Привет без обратного адреса

***

 

Как встречи порождаются прощанием,

так это лето вымолила

наледь.

Убавлю громкость радиовещания –

и сувенир возьму себе

на память,

свеченье юности – она, немая,

кувшинок пьёт зелёный запах залпом.

Здесь лето начинается не с мая,

а с хрупкости, Ханой её

побрал бы.

А раньше, ещё раньше, я была

хтонически небрежно –

кто развеял? –

простая изначальная зола,

привратница извечных

колизеев.

Зачем врастаю в зелень

– лип не

станет сияющих, а будет всё иное:

какая часть не навсегда погибнет,

и воспарит над малым –

но не мною,

а картами столиц, откуда письма

я отсылала

в эру мезозоя.

 

 

***

 

Когда пройдут все родовые пятна,

я буду ежедневно инэмури

практиковать на солнышке <но в шляпе!>

и думать

о подчинённой вовлечённости магнолий,

о годовалых детях

<живущих в непрестанном трансе >

о том, что нет, нельзя съедать на завтрак

два яйца, а можно лишь одно.

Когда уйдут все родовые пятна

пить чай с тобой, лимоном и имбирем –

я встану и пойду

за ними.

 

 

***

 

Всё, что с нас опадает – живое.

Ресница, волос корчатся и кричат

медленно угасая от голода на полу.

Превращаются в пыль.

Так и мне когда-то

Перерезали пуповину,

Так и я когда-то отпала, ещё живая

И до сих пор молчу,

кричу,

лечу, превращаясь в пыль,

устремляясь в воду и почву семечкой,

красное солнце светит сквозь белую кожу мою.

Я уже давно не ищу метафору

даже слова не ценны

их россыпи – камни на пляже

нежные белые как бока лебедей

Разве всё погладишь, подержишь в ладони?

Каково неистовое любопытство людей, которые никогда не любили истину

Но познавали случайно всё подряд?

Разве что в клозете, читая словарь Даля

в кожаном переплёте

Зачем слово, есть же кусок платка

турецкой женщины на лице которой улыбка

вчера сняла она свой платок и покрасила волосы

и сказала: «Я сама себе

впервые картина»

Я держу её платок в руках и плачу.

И тепло её материнства в этом платке

и макушка её бела-бела аки пепел

выжженная земля её жёлтые волосы

 

 

ПОНЧИК

 

Отдалившись от себя,

вглядываюсь в себя

четырнадцать миллиардов лет назад.

Где мой край? Но вижу только

остаточное излучение юности,

<ему хватило времени

добраться до сетчатки>

нет, дальше не отойду,

<хоть и нет конца!>

просто дальше не отойду: так решила.

Космологи говорят:

«У поверхности пончика нет границ».

А как же граница с воздухом?

Вглядываюсь вглубь пространства опыта:

моё детство, моё младенчество, моё небытие,

и дальше, чем небытие:

отсутствие плана, чьё-то <их> доверие миру,

дальше, чем доверие: их надежда,

ещё дальше: их выживание и борьба.

Космический горизонт, видимый телескопом пылинки

севшей на пончик

<по дороге из>

 

 

***

 

Это цельность – два метра парить над землёй

как движения тела легки и красивы!

о, за Гойей вослед, в его страшный полёт,

а войдёшь в новый день –

не растрачивай силы

чтобы телом пронизывать стены и плавить

образа не обронят над нами слезу

ты, себе же из прошлого ныне не равен,

на расплавленном воздухе жизнью рису-

ешь этих странных зверей

их отравленный мех

источает тепло, в золотом октябре

мы согреемся в нём, что убийца в тюрьме

и я слышу твой смех,

Мефистофеля смех

 

 

***

 

Сначала он хотел

быть единственным и главным

на вечеринке, на этой палубе, в её жизни,

в каютах, в трюме,

в этом их свадебном путешествии:

остаться с нею вдвоём.

Но однажды он поднялся наверх, закрыв за собою люк.

В грузовом отсеке

плыла она туда,

где обнялись два континента.

С тех самых пор,

В Исмаилии не найдя ночлега,

из вод Суэцкого канала

тонкое платье сшив,

бредёт она в Африку,

где её встретят бубнами,

и она умрёт для всего, что знала прежде, станет пустой.

И тогда я приду к ней,

исследующей избитыми стопами кусок суши,

к ней, верящей в то, что через часть можно познать целое,

взмахну, приседая в танце, юбками, сотканными из многослойных метафор,

объединивших проседь её волос

со случайным фрагментом первого мира –

и она увидит в этом пророчество,

<ей нужен этот миф

о личном участии>

Попрошу её:

– Расскажи мне, что ты видела?

– Я видела человека,

сидящего в пустой щербатой ванной,

без рук и ступней.

Я спряталась в бабьем куту за печью,

звенела домашней утварью,

запрещала туда забредать гостям и детям,

чтоб через бабий лаз не провалились в погреб.

 

И тогда я скажу ей:

– Посмотри, здесь кто-то поднялся наверх,

закрыв за собою люк. Но кто это был?

И она мне ответит:

– Не помню.

 

 

***

 

И всё ещё – не время возвращаться

в родное царство тёплой немоты,

где затаились штопальные пяльцы,

<и в будущем нам тоже не застыть>,

<где съёмщик обещает: завтра съеду,

а послезавтра он оплатит счёт>

ореховыми листьями по свету

однажды нас развеет-разнесёт,

оставшимся доверят тайны сада.

Но пусть никто не скажет им о том,

что загустеет, выпадет в осадок

двухтысячных непринуждённый тон.

 

 

***

 

Я твой дом, дитя,

твой девичий вечный дом

Я зову тебя нездешними голосами.

Здесь праматери,

заглядывая в потом,

тебя видели – и для тебя соткали

это место встречи,

куда ты идёшь сновидеть.

Замирают стрелки,

плавится счётчик лет.

От начала времён

ты бежишь по траве, и в нитях

твоих вен

блуждает

беспечный свет.

 

 

***

 

Отчего вдруг твердеет воздух,

неподвижно с чего крыло,

стрекоза, почему твой остов

белым тюлем ой замело,

от кого же теперь спасаться,

у кого будешь кров искать

<и текстильного стынет царства

белозубый и злой оскал>

Так иди же ко мне на палец,

как и ты, я не помню, как

мы с тобою одни остались,

не считая зака-

та- за-

крываю окно: невежде

бесполезен любой побег.

Ты взлетишь, как летала прежде…

Высоко созревает снег.

 

 

***

 

              Иов 31:12 ... «огонь, поядающий до истребления»

              Втор 4:24 ... «ибо Господь, Бог твой, есть огнь поядающий»

.

Только мёртвые деревья и пепел.

Только пепел.

Всё, что не догорело сейчас,

вспыхнет снова

от малейшей искры.

Добро пожаловать в память травматика,

замершего перед обугленными скелетами

собственных сосен,

иссушенных стихией.

По обочинам памяти лежат головёшки:

штабеля имён.

Через много лет

появится новый лес,

и всё, что не догорело сейчас,

от малейшей искры вспыхнет снова.

Потому что бог твой

есть огонь всепожирающий,

Потому что всё, что не догорело сейчас,

вспыхнет снова,

и мёртвые умирают с каждым разом мучительней,

и нет ничего, кроме этого леса,

из которого не убежать,

потому что по обочинам памяти лежат головёшки,

и они вспыхнут снова.

 

 

***

 

В посылке:

твои детские фото

и пакетик семян

посей на балконе

для пчёл.

Почтальон

запомнил, чья птицей гардина

взметнулась,

в гости ходить повадился.

Надорвёшь картон –

майский полдень в нём

и привет

без обратного адреса