Когда закончится гражданская война

***

 

                            Марине Кудимовой

 

Когда закончится гражданская война,
нам будет явлена единственная милость — 
определить, чья большая вина
в том, что случилось или не случилось.

Когда в лесах завоет тишина,
а снайперы, уставшие по целям
работать, выпьют горькую до дна,
по рыночным закупленную ценам,

когда воронки зарастут травой,
и снова обретётся чувство меры,
останутся до новой Мировой
последние минуты или метры.

Лесные звери выйдут из лесов,
и Гамлет, ослепительный и лёгкий,
пойдёт на бой за тени всех отцов,
убитых и освистанных с галёрки.

Но Бог не выдаст, и свинья не съест.
И мужество останется в почёте.
И на погостах крест пойдёт на крест.
Всё будет хорошо в конечном счёте.

И голубь принесёт благую весть,
запрятанную в гроздьях винограда,
что жизнь не кончилась, что жизнь, конечно, есть
не только на вершине Арарата,
но в Химках или Солнцево. Бог весть,
где для героев сыщется награда.

 

***

 

Маше Ватутиной

Бог в России живёт не в хоромах
и не в храмах, где льётся елей.
Бог живёт на насупленных кронах
облетающих тополей.

Бог живёт на дубах и осинах
и плетёт за узором узор
на иконах пронзительно синих
чудотворных озёр.

Дышат тайной древесные руны
на свистящем пространстве пустом,
где Даждьбог породнился с Перуном,
а Перун породнился с Христом.

Пахнет кровью таёжная месса.
Рвётся в небо январская стынь.
И молитва почти неуместна,
как и выбор святынь.

На развилке меж адом и раем,
где блуждают лишь ветры одни,
ты поймёшь, что не мы выбираем.
И не нас выбирают они.

 

***

Осень. 
Нетопленый лес. 
Похороны костра. 
Кладбище. 
Крашеный крест, 
как выраженье добра.
Звук – выраженье струны. 
Власть – выражение воли. 
Я – выражение боли 
этой несчастной страны.

 

 

*** 

 

Что теперь говорить? Что летаю? Нет, не летаю.

Нет, летал когда-то.

Когда-то и это было.

Хоть бы раз поглядеть на далекую эту стаю,

что меня на этой земле позабыла.

 

На земле, на которой все меньше и меньше места,

как в купе отцепленного вагона.

А вдали — луна, как брошенная невеста,

разрыдалась звездами в полнебосклона.

Что теперь говорить?

Я ведь тоже когда-то вызрел

в том краю, где растет виноград и алеют вина.

Я забыт, как на поле боя забытый выстрел,

выбирающий цель, которой уже не видно.

 

 

***

 

Господи, вспомни, ведь это же я —

в новой матроске.

Рядом со мною мама моя

на перекрестке.

 

Так и стоим под ослепшим дождем

южного полдня.

Словно чего-то по-прежнему ждем.

Господи, вспомни!

 

Сам меня выбрал и Сам не узнал,

и никогда не узнаешь, похоже.

Я ничего Тебе не доказал.

Ты мне — тоже.

 

***

 

Я уже, наверно, тебе — никто.

Я тебе в этом времени журавлином —

как в шкафу отслужившее век пальто,

пересыпанное нафталином.

 

В небесах оставлены голоса

журавлей, что осенью улетели.

Умирая, оставлю тебе глаза,

чтобы день и ночь на тебя глядели.

 

***

 

Памяти Инны Лиснянской

 

Я охранял пространство и окно

от сновидений и дневного Бога.

Бродил по дому, допивал вино,

курил у деревянного порога.

 

Как сторож, окликал любую тень,

стоял столбом, как печь на пепелище.

Но кто-то вечно крался из-за стен

и проникал в уснувшее жилище.

 

И выдавал себя движеньем крыл,

и сквозняком, и осторожным шорохом.

Здесь Бог ночами тоже говорил.

Но только шепотом.

 

 

***

 

На рассвете последнего дня

у ограды Нескучного сада

воскресите при жизни меня,

после смерти — не надо.

 

Воскресите при жизни меня,

когда утро сверкнет перламутром.

Я воскресну, как вспышка огня

воскресает меж кремнем и трутом,

 

чтобы слушать, как дышит лоза,

подступая к обветренным скалам,

чтоб рассветное солнце в глаза

разливать, как вино по бокалам.

 Воскресите заброшенный град,

тот, где тени блуждают по теням,

где усталый ночной виноград

осторожно крадется по стенам,

 

тот, где мать, не заснув до утра,

бросив жизнь свою под ноги сыну,

выходила на берег Днестра,

заменившего сыну пустыню.

 

Как забытую старину

воскрешает дотошный историк,

воскресите при жизни страну.

После смерти — не стоит.