, что это необходимо.
Но невозможно.
В прежней жизни это было решительно невозможно.
Хотя я делал какие-то попытки.
Бог видит, делал какие-то попытки.
Во всяком случае, думал об этом.  
Но ничего не вышло.
Вышло у японца.
- Теперь вам следует быть внимательнее к женщинам, - Липочка произносит это с интонациями зрелой женщины.
Ловлю себя на том, что уже немного побаиваюсь этого не по годам рассудительного существа, притом, что в голосе ее определенно присутствует медь, - Откуда?
- Вы теперь - совсем новый человек.
- Я?!
- А что вы так удивляетесь? Разве вы не помните, что сварились заживо? - смеется.
Она смеется надо мной.
Непроизвольно перехожу на «вы». Представляю себе, как это должно выглядеть со стороны, - С чего вы взяли, что теперь я новый человек?
- А то, что вы сварились, не удивляет вас? - смеется.
Смеется надо мной.
- Хотите вернуться? - в интонациях Олимпиады опасная игривость.  
- Куда?
- Ну, предположим, на месяц назад?
- Нет.
- На две недели?
- Нет.
- Вот и получается новый человек, - смеется.
Несомненно, смеется надо мной.
- Все же надо поправиться немного. - Липочка вздыхает, поднимается с кресла, подходит ко мне.
Вспоминаю о своей наготе.
Краснею.
Не знаю, что сказать, - Она была так несчастлива.
- Кто?
- Мэрилин.
- Вы имеете в виду историю с Титаником?
- Да нет, ее не могло быть на Титанике.
- И я так думаю. Что же в таком случае? - Она уже совсем близко, и я улавливаю исходящий от нее запах земляничной жевательной резинки.
- Нет, нет. Я имел в виду другое, совсем другое…
- Что имели вы в виду? – не дает мне придти в себя.
- Человек, которому выпало так часто обнажаться… так часто обнажающийся, публично обнажающийся человек никогда не остается наедине с собой.
- Вам это не грозит.
- Почему?  
- Вы никогда не обнажались публично. Даже когда были женаты. Вы, вообще - не публичный человек. Потому вам и удалось помочь мне вернуть зрение.
- Вы смеетесь надо мной. Разыгрываете меня. Но это отнюдь не смешно. И это такой розыгрыш, это, знаете, такой розыгрыш, который я не очень понимаю. То есть, я не очень понимаю, каковы правила игры. И, вообще, где я?
- Дома, - смеется. Она все время смеется, - Долой великий страх, дорогой друг. Имею честь сообщить вам, что теперь все ваши желания будут исполняться. Вы заслужили этого.
- Чем же я?.. Чем это я?..
С ужасом отмечаю про себя, что не успеваю обдумывать ответы. Я - сам по себе, а диалог - сам по себе. Неужели все сначала?
- Ой, только не делайте такого серьезного лица. Когда вы делаете такое серьезное лицо вы похожи… Знаете на кого вы похожи? На попугая.
- Я уже думал об этом. У меня есть одна особенность…
- Без конца повторять одно и то же. Все в прошлом, дорогой друг.
- Хотелось бы…
- Причем это - красный попугай.
- Почему красный?
- Потому что вареный. И глаза у вас теперь белые.
- Я не буду смотреться в зеркало.
- Правильно. Вы там ничего не увидите.
- Почему?
- Что касается исполнения желаний, - не желает отвечать, - Я  хотела бы стать немного постарше. Сделайте меня постарше и чуточку полнее. Самую капельку.
- Вы говорите смешные вещи.
- Сделайте, я вас прошу!
- Послушайте, я понимаю, вам хочется поиграть, но я пока не могу настроиться на игру.
- Ой, да что же я? Заговорила вас. Но это оттого, что я обрадовалась нашей встрече. Вы же, наверное, устали?
Как ловко, однако, она ускользает. Теперь - заботливая хозяюшка.  
- Верно. Устал. Мне бы нужно одеться.
- Кто же одевается в ванной? В ванной, напротив, раздеваются, если вы и это забыли.
- Да, действительною…
Я и в самом деле многое забыл.
Забыл не так, как забывают зонт или имя - кажется, растерял эмоции.
Те, прежние эмоции.
Происходящее, например, не кажется мне странным. Нет, разумеется, я отдаю себе отчет в том, что творится черт знает что. Но отношусь к этому спокойно. Как будто, так и должно быть.
Да, пожалуй, что так.
Надо бы проверить. Вспомнить что-нибудь или кого-нибудь.
Пусть это будет Вера.
Вера, Вера, Вера, Вера, вот снова забормотал. Но без остроты.
Могу и один раз. И на том остановиться.
Вера.
Получилось.
Вера.  
Прислушиваюсь к себе.
Ничего. Ни волнения, ни гула, ни запаха, ни шепота даже.
Попытаться вспомнить ее лицо.
Нет, ничего не получается.

ГОСПОДИН РЮ

- Вам надо бы прилечь, - в глазах Олимпиады определенно просматривается нечто голубиное.  
- Прилечь?
- Ну да. Прилечь отдохнуть. Удобнее всего вам будет на столе.
- Это невозможно. Я не смогу…
- Господин Рю поможет вам.
- Кто?
- Господин Рю. Вы даже не знаете, как звать вашего японца? - смеется, - Да не расстраивайтесь вы. Когда у меня родятся детки, я надену на них холщевые рубахи до пят. И зеленкой стану мазать, и к окну водить, на дерево смотреть. Все будет хорошо. Сомневаетесь?  
Я не успеваю ничего ответить. Все происходит мгновенно. Японец с ловкостью официанта точно ребенка схватив меня в охапку, укладывает на стол. Прямо перед собой вижу населенный водной рябью живой потолок.
Липочка переходит на шепот, - Сейчас вы успокоитесь, и вам будет хорошо, как в детстве. Я лягу с вами, и мы будем говорить, говорить.
Этого только не хватало!
Она проворно забирается на стол и сворачивается калачиком около меня, - Будем говорить, говорить, не заметите, как уснете. Вам нужно соснуть часок.
Готовый к услужению японец застывает рядом, точно постовой.
Она тихонько сопит около моего уха.
Закрываю глаза.
Сна нет.
Надобно что-то говорить.
Она знает, что я не сплю.
Чувствует.
Надо что-нибудь сказать, иначе она подумает, что я притворяюсь.  
Определенно нужно что-нибудь сказать.
Все же некоторая суетливость сохраняется.
Но никакого сравнения с тем, что было прежде.
Просто рассуждаю, хорошо бы теперь что-нибудь сказать.
Выдаю первое, что приходит в голову, - А где Беляночка и Рута?
- Убежали. Вы не спите?
- Нет.
- А я знаю, что вы не спите, - честная девочка, - Вы стесняетесь меня. Не нужно меня стесняться. Я - ваш друг. Если хотите, самый близкий друг.
Такие заявления ничего не стоят. По собственному опыту знаю, если человек разражается этой или подобной фразой - скорее всего вы ему совершенно безразличны. Скорее всего, ему нужно что-нибудь от вас. Ну, что же, это - к лучшему.
Не хочется повторения истории с Данаей.
А что, собственно, Даная?
Да, я был пьян, думал о женщинах вообще, но был честен.
Предельно честен!
Что же я должен был предложить ей руку и сердце?!
Рано или поздно она срубила бы мне голову как кочан капусты.
Бред какой-то.
Слушаю себя и удивляюсь себе. Прежде такие нотки были мне не свойственны. Что-то со мной явно произошло.
Я все еще молчу.
Надо что-то говорить.
Кроме фруктов ничего не приходит в голову, - Зачем-то вспомнил о фруктах.  
- Что фрукты? Вот кочан капусты - это да. Мне понравилось.
- Вы умеете читать мысли?
- Это я так, про себя. А вы разве любите фрукты?  
- Люблю.
- Нет, вы не любите фрукты.
- Я люблю фрукты.
- Нет, фруктов вы не любите.
- Хорошо, я люблю мясо.
- А коровок вам не жалко?
- Не думал об этом.
- А корриду видели когда-нибудь?
- Было что-то такое по телевизору.
- Вас рвало?
- Нет, а почему меня должно было рвать?
- А как же? А как же?
Ощущение, как будто ошибся подъездом. А вот интересно, случайно ли человек ошибается подъездом? Быть может, это его шанс? Быть может, стоит закрыть глаза и прислушаться к своему внутреннему голосу и сама по себе обозначится та самая дверь, в которую следует постучать, чтобы…

Прочь дурные мысли.

С НОВЫМ ГОДОМ, ДОРОГОЙ ДРУГ

Усевшись на корточки, Липочка склоняется надо мной, - Господин Рю, отдайте Алеше мой подарок.  
Японец извлекает из кармана округлую белую коробочку и соломинку.
Липочка буквально сверлит меня своим взглядом, ждет реакции, - Вам теперь будет удобнее сесть. Это не надолго. Вам может не понравиться мой подарок, и вы снова ляжете. Ведь вам удобно было лежать? Удобно? Стол - самое лучшее место для отдыха, это уж вы мне поверьте. Если бы такое было возможно, я бы целыми днями валялась на столе.
С подарком в руках принимаю вертикальное положение, - Что это?
- Мыльница. И соломинка к ней. С Новым годом, дорогой друг!
- Спасибо.
- Ну, что, вспомнили?
- Что я должен вспомнить?
- В детстве вы обожали пускать мыльные пузыри.
- Да?
- Да.  
- Что-то такое припоминается… А откуда вы знаете о моем детстве?
- Пускать мыльные пузыри любят все дети. Ну же, не томите меня, пробуйте.
Теперь и мне становится смешно.
Липочка неожиданно серьезнеет, даже слегка обижена, - Над чем вы смеетесь?
- Над собой. Исключительно над собой.
И в правду смеюсь.
Господи, как хорошо смеяться!

КЕМ Я СТАЛ?
  
Липочка хранит суровость, - Вовсе не нахожу вас смешным.
- Ну, как же? Старый голый мужчина сидит на столе и пускает мыльные пузыри, - нет, нет, это не истерика. Это настоящий смех. Господи, как давно я не смеялся вот так запросто. А ну-ка еще раз, -  Старый голый мужчина сидит на столе и пускает мыльные пузыри.
Липочка зубами впивается мне в плечо.
Кричу от боли.
Липочка дует на ранку, - Бедненький, у вас, кажется, кровь. А я предупреждала вас, что у меня острые зубки. Но, ничего, вода - соленая, заживет быстро. И, потом, вы все же мужчина, хозяин, можно немного и потерпеть. Но вы должны иметь в виду - больше никаких глупостей! Теперь вы не имеете права. Слишком велика ответственность. Шутка ли сказать, всякое желание исполняется. Тут же! Врагу не пожелаешь. Очень, очень осторожным нужно быть, дорогой Алексей Ильич, уяснили?
- Уяснил, - на самом деле ничего не понимаю.  
- Ну же, не томите меня. Приступайте.
- Да нет, ну, что, в самом деле?..
- Вы хотите обидеть меня? Я по первому вашему зову являюсь к вам, сначала в трамвае, затем в ванной, теперь вот спасла вас от затопления, а вы не хотите уступить мне в такой малости?
- О каком затоплении вы говорите?
- Почему вы обращаетесь ко мне на «вы», разве не видите вы, что перед вами - маленькая девочка, подросток?
- Прости…
- Я могла бы уже давно уйти слушать вашего любимого Вагнера, но я терпеливо ждала вас под водой. Все приготовила к вашему приходу. А вы задаете мне вопросы один глупее другого. Вы что, хотите, чтобы я приняла вас за слабоумного? Немедленно возьмите себя в руки и пускайте пузыри!
Вот это поворот!  
В сущности, мне не трудно уступить. Может быть, мне удастся испытать что-нибудь наподобие тех сладостных детских ощущений, когда я часами мог пускать пузыри, а это было именно так, и дрожащие всеми цветами радуги воздушные посланники, хранящие в себе тепло моих фантазий, казались мне чудом из чудес.
Да что же я? Еще недавно возмущался тем, что не бережем ребенка в себе, а теперь, когда представилась, можно сказать, уникальная возможность вспомнить его, стать им, отказываюсь из-за нелепых условностей из породы «небо хмурится», и «смех смехом», и «не до такой же степени», и так далее и тому подобное?
Кем это я стал?

КОРОБОЧКА ИЗ ДЕТСТВА

Ягнатьев бережно открывает коробочку. Да, да, та самая мыльная пена. Переливаясь и потрескивая, волнуется в ожидании полета.
Тотчас вдохновенное волнение охватывает Алексея Ильича.
Да, да, губы помнят соломинку.
Да, да, да.
Да, именно эта соломинка была у него в детстве.
Никаких сомнений, эта коробочка, и эта соломинка - из его детства.
Как получилось, что они целы?
Какое счастье!

НЕ НУЖНО БОЯТЬСЯ, ДОРОГОЙ ДРУГ, АЛЕША

Но выйдет ли, получится ли?
Она считывает мои мысли, - Все получится. Не нужно бояться, дорогой друг, Алеша!

ЯВЛЕНИЕ СТЕКЛОДУВА
    
Первый пузырь получается крохотным, но очень и очень ярким. И очень самостоятельным. Ему нет дела до того, что Ягнатьеву, быть может, хотелось бы видеть его побольше. Отрывается от соломинки. Совершив круг, не лопается, как положено, но плавно опускается и, едва коснувшись пола,  скоренько катится в угол, как будто стеклянный. И даже звук при этом в точности как у стеклянного шарика.
Алексей Ильич недоуменно смотрит на Липочку.
Липочка хитро улыбается, - Ну, что скажете?
- Что это было?
- Шарик. Стеклянный шарик. Хотите, дам вам его подержать?
- Но он лопнет?
- Нет, не лопнет.
Липочка приносит шарик. И Ягнатьев убеждается в том, что он действительно стеклянный, - Но так не бывает.
- Отчего же?
- Не знаю.
- Вы теперь стеклодув, дорогой Алексей Ильич!
- Стеклодув?
- Да. Разве вам не хотелось узнать, как это у них из трубочек выходит всякое такое?        

Стеклодув.
Вот как?!
Стеклодув.
И как все просто!

Липочка вот-вот захлопает в ладоши, - Ну, что, понравилось вам?
- А можно, еще?
- Конечно. Это очень хорошее дело. Вы теперь сможете заниматься этим всю оставшуюся жизнь. Согласитесь, это много интереснее вашей физиологии.
- Нет, физиология - это физиология, нельзя сравнивать.
- Ну, какой вы теперь физиолог?
- Я…
- Только теперь, я вас прошу, теперь, когда первое волнение позади, выдувая свой шар, или не шар, что получится, постарайтесь подумать о нем.
- Как это?
- Очень просто. Не торопитесь отпускать его. Придумайте, каким он будет. Какой величины, какого цвета.
- Как пожар.
- Как пожар?
- Да, как пожар.
- Странные фантазии.
- Как пожар.
- Ну же, пробуйте.  

Следующий шар получается огромным и огненным. Комната при его появлении меняет цвет. В глазах японца появляются тлеющие угольки. Алексею Ильичу делается не по себе.
Липочка смеется, - Вот какой кошмар, получился! За то теперь все ваши страхи вон!
- Что же теперь с ним делать? Он половину комнаты занял.
- Забудьте о нем.
- Как это?
- Освободитесь от него. Подумайте о чем-нибудь другом или о ком-нибудь другом. Вот, хотя бы о господине Рю.

МАНДАРИНЫ

Да, да. Японец стал совсем другим. В нем появилась уверенность. Если не сказать самоуверенность.
И какой он сильный!
Воздух наполняется запахом мандаринов.
Откуда взялся запах мандаринов?
Быть может, японец, господин Рю соскучился по мандаринам?
Тысячу лет не покупал мандаринов!

МОНТЕНЬ

… Я, разумеется, хотел бы обладать более совершенным знанием вещей, чем обладаю, но я знаю, как дорого обходится знание, и не хочу покупать его такой ценой. Я хочу провести остаток своей жизни спокойно, а не в упорном труде. Я не хочу ломать голову ни над чем, даже ради науки, какую бы ценность она ни представляла. Я не ищу никакого другого удовольствия от книг, кроме разумной занимательности, и занят изучением только одной науки, науки самопознания, которая должна меня научить хорошо жить и хорошо умереть:
Has meus ad metas sudet oportet equus.*****
Если я при чтении натыкаюсь на какие-нибудь трудности, я не бьюсь над разрешением их, а, попытавшись разок-другой с ними справиться, прохожу мимо.
Если бы я углубился в них, то потерял бы только время и сам потонул бы в них, ибо голова моя устроена так, что я обычно усваиваю с первого же чтения, и то, чего я не воспринял сразу, я начинаю еще хуже понимать, когда упорно бьюсь над этим. Я все делаю весело, упорство же и слишком большое напряжение действуют удручающе на мой ум, утомляют и омрачают его… ******

АРИК ШУМАН

Ну, что? И там повседневность?!
Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..