Холмы над жёлтым временем

ПАМЯТЬ

 

Левону Мкртчяну

 

ПАМЯТЬ ПЕРВАЯ

 

Там, в памяти – от солнца жёлтый двор

И красный мяч, упавший под забор.

Там девочки бегут через ручей,

Там чей-то смех, а может быть, ничей,

Там продают прозрачный виноград

И там никто ещё не виноват.

 

ПАМЯТЬ ВТОРАЯ

 

Там, в памяти – какой-то тусклый двор

И тянется, и тянется забор.

Глухой поток речей, речей, речей.

Чей это смех? Нет, кажется, ничей…

Авоська. Очередь. Кухонный чад.

И каждый перед всеми виноват.

 

ПАМЯТЬ ТРЕТЬЯ

 

Там, в памяти – больничная стена,

И виден жёлтый дворик из окна:

В нём девочки бегут через ручей,

В нём чей-то смех, а может быть, ничей.

На тумбочке – прозрачный виноград.

Уже никто ни в чем не виноват.

 

 

***

 

Голубая калитка сада…

Ах, когда, когда это было?

Небо, цвета дикого мёда,

Тёмным жаром набухшие маки.

Над щербатой миской с черешней

Золотая пчела кружила,

Выводила в воздухе смуглом

Золотые тайные знаки.

Ах, когда, когда это было?

Мама розовою салфеткой

Отгоняет пчелу от миски,

Письмена золотые рушит.

А над самою головою

Там, где с веткой срастается ветка,

Домовитый паук свивает

Зыбкий мир из прочнейших кружев.

 

 

***

 

Где калитку эту найти?

У отца моего был сад…

Но нету туда пути

И нельзя вернуться назад –

В тот полдень, под тот небосвод,

Под шелковицу ту…

А я всё который год

К этому саду иду.

Там отец мой и рядом – мать…

Беседуют, щурясь на свет…

Но слов мне не разобрать,

Потому что меня ещё нет.

Шелковица тихо шуршит,

С листьев каплют блики лучей.

Из-под корней бежит

Белый ручей.

И множество смутных лиц

Дрожит в водяной пыли –

Это те, кто не родились,

И те, кто уже ушли.

И смотрят отец и мать

В зеркальное бытиё,

И я не могу понять,

Какое из лиц – моё?

 

 

***

 

Давят горло чужие пальцы…

Где мой голос, корявый и хриплый?

Мне бы деревом оставаться,

А меня превратили в скрипку.

Обрубили грубые корни,

Уходившие в глубь земную,

Мне, питавшейся почвой чёрной,

Пившей воду небес ледяную.

Может быть, я избыток силы

Воплотила бы в жарком плоде!

Кто воловьи вялые жилы

Приживил к моей дикой плоти?

 

 

***

 

Кудрявый ребёнок сидит под горой

И красное яблоко держит в руке.

Колышется, плавится бронзовый зной,

Ползёт по камням и дрожит на реке.

Кудрявый ребёнок сидит под горой,

И стадо спускается на водопой,

И бык меднорогий склоняется, пьёт

Могучую силу полуденных вод.

Вот так бы всё длилось века и века:

Ребёнок, и полдень, и зной, и река.

 

 

ХОЛМЫ

 

1

 

Холмы, холмы над жёлтым временем

Пылают в бликах голубых.

Как в чреве женщины беременной,

Спит прошлое до срока в них.

Холмы, холмы,

К земле приросшие.

Погружено в утробный сон,

В них глухо шевелится прошлое,

Словно гигантский эмбрион.

 

2.

 

Долина, пламенем объятая,

Сверкает в голубой пыли.

Здесь наши города богатые

Под землю некогда ушли.

Как бередят лучи полдневные

Шиповника кровавый плод!

Прильну к земле, услышу – древняя

Из-под земли зурна поёт.

И вижу я сквозь время смутное

То, что сокрыто под холмом:

Там девочка играет смуглая

С большим коричневым жуком.

И детских рук так хрупки линии

В тяжёлом бронзовом песке!

И платьице такое синее,

Как вена на моей руке.

 

3.

 

Холмы, холмы,

Большие, голые,

А может, вовсе не холмы,

А вздохи пращуров тяжёлые

Восходят из подземной тьмы.

Как дышат тяжело

Умершие!

Прислушайся, услышишь сам.

Холмы, холмы, окаменевшие

На полдороге к небесам!

 

 

СРЕДНЕВЕКОВАЯ АРМЯНСКАЯ МИНИАТЮРА

 

Армения бредёт сквозь кровь и пепел бурый,

А здесь, в монастыре, склоняясь над листом,

Художник Киракос рисует миньятюры

И красный с голубым цветут на золотом.

Горячий чёрный зной навис над древним краем,

Над смуглым ужасом иссохших детских лиц.

Художник Киракос рисует двери рая,

И яркую листву, и разноцветных птиц.

Твори, ведь у тебя такая есть свобода,

Как велика она – размером в целый лист:

Там дерево цветёт и под зелёным сводом

Стоят апостол Пётр и Марк-евангелист.

Копытами коней, храпящих, сумрак пьющих,

Раздроблено лицо страны твоей родной

И кисточка дрожит, плутая в райских кущах,

Залитых ласковой небесной синевой.

Спеши, ведь там, в грязи горячей умирая,

Стенают матери, прижав детей к груди.

И если ты сейчас не нарисуешь рая,

То после смерти им куда с детьми брести?

 

 

***

 

И пробудился я, и встал.

           Костандин Ерзнкаци

 

Встань, уйди в голубые поля,

Где предутренний свет колосится,

Где бредёт сквозь туман бытия

Одинокая ранняя жница.

Наступая на блики планет,

В промежутке меж светом и тьмою

В даль бредёт, где мерцает просвет

Между небом и синей землёю.

В промежуток меж светом и тьмой

Встань, пойди за жнеёй одинокой –

И увидишь тогда пред собой

Уходящую в вечность дорогу.