Стихи

СТРАНЕ ИСХОДА

 

Все что связано у меня с этой страной, –

Убывающий счет друзей – именной.

Все что связано у меня с этой страной, –

Вырванный зуб мудрости и проеденный коренной.

Но лучшее, что связано у меня с этой страной, –

Только с женщиной …

Благо, что не с одной.

 

*  *  *

 

Я помню, Алеша, твою поколенщину,

Много народу она покалечила,

А сколько еще впереди…

Никто не уймет эту силушку ратную,

И как ни крути, в этой тяге в обратную –

Брат мой непобедим.

Ты помнишь, Алеша, пути Моисеевы,

Как этот наивный пытался просеивать,

Но все, как сквозь пальцы, песок.

Пустыня стерпела, как стебель папируса,

Пустыня не выжгла ни рабства, ни вируса,

Но выжала глас в голосок.

Я помню, Алеша, как весело ржали мы

Над моралистами и над скрижалями,

Молодость вечно права.

Но, от побед отличив поражения,

Мы не достойны самосожжения,

Только лишь наши слова…

 

*  *  *

 

Прополаскивая под нёбом прелестную букву Эль,
Я лелеял блудливую мысль, что язык мой – форель
В стае звуков лавирует и блистает.
И алкал алфавитную влагу с листа я,
Из кириллицы лья соло вьющую трель.
На пленэре в лагуне плескалась латунь
Оплывавшим лицом утомленного солнца,
И крошился хрусталь акварелью во рту,
Отравляя смертельной молекулой стронция.
Бесполезно искать абсолют глубины
В легкой фальши гламурных лобзаний лазури.
И я запил, не чуя, не зная страны,
Где б так вольно дышалось попсе и цензуре.

 

*  *  *

 

Разверзлись небесные хляби в утопии райской земли,

скажи мне, израильский Раби, к чему сорок лет нас вели?

Ответь, за кого нас держали, в угольное втиснув ушко,

когда для всевышних скрижалей оно оказалось узко?

В чем эта заветная сила, что между покрышкой и дном

нам в души фатально вселила извечного рабства геном?

Какое спасенье в ковчегах – сейчас в дефиците вода,

а капля, что выдавил Чехов, не стоила даже труда.

Ответь мне, израильский Раби, хоть ты и не царь Соломон,

какой наш по списку корабль в распавшейся связи времен?

А если и не было списка, мы все на галере одной

зависим от степени риска, и канем, как камень, на дно.

И в смутных речах Иордана нет истины, вот тебе крест!

Наверно, осел Буридана из тех же безвыходных мест.

Но если появится выбор, туннель на вторичный исход,

я буду в числе тех, кто выбыл…

Сентябрь. Философский пароход.

 

*  *  *

 

с возрастом мои восклицательные знаки стали загибаться

и все больше напоминать вопросительные...

вы когда-нибудь наблюдали сгорающую спичку?

ей даже не приходится выбирать из двух зол,

зола – единственное, что остается после того,

как ее чиркнули.

если ее крепко зажать между большим и указательным,

спичка горит с головы, и серное вещество тает на глазах.

редкая спичка успевает зажечь свечу,

прежде, чем загнуться.

но все спички ждут своего часа, чтобы дать прикурить.

 

*  *  *

 

Когда не расплатившись я уйду

А расплатиться будет просто нечем

Мне не простят как вечному жиду

Что непристойно здесь толкал я речи

Что на столе горела не свеча 

А стыла водка позднею порою

И под стоваттной лампой Ильича

Жизнь обелялась черною икрою

И что прожил в скрещенье рук и ног

Так то – мой крест пожизненный судьбинный

пока есть тень и я не одинок

пока крик тени длится ястребиный…

 

*  *  *

 

Сколько раз я ходил поперек борозды
Через линию жизни
В итоге
Недоломаный грош
Что касается мзды
То убогое место при Боге.
Может только пустыня и внемлет ему
Да звезда со звездой на иврите
Тот потерянный взгляд от отца ни к чему
Как его вы не боготворите.
А теперь уже поздно мне вдоль борозды
Вот и дом мой напротив пещеры
Мне без разницы в общем
О чем две звезды
Мне важнее о чем землемеры

 

*  *  *

 

Далеко, далеко, где в рекáх молоко,

в берегах – киселя позарез,

где на все времена вместо плача – стена,

и огонь достает до небес –

там, где Ад совершает набеги на Рай,

и горшки поджигает не Бог,

глас в пустыне по силам себе выбирай,

у Исайи не вышло, не смог.

Там, где кобальт небес, – не безоблачно без

ослепительных Фебовых стрел,

там во мне говорит мой бесстыжий иврит,

в чем пока я не поднаторел.

Хоть до смерти играй своего дурака

или пей, как корабль Рембо,

Не получится слов из меня, игрока,

как Рембо – изначально слабо.

А на той широте, долготе, полноте,

где сцепился с ученым котом

дуб, знакомый до слез, и не очень тверёз –

лучший город при дубе при том.

Мот проматывал МРОТ, набивал полный рот,

был не хлебом единым убит,

Мне на той широте, долготе – полно те:

так убийственно это любитЪ.

Карабасный помреж, эту фильму порежь,

ни к чему ностальгия и блажь,

Я украл все, что мог, у любви на замок,

                   то была самой лучшей из краж.
 

 

АРХИВИРУС

 

Когда я жил в стране

Великого подтекста

Где кухонный квадрат

Слыл площадью протеста

Где свежий анекдот

Про дряхлого генсека

Был лучший антидот

От лжи и фарисейства

Где крепкие слова

Не мальчика но мужа

Хрипела голова

Больные связки тужа

Где высший голос лил

Родник из Окуджавы

И тихо нас молил

Любить свою державу

Другой такой страны

Не знал я где так смирно

Тогда дышали мы

Но и сейчас кумирно

Люблю я по уму

По свету на орбите…

«С того и мучаюсь, что не пойму,

Куда несет нас рок событий…»

 

 

ЗАДУМЧИВАЯ

 

Когда под кипой сентября кипит гемоглобин заката,

и на иврите говоря, жизнь ощущается стаккато,

и ты выходишь на балкон, ныряя в море хлорофилла,

какие реки с молоком, когда и с медом здесь не хило.

Обетованный нарратив – вне текста Северной Пальмиры,

все струны перемолотив, не дай соврать мотив, помилуй.

Не уподобь, не соврати до беспредела симулякра,

до междометий сократи, до микро в этом лживом макро.

Акын, окинь пустой пейзаж,

ни ястреба нигде, ни крика,

осенний пошленький визаж…

Зачем? Поди-ка, разбери-ка…