Александр Карпенко

Книжная полка

Александр Тимофеевский, «Я здесь родился»
 Издательство Евгения Степанова, книжная серия «Авангранды». М.: 2017


 


Бывает так, что известность поэта — заслуженная, но несправедливо однобокая. Когда мы говорим об Александре Павловиче Тимофеевском, в памяти неизменно всплывают веселые строчки из песенки крокодила Гены. Популярнейшая песенка невольно вытеснила из обихода другие грани дарования знаменитого поэта. И Евгений Степанов, издатель и редактор новой книжной серии «Авангранды», помогает нам раскрыть широту поэтического таланта этого необыкновенно разностороннего человека. Как вы, наверное, уже догадались, Александр Павлович Тимофеевский — не столько детский, сколько глубокий, оригинальный «взрослый» поэт.
Книга «Я здесь родился» с первых же строк захватывает неким почвенным, патриотическим мотивом, прозвучавшим уже в названии. Любовь к родине, малой и большой, у поэта — объемная, горькая, полынная. При этом Александр Тимофеевский, свидетель железного века, всегда отделяет родную страну от государства, которое, по недоразумению, носит то же имя.

 


Стоит березонька во ржи
В краю, где отчий дом.
И чертят в небе чертежи
Стрижи перед дождем.
Забудь про этот край. Покинь!
Не поминай родства.
На самом деле там пески,
Полынь. Разрыв-трава.

 


И повсюду у него Москва — знакомая, заветная, с рождения ставшая частью души. Дождливая Моховая, Мерзляковский переулок, Каланчёвка, Строгино, Мнёвники, Сокольники, Ордынка, Таганка, Садовое кольцо — все эти места любимы как москвичами, так и гостями столицы. «Аборигену» Москвы Александру Тимофеевскому присущи лиризм и чувство юмора. А порой у него проскальзывают и элементы «хулиганства», неуемности души, отчаянной жажды жить. Из стихотворений давних лет в книгу «Я здесь родился» вошли стихи, актуальность которых со временем не убывает. Наоборот, она с каждым годом только возрастает. Например, стихотворение «Примета времени — молчанье».

 


Примета времени — молчанье
Глубоких рек, земли мельканье,
Ночей кромешных пустота
И дел сердечных простота.
Как обесценены слова,
Когда-то громкие звучанья
Не выдержали развенчанья.
Примета времени — молчанье.
Примета времени — молчанье,
Предпраздничная кутерьма,
Ноябрьский ветер, злой и хлесткий,
Бесчинствует на перекрестке,
Стоят, с тоски оцепенев,
И не мигают светофоры,
По главным улицам страны
Проходят бронетранспортеры,
Проходят танки по Москве,
И только стекол дребезжанье,
Прохожий ежится в тоске.
Примета времени — молчанье.
Мысль бьется рыбою об лед
И впрямь, и вкось, в обход, в облет.
И что ж? Живой воды журчанье
Сковало льдом повсюду, сплошь.
Мысль изреченная есть ложь.
Примета времени — молчанье.

 


Автор вводит в свою поэтическую речь цитату из Тютчева. И, конечно же, вспоминается знаменитая пушкинская ремарка из «Бориса Годунова» «народ безмолвствует». Стихотворение Тимофеевского тревожно. Молчание призвано скрыть несовершенство мира. Люди молчат «в пику» лживым и трескучим речам вождей. Танки и бронетранспортеры, грохочущие по Москве, производят апокалиптическое впечатление. Неужели — это об августовском путче 1991 года? Но стихи датированы 1959-м годом, и танки в Москве — просто репетиция военного парада. Тимофеевский часто творит мир НЕНАЗЫВАНИЕМ вещей, событий и предметов. И его эстетические пристрастия порой ставят меня в тупик. Казалось бы, за что коренному москвичу, аборигену, так сильно не любить храм Василия Блаженного? Загадка. И успешно ее разрешить можно разве что лично пообщавшись с поэтом. Стихи ответа на этот вопрос не дают. Скорее всего, это что-то мистическое, навеянное ужасом Лобного места. У Тимофеевского много мистических стихотворений. Мистика соприродна его поэтическому дару. Читая Александра Тимофеевского, понимаешь, что разная эстетика может базироваться на одних и тех же стихотворных размерах. Только у Тарковского это будет с первой до последней строки Тарковский, а у Тимофеевского — Тимофеевский. Древние поэты вообще использовали в основном гекзаметр. Но надо быть глухим, чтобы не отличить, скажем, Гомера от Лукреция. В книге «Я здесь родился» нет «проходных» стихов. Посмотрите, какие прекрасные стихи написал Александр Тимофеевский в восемьдесят два года. Молодость души неистребима, и возраст ей не помеха.

 


Мы опять говорим не о том.
Осень вышла внезапно из леса
И рассыпалась ржавым листом,
И скрипит под ногами железом.
Нам себя же придется винить,
Если вдруг мы на осень наступим.
Я тут Богу хотел позвонить,
Говорят, абонент недоступен.
Мимо нас все на скейтах бегут,
Так торопятся, видно, им к спеху.
Где-то празднуют, слышен салют,
И по парку разносится эхо.
Но когда те пойдут на войну,
А другие пойдут в магазины,
Мы с тобой соберем тишину,
Как грибы, и уложим в корзину.

 


 


Александр Павлович Тимофеевский не был диссидентом, не эмигрировал, не критиковал политику правящей партии. Вместе с тем, в его поэзии подспудно звучит мощная нота противодействия коммунистическому режиму и соцреализму как творческому методу, обязательному для исполнения. Не удивительно, что стихи Тимофеевского до перестройки писались «в стол», а сам он работал сценаристом в мультипликации. Самое удивительное в поэзии Тимофеевского — ее первородство. Сколько ни читаешь его стихи, не находишь «хвостов» из творчества других авторов. Искренность в сочетании с магией слов, мажор и минор бытия, какая-то огромная и всеохватная свобода слова и дела — вот портрет души этого замечательного поэта. «Поэзия Тимофеевского, — пишет критик Данила Давыдов, — нацелена на поиск некоторых общих закономерностей бытия. Тимофеевский оперирует разными уровнями смысла и на разных уровнях может быть прочитан; он не очень удобен для встраивания его в какую-либо тенденцию, однако именно это и делает его поэзию — несмотря на принципиальную “немодность” — очень современной».
Лучше поздно, чем никогда. «В закрытое окно России не достучавшийся поэт», — так говорил о своей поэтической судьбе Александр Тимофеевский. Но прижизненная слава до него достучалась. Правду говорят, что в России поэт должен жить долго.



Анна Гедымин, «Нечаянная проза»
 М.: Издательские решения, 2017

 


Анна Гедымин пишет на одном дыхании. Ее удивительные, многомерные рассказы из жизни читаются легко и непринужденно. Это настоящая беллетристика, в изначальном, прекрасном смысле этого французского слова. Любовь в рассказах Гедымин приходит ниоткуда и часто вопреки. Герои Гедымин часто любят, как любит художник Модильяни: некрасивых, странных. В общем, делают нетривиальный выбор сердца. Но сердце всегда право, даже если со стороны такие отношения кажутся мезальянсом. Вот и герои рассказа «Центрифуга» (почему «центрифуга», это же физика, а не лирика?) делают все назло своим чувствам. Мы так мало ценим настоящие чувства, что готовы ими пожертвовать. Пусть нам будет плохо. Чем хуже, тем лучше. А порой жизнь мало идет навстречу нашим чаяниям. Женщина прогоняет из дома любимого, потому что боится счастья. Конечно, она не права. Анна Гедымин мягко журит свою героиню: что поделаешь, она ведь только женщина! А активного мужчину, который бы ей яростно перечил, она, может быть, полюбить бы не смогла. Когда лирика испытывает давление извне, это уже физика. Заблудившаяся двухголосная фуга превращается в центрифугу.
Клавир жизни хорошо темперирован.
Любовь, не любовь? Иногда и сам не знаешь наверняка. Пытаешься угадать. Надо проверить! Люди придают ценность только тому, что дается тяжело. И не понимают, почему то, что им досталось тяжело, кому-то дается легко, походя. Любовь не знает имени, пока разлука не очертит ей границы. Центровая фуга жизни проверяет вестибулярный аппарат человека на стойкость. Не надо бояться жизни, словно бы говорит нам писательница. Страх жизни хуже страха смерти. Вот девушка выходит замуж за старика. Неравный брак? Ничуть. Любовь не ведает возрастных ограничений. И молодая женщина неожиданно умирает раньше своего мужа. Воистину, сроки жизни написаны не нами, где-то там, на небесах.Профессор Завягин у Анны Гедымин сходит с ума так же загадочно, как и шахматист Лужин у Владимира Набокова. Нельзя доподлинно узнать, в какой именно момент начинается сумасшествие. В какой-то момент поведение человека из разряда чудачеств переходит в разряд неадекватности. Профессор Завягин, складывается впечатление, сходит с ума именно от любви, а не от переутомления в работе. Лики любви — вот о чем пишет в своей нечаянной прозе Анна Гедымин.
Особняком в книге рассказов Гедымин стоит детская повесть о Чижиках. Меня потрясло, с какой достоверностью автор передает специфичные элементы детского сознания. Скажу больше: Анна Гедымин словно бы перевоплощается в себя семилетнюю. Ни язык, ни поступки героини повести не выдают в авторе взрослого человека. Конечно, все мы родом из детства. Но дрейфующее сознание, вытесняя давние впечатления на задворки памяти, мало что оставляет нам из самого раннего. Поэтому то, что удалось сделать Анне Гедымин, в высшей степени чудесно.



Александр Вепрёв, «Верлибров лаборатория:
верлибры в верлибрах, вепрлибры, афористические верлибры» М.: Издательство Евгения Степанова, книжная серия «Авангранды», 2017


 


Александр Вепрёв представил в своей новой книге циклы верлибров и наглядно продемонстрировал, что новое — это хорошо забытое старое. Помните знаменитые «Александрийские песни» Михаила Кузмина? Это был цикл верлибров. Еще на память приходят верлибры Нобелевского лауреата Сен-Жон Перса. Перс тоже писал верлибры циклами, часто — очень объемными. В общем и целом, невзирая на разность стилистики у вышеупомянутых поэтов, возникает ощущение, что верлибры лучше всего воспринимаются во множестве, объединенные общей художественной задачей. И, конечно, молодец Александр Вепрёв, продолжающий в XXI веке эту славную традицию. Он выработал свой собственный стиль, солирующий в его циклах. Шутливо и остроумно некоторые из них назвал «вепрлибрами». Вепрлибры чем-то напоминают мне стихотворения в прозе Бодлера и французских символистов. Ближе всего они, пожалуй, к «Песням Билитис» друга Оскара Уайльда Пьера Луиса. Но поэзия в них — фирменная, вепрёвская. И, наверное, самое притягательное в этих стихах — то, что не виден, не выпирает наружу, подобно мебели Собакевича, художественный прием, при помощи которого поэт достигает своей цели. И это настоящее чудо: приема нет, а поэзия — есть!
Верлибры Вепрёва — это всегда рассказ с необычным и неожиданным ракурсом зрения. Порой поэт не начинает сразу же с главного, формообразующего, объединяющего пространство, чудодейственного, «центрального» образа, а постепенно приходит к нему через жизнь своих героев. Как, например, это происходит в цикле «Картофельное солнце». Вепрёв живет у самого синего моря; ему не нужно, подобно Михаилу Кузмину, ехать в далекий Египет для пробуждения своих фантазий. Надо только выше поднять голову. Повествования Александра Вепрёва романтичны; он много пишет о метаморфозах, видениях, предчувствиях, длящихся мгновениях. В них есть наполненность жизнью, объем бытия. Вепрёв — еще и художник, и фотограф. Свежий, не замыленный, «ответвленный» взгляд — его «коронка». Вепрёв опоэтизировал Сочи, город-герой его верлибров, в котором сбываются самые невероятные мечты и желания.

 


Тихие волны шумели, накатываясь на берег,
чайки кричали, их крик невозможно было не услышать,
потому что чайки — это морские романтические птицы,
или потому что я прогуливался по набережной возле самого Чёрного моря…

 


Стиль Александра Вепрёва необычен тем, что пролегает между лирикой и эпосом, черпая и от того, и от другого. Эпичность появляется именно в циклах верлибров. Вместе с тем, несомненно, это чистейшая лирика, которая широко использует рефренность. Александр Вепрёв рисует жизнь… в момент вечности. У него в стихах много реальной жизни, в которой подмечено и схвачено мгновение, растущее одновременно в вечность, которая позади, и в вечность, которая впереди нас, живущих здесь и сейчас.
Существует распространенное заблуждение, что для написания верлибров требуется меньше мастерства, нежели для создания рифмованных стихов: без рифмы одной задачей становится меньше. Это одновременно и так, и не так. В каком бы жанре ты ни писал, требуется отменное владение языком. Скажу больше: если автор прекрасно владеет языком, не ошибается в выборе синонимов, говорит вкусно и глубоко, я готов «простить» ему любое несовпадение во взглядах на окружающий мир. Поэт Александр Вепрёв, на мой взгляд, обладает и вкусом, и мастерством, позволяющим ему решать самые серьезные творческие задачи. Порой у меня даже возникает ощущение, что Вепрёв в своих текстах «эстетствует». Его описания женских украшений и драгоценных камней завораживают. Они остроумны и гармонично вплетаются в сюжет. Некоторые фразы («лицо предпринимательской национальности»; «жизнь тоже хотела жить» и др.) готовы стать крылатыми. Читая Вепрёва, я начинаю понимать преимущества верлибра. Верлибрист может не заботиться в длине слова; ему не нужно «впихивать» длинношеее слово в прокрустово ложе ритма и метра. В добрый путь, «Лаборатория верлибров»! И, в заключение, немного философии от Александра Вепрёва.

 


                     1Зло начинается с Добра.
Зло начинается с Жалости.
Зло начинается после Зла                     2Добро начинается с Жалости.
Добро начинается со Зла.
Добро начинается после Добра                     3Жалость начинается после Зла.
Жалость начинается после Добра.
Жалость начинается с Жалости.

 

 

К списку номеров журнала «ДЕТИ РА» | К содержанию номера