Никита Брагин

Сонеты

ЧАСОСЛОВ

 

Как радостно – построить из песка

фантазии зубчатых стен и башен,

раскинуть зелень плодородных пашен

и выпустить на волю облака!

 

И вот, поёт, свободна и легка,

волна цветов, и мир уже раскрашен

кирпичной охрой, белизною башен

и шёлковой лазурью василька.

 

Пройдут века, и занавес былого

клоками распадётся, обветшав,

осядет пыль, и ты увидишь снова

 

всё, что узнала некогда душа,

летая по страницам часослова

и красотой наполниться спеша.

 

 

***

 

На полпути за утренней звездой

торопишь время – скоро заалеет,

по холодку шагаешь всё быстрее

навстречу солнцу, сильный, молодой…

 

Шумит листва над головой седой,

уходит день, смеркаясь и старея,

и груды лет чугунной батареей

влекут на дно за горем и нуждой.

 

Но воздух снова свеж и неподвижен,

и слышен шорох бабочек ночных,

и про себя ты повторяешь – вижу,

 

как поле языки тумана лижут,

и ветви прогибаются всё ниже

под сладким грузом яблок наливных.

 

 

***

 

Великий труд быть умным на Земле,

не просто труд, но подвиг и аскеза –

потрогай раскалённое железо,

и потанцуй на колотом стекле.

 

Послушай сказки о добре и зле,

постой, пока играют марсельезу,

и промолчи, придумав антитезу

тому, что проорут навеселе.

 

А то, что для тебя всего дороже,

запомни, ограни и сохрани,

пока его дотла не уничтожат.

 

А для кого – не спрашивай, не надо…

Созрели яблоки в покое сада,

стихает мир, и думой длятся дни.

 

 

БЮСТ

 

Усы, глазищи, гипсовая пыль,

хтоническое торжество во взоре,

провидящем сквозь огненные зори

кондитерский ампир, колхозный стиль.

 

Его судьба – перекобылить быль,

быть сковородкой в коммунальной ссоре,

вершить и править в смуте и раздоре,

и, наконец, отправиться в утиль.

 

Но и на свалке перед ним камлают,

живым провозглашая мертвеца,

и спасу нет от пафоса и лая.

 

Быть может, в этом промысел Творца –

всё, что трещит, искрится и пылает,

должно испепелиться до конца.

 

 

***

 

Когда моя последняя весна

прощальные щедроты раздавая

прольётся без остатка, грозовая

и огненная, как душа вина,

 

я не смогу допить её до дна,

и у корней падет слеза живая,

вздохнёт прохлада, травы овевая,

склонится над цветами тишина.

 

Но там я не останусь одиноким –

всё рядом, от песчинки до звезды,

ростки вселенных и времён истоки.

 

Душа, ты капля дождевой воды

меж громом неба, хмурым и высоким,

и сном зерна в покое борозды.

 

 

***

 

Не в моде в наши дни «высокий штиль»,

его клещами рвут, «болгаркой» режут,

его усердно топчут по-медвежьи,

и, раздробив, перетирают в пыль.

 

Взамен – перелицованный утиль,

шансон убогий да жаргон несвежий,

бесстыжий рэп и клиповая нежить,

и замудрённый стиль для простофиль.

 

Как хочется ответить на такое

без гнева и без криков наобум,

негромкой, но уверенной строкою,

 

где был бы чист и ненавязчив ум,

и тихий дух высокого покоя

звучал слышнее, чем базарный шум.

 

 

***

 

В гармонии костёр и падающий снег,

в них зёрна жарких звёзд и ледников проростки,

в них треск горящих дров и по морозу поступь,

предощущенье дня и ночи оберег.

 

Огонь старинных букв, глаголей и омег,

хрустальные кресты соборов и погостов

друг с другом говорят так искренне и просто,

что время слышит их и замедляет бег.

 

Тогда встаёт душа, сметая хлопья праха,

рождаются миры в органном строе Баха,

и льётся тихий свет кристалла и свечи.

 

Торжественность зимы и мимолётность искры…

Дыхание любви так горячо и близко,

что самому себе внушает – помолчи.

 

 

***

 

И всё-таки, что делать нам в деревне?

Ходить в соседний двор за молоком,

по солнцу жить, расстаться со звонком,

дожди и холод принимать душевно?

 

Прийти к доярке в поисках царевны,

и притвориться, что давно знаком,

по стопке выпить с каждым стариком,

премудростью обогащаясь древней?

 

Вещать и просвещать, вживаясь в роль?

В согласии с передовым ученьем

поверить, что ругательство – пароль,

и шиболет бесспорного значенья?

 

Нет. Просто вспомнить вековую боль,

и поклониться, попросив прощенья.

 

 

СТРАНИЦЫ НА ВЕТРУ

 

Листает ветер книжечку мою,

а я стыжусь, что написал так мало,

что от забот душа моя устала,

что я давно шепчу, а не пою.

 

Но так и быть, читай! Я не таю

ни лет своих счастливого начала,

ни горьких бед, которые встречала

любовь и жизнь моя в родном краю.

 

Прощай же и лети по белу свету,

шепча мои заветные слова

капелями дождя, шуршаньем веток…

 

Их будет слушать росная трава,

их будет греть осенняя листва –

иного и не надо мне ответа.

 

 

***

 

Осколок слова жалобно звенит,

мерцая и крошась под каблуками –

увы, он не железо и не камень,

а жертва посреди людской возни.

 

В нём угасают отсветы зарниц

и русской печки ласковое пламя,

и золото заката за горами,

и лёгкий прах обугленных страниц.

 

Ему на смену – пафосные речи,

отчётные доклады, пресс-релизы,

собраний золочёные гробы.

 

А у могилы – догорели свечи,

небытие всё холодней и ближе,

и где-то вдалеке – аккорд судьбы.

 

 

***

 

Не стало нашей зимушки-зимы,

течёт и льёт на Рождество и святки,

как будто дед-мороз играет в прятки,

сбежав от новогодней кутерьмы.

 

Узоры на стекле забыли мы,

коньки и лыжи нам теперь вприглядку,

на небесах сплошные неполадки,

и зеленеют под дождём холмы.

 

Печально вспоминаешь минус двадцать,

под валенками снег тугой и хрусткий,

в рассветной стыни солнце-помидор.

 

Теперь пора к Байкалу отправляться,

чтобы изведать на Крещенье русский

мороз-трескун и снеговой простор.

 

К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера