Стихи из разных тетрадей

ИЗ ПАМЯТИ

 

Ночами караулил склады.

Кругом тоскливо и темно,

а за оградой, совсем рядом,

горит в ночи Её окно.

Я наблюдал за ним с надеждой,

что я увижу, как она

войдёт и опадёт одежда…

О, как красива и стройна!

Она у зеркала садится,

В постель ложиться не спешит,

а на плечо садится птица,

и на коленях кот лежит.

От нежности я тихой млею

и озираю пост с трудом.

Мне хочется быть рядом с нею

И с этой птицей, и с котом.

Снежинки падают всё чаще,

И не жалеет вьюга нот.

Я лишь боюсь, что разводящий

быстрее смену приведёт.

 

 

ОДЕССА

 

Загадочные зданий шпили

под дуновеньем злого ветра,

как паруса, так долго плыли

на бригантинах и корветах.

И долго реял флаг пиратский

на катерке обыкновенном…

Мешался говор азиатский

с Европой важной и степенной.

Шумели бойкие базары,

авто устраивали гонки.

Перемешались здесь хазары

и худенькие амазонки.

Здесь искренние фармазоны

всегда неистово и кротко

цветов букеты с Аризоны

дарили тоненьким красоткам.

Но пахли хрупкие листочки

не зря причерноморской пылью.

И важные ступали дочки,

а рядышком мамаши плыли.

Плыла так, состоя из пыла

обыкновенных волн морских,

застиранная едким мылом,

тельняшка улиц городских.

 

 

***

 

Есть грусть во мне – она не от простуды,

есть сумерек очерченное действо,

есть груды слов, оставленные детством,

где ожиданье музыки и чуда.

 

Есть март, где снег и мартовские всплески

отчаянья, когда вновь ветер резок,

лицо твоё напоминает фрески,

и вновь страшит случайный перелесок.

 

И все твои заклятья и проклятья

не стоят неба синего, где снова

не солнце убегает от объятий,

а только верно найденное слово.

 

 

***

 

В той Польше благонравной,

хоть своенравной очень,

с тобой две ночи славных

то плачем, то хохочем.

И мне необходимо

с тобой по снегопаду

бродить, читать Тувима

последнюю балладу,

написанную в Лодзи…

 

Мой дедушка из Лодзи

имел капризных дочек.

И у одной из дочек

родился я – сыночек.

Я в Польше был наездом,

проездом из Парижа.

Под звёздной стоял бездной

и голос деда слышал.

Он окликал двух дочек,

играл он с ними в жмурки.

Не знал, что я – сыночек

меньшой его дочурки.

Я слышал его голос

до самого вокзала.

И там, где тьма кололась,

вновь солнце проступало.

 

 

ЛИЛЕ ГАЗИЗОВОЙ

 

Вот-вот начнётся листопад,

и лето – за оградой,

и снова проза невпопад,

как будто так и надо.

Шуршат слова все, как листва,

и сложно им признаться,

что женщина опять права,

хоть ей давно за двадцать.

И возникает в тишине

звёзд бормотанье к саду,

где растворилась ты во мне

подобно листопаду.

И ноты с нотного листа

уже листвой опали.

И вновь манят твои уста –

они нежнее стали.

И непростую речь шута

я пробую на ощупь,

а ты красива и чиста,

как на опушке роща.

 

 

***

 

Жизнь нас с тобою разлучить могла,

но мы её не зря познали пламень,

и снова отступила злая мгла,

не выдержав сраженья с облаками.

 

Опять с тобою душами срослись,

и смотришь ты влюблёнными глазами

вся – как волна (она то вверх, то вниз),

и будущее снова вместе с нами.

 

 

***

 

Вот темнота раздвигает уста

и проваливается в них день,

весь город, ворота, четыре моста,

трамваев грустная звень,

бомжиха, тоскующая о том,

что ресторанный свет

похож на самый крутой подъём,

а сил у неё давно нет.

И грустные светятся фонари,

и мысли уносятся прочь,

и, кажется, что до самой зари

плачет, как нищенка, ночь.

И властвует обоюдная фальшь,

увы, затянулась игра,

и по бумаге скользит карандаш,

вдогонку за ним ветра.

И чёрен город, как слепота

покорных вам женских глаз,

и темнота раздвигает уста,

словно в последний раз.

 

 

***

 

Ты обнажалась медленно при мне,

когда луна маячила в окне,

а на столе одна свеча горела.

И вот уже совсем обнажена,

а в комнате блуждает тишина

и вдруг светиться стало твоё тело.

Светилось твоё тело, как свеча,

беззвучно о любви своей шепча,

и становилось нотною строкою,

где леса благовест достиг небес

и зазвучал уже рояль окрест,

соединяя вместе лес с тобою.

И тел произошло тогда родство,

возникнув музыкой из ничего,

ликуя, мир собой преобразуя,

и я познал твою любовь до дна,

когда в окне маячила луна,

а пальцы пробегали, озоруя,

по волосам твоим…

 

 

***

 

Пошли мне дождик на два часа,

а если захочешь, на три,

чтоб слышались в нём листвы голоса,

а также молитва зари,

чтоб дождинки неслись, как дробь,

и бились так об асфальт,

чтоб ты моею была, и чтоб

от жизни опять был фарт.

И я не буду с тобой флиртовать,

а сразу – за тем углом –

я буду без устали целовать

тебя и грозить добром,

которого снова не накопил

и более не накоплю,

но главное, что я сказать не забыл

о том, как тебя люблю.

Пусть снова жизнь кругом не ахти –

другой, к сожаленью, нет,

и ты, пожалуйста, перечти

любой Ронсара сонет.

И пусть клокочут четырнадцать строк,

несутся вперёд, как флот,

а падший ангел, как бывший бог,

ко мне пусть тебя ведёт.

 

 

***

 

Возвращаясь из прошлого, вспомню

тихий шёпот вечерней волны,

серый дворик, потом колокольню,

первый день запоздалой весны,

шорох мысли, пронзивший внезапно,

фонаря удивительный свет,

и твой возглас «любимый, до завтра!» –

может, вымысел, может, и нет.