Сибирские бывальщины. Рассказы

Бобровские

 

В 1786 году была основана деревня Мыльниково (позднее — Бобровка) Сузунского района Новосибирской области. Основатели — Бобровский Иван Андреевич и его сын Василий — уральские казаки, сосланные за участие в Пугачевском восстании на Сузунский медеплавильный завод. Иван Андреевич был человеком предприимчивым, занимался мыловарением. По воспоминаниям семьи, сын Василий продолжил дело и обратился в канцелярию горного начальства с просьбой продать ему для домашней надобности железо, а также чугунный мыловаренный котел весом в два с половиной пуда. Канцелярия приказала котел для В. Бобровского изготовить и продать, «чтоб в оном им мыло было варено непременно за ним смотрение и к тому принуждать неослабно». Помимо мыловарения семья Бобровских занималась землепашеством, пчеловодством и коневодством. Крепко встала на ноги в Сибири. Росла и деревня, называемая в народе Мыльниково.

Как рассказывал Владимир Иванович Бобровский, дома у его отца, Ивана Севостьяновича, хранился ответ государев на прошение переименовать Мыльниково в Бобровское. Документ утерян, но деревня стала называться Бобровкой. Сейчас в деревне Поротниково Сузунского района (бывшая деревня Чируха) живет Галина Ивановна Абрамова — замечательная рассказчица. Она рассказывала мне про своего деда Владимира Ивановича Бобровского и про его большое семейство.

Пролетает

 

В деревне Бобровке в один из дней Владимир Иванович Бобровский сидит дома за столом, беседует с сыном Иваном.

— Эх, Ваньша! Хреновый был царь Николашка. Просвистал такую державу! А пожил бы я при нем.

— А почему, батя? — спрашивает сын.

— Да при нем все — от гвоздика до косилки-самоотвалки — купить бы я мог. А рыба красная! Ох, поел бы я, Ваньша, рыбки-то. На санях с окияна важивали, а была. А ноне — на самолетах. Да, видно, все мимо пролетат.

 

Куды подалась?

 

В 1982 году Галина Абрамова окончила школу и поехала поступать в Алтайский институт культуры. Ее дед, Владимир Иванович Бобровский, обращается к старшей сестре Галины — Татьяне:

— Таньша! Куды ето наша Галина собралась поступать? Слыхал — в Барнаул поехала. Бывал я в Барнауле-то. Нищё так городок. В Николаевском-то я даже в бардаке бывал. Ты-то в Николаевском учишься на аблаката. А она куды подалася? На кого?

Татьяна отвечает:

— Дед Володя! В институт культуры поступает наша Галя.

— А хто оно тако — институт етот? Што за хренешшина?

Сам в голубой толстовке, в парусиновых штанах, в шляпе фетровой. Бородища — на Льва Толстого похож.

А Татьяна ему говорит:

— В Доме культуры работать будет. Как Зоя Васильевна Гефеле. Она — заслуженный работник культуры.

Дед хлоп ладонью по колену:

— Тьфу! Разъязви те! Полоумная. Куды подалась? Ведь исстари велося, даже в сонниках писалося, что актер снится к нишшате. Кому наша Зойка не должна? Считай, усей деревне должна и не думат отдавать. Ак несщо¹, хоть и народная. Пропала наша Гальша! Пропала…

 

Похороны

 

На похороны родственника собралась вся бобровская родня. Пришла сестра жены Владимира Ивановича, Марья Дмитриевна. Бабка набожная. Сидят у гроба покойного. Скорбят.

Владимир Иванович нарушает тишину:

— Марья! Ты, смотрю, давно пришла. С утра сидишь. Ты на кого свои хоромы-то оставила?

А у той — маленькая избушка, вся иконами завешана.

Марья губы поджала:

— Нихто мои хоромы не тронет.

— Уверенная? Занеслася. Пошто ето не тронет?

— А у меня тама сторож есть.

— И хто ето к тебе подрядился сторожить-от? — продолжает выпытывать дед.

— Никола-Угодник.

— Тьфу! Разъязви те! — стукнул костылем об пол дед.?— Замаяла, поди, старичонка.

Все прыснули и тут же подавились смехом. Неудобно смеяться при покойнике-то…

 

Гошпитальный

 

Жена Владимира Ивановича Бобровского, Степанида Дмитриевна, родила ему тринадцать детей. Люди смеялись — чертова дюжина! До войны-то ребятишек было двенадцать. А с этой чертовой дюжиной целая история вышла.

Владимир Иванович на войну уходил убегом. Бросил свою Степаниду Дмитриевну, бороду сбрил, только усы оставил — и утек. По годам его на передовую не взяли, а взяли пекарем в обоз. Но даже там он умудрился оказаться раненым. На излечение был направлен в госпиталь города Бердска.

Узнав о его ранении, Степанида Дмитриевна оставила детей на родню, напекла пирогов и отправилась пешком к мужу. От Бобровки до Бердска без малого двести верст. Где пешим ходом, где на попутках — добралась. В Бердске остановилась у сестры Доры, что работала на железной дороге. Ночевала у нее, а днем хаживала к мужу в «гошпиталь». Мужики в палате были понятливые — оставляли их наедине. В общем, домой баба вернулась уже не одна. Как она говорила — тяжелая. Ему не сообщила. А через девять месяцев родила Миньку — тринадцатого.

И вот после войны соседи видят: приходит с войны Владимир Иванович. В выгоревшей гимнастерке, с медалями. А в ограде бегают тринадцать ребятишек. Отца не признают. И самый младший из них — ползает! Отец достал сахар. Сунул ребятишкам. Косо посмотрел на малого:

— А ето хто?

Ребятишки говорят:

— Минька.

— Щей?

— На-а-аш.

В это время на крыльцо вышла Степанида Дмитриевна. Он расстегивает ремень:

— Ах ты курва! Потаскуха! Суразенка принесла…

И за ней с ремнем по ограде. Она юбку — в горсть, бегает по двору, увертывается. Кричит:

— Володенька! Ты ще? Это же наш — гошпитальный…

Так и прозвали Миньку потом: гошпитальный. Победоносец. В сорок пятом году родился.

 

Клыгино

 

Между деревнями Чирухой и Бобровкой было озеро Клыгино. Хорошее озеро, глубокое. Теперь наполняется только тогда, когда лето бывает дождливое. В советское время додумались из него посадки на полях поливать. И оно захирело, покрылось тиной. А поблизости от озера стояли четыре деревни: Малышево, Поротниково, Каргаполово, Тараданово. И все на это озеро приезжали отдыхать, купаться, рыбку ловить. И вот такое дело было.

Владимир Иванович Бобровский — шутник, это известно всем. А у него за околицей кони паслись, парочка. И вот пошел он за ними — запрячь да воды привезти на полив огорода. Идет он, уздечкой помахивает. Мужики на завалинке сидят разговаривают. Увидали его, говорят:

— Доброго здоровьица, Владимир Иванович!

— И вам не хворать!

— Ну ты подошел бы, сбрехнул бы нам че-нибудь.

— Некогда мне брехать,?— говорит Владимир Иванович.?— Вы слыхали: озеро-то Клыгино размыло. Мужики чирушенские, каргаполовские, ажно тарадановские рыбу возами прут, бочками. Вода ушла, а рыба-то на дне осталась…

И пошел, уздечкой помахивает. Мужики переглянулись. Дальше лясы точат. Через время видят: Владимир Иванович с парой коней в упряжи на телеге, где бочки гремят, подскакивают, стоймя стоит, посвистывает — мимо пролетел, слова не сказал…

Мужики переглянулись. И заспешили по своим дворам. Скоро деревня увидела, как они на телегах рванули в сторону озера. Прилетели со своими бочками. Смотрят: озеро полнешенько воды. И никаких мужиков нету. Нету и Владимира Ивановича. Поняли, что он их облапошил. Утерлись и вернулись в Бобровку.

На следующее утро идет Владимир Иванович, уздечкой побрякивает. Мужики те же самые на завалинке сидят. Увидели его, говорят:

— Эх, Владимир Иванович! Че же ты с нами вчерась так поступил? Мы ведь тебе поверили, съездили на Клыгино. Озеро-то не размыло.

Владимир Иванович в ответ:

— А кой хрен его размоет? Это же чаша — озеро-то. Сами просили: сбрехни да сбрехни! Вот я вам и сбрехнул…

 

Чужая деревня

 

Поехали сваты в большую деревню сватать сына Владимира Ивановича, Ваньшу, за девку Раису. Парни-дружки провожали, частушку пели:

 

Во своей-то во деревне

Девок не находится.

Во чужой-то во деревне

Занимать приходится.

 

Ладно. Приехали в «чужу» деревню, стали сватать. А Раиса Ваньше отлуп дала, отказала, значит. Расстроился Ваньша. Сватовья да старшая сестра ему говорят:

— Ваньша, братушка, не тушуйся! Мы без невесты отселя не уедем. Эй, тетушка! Есть тут у вас хорошая невеста на выданье?

Ну, тетка рассказала, что есть девка у вдовы, у Анны Васильевны, старшая дочь — Мотя.

— Така работяшша, така приглядна, аккуратненька. Да ишшо и певунья.

Ну, пошли во двор по указанному адресу. Без подготовки, нахрапом.

— Доброго здоровьица! Мы прибыли к вам из деревни Бобровки. У вас есть товар, у нас — купец. Не отдадите ли вашу Мотечку за нашего Ванечку?

Растерялась Анна Васильевна:

— Так-то она у меня на выданье, двадцать четвертый годок уже. Но не знаю, согласится ли. На ферме она робит.

Послали за Мотей ребятишек. Приезжие тем временем поговорили с Анной Васильевной — как и что, какого роду-племени жених. Узнала она, что род у жениха большой. Пришла Мотечка. За занавеску юркнула, вид свой поправила. Анна Васильевна и говорит:

— Вот, Мотечка! Иван Владимирович из Бобровки прибыл сватать тебя себе в жены. Согласна ли ты ехать замуж во чужу-то деревню?

Та покраснела и молчит. А Иван был маленького роста, но всегда гордо говорил: «Я хоть и не хрушкий², но Иван!»

Сделал Иван шаг вперед, положил ей руку на плечо:

— Мотя! Пойдешь за меня замуж?

И, опуская руку, скользнул ладонью по плечу. Сказал:

— А я бы взял тебя в жены.

Она подняла глаза и сказала:

— Пойду.

Тогда Анна Васильевна прошла в красный угол, сняла икону и благословила дочь на замужество. Вскоре они обвенчались. И жили счастливо.

Вот так чужая деревня Бобровка стала для Моти своей.

 

Фийона и Макар

 

Было это в пятидесятые годы. У Степаниды Дмитриевны была еще одна сестра — Фийона. А у той был муж — Макар. Маленький, лысенький — на Ленина похож. У Фийоны и Макара дом был круглый, богатый. Он бригадирил в колхозе. Бригадка работала недалеко от их дома. А народ в это время как-то попивал. Фронтовики вспоминали войну и плакали. Платили мало. Фийона для поддержки хозяйства завела домашних уточек. И вот на работу Макар-то бежит, а Фийоне дает наказ:

— Фийонушка! Ты как в сельпо сбегаешь, возьмешь четушечку и уточку приготовишь — сигнал мне какой-нибудь подай. Я там проведу разнарядку, сигнал увижу — прибегу. Опохмелимся.

Она говорит:

— А какой сигнал-то дать?

— Тряпицу какую-нибудь на забор кинешь — я и увижу.

Вот он смотрит: у дома высоко на шесте висит ярко-красная сатиновая рубаха. И Макар — как бык на красную тряпку. Забыл про разнарядку и засеменил домой. Да скоро так!

Потом Фийона рубаху с шеста уже не снимала: опускала и подымала сам шест. С тех пор вся деревня знала: если рубаха красная на шесте — значит, у Фийоны уже припасена бутылочка, а на плите уточка томится.

 

Лёньша

 

В Бобровке на Рождество в доме Ивана Владимировича собралось все большое семейство. Вечеряли, про стариков вспоминали. Стук в дверь. Заходит правнук Владимира Ивановича, Алексей. Он проводил своих младших сестер в клуб на танцы и заглянул к дядьям, дедам повидаться, поговорить. Выпил рюмку. И стал похваляться своей женой Татьяной:

— Дед Иван! Не знаю, че со мной делается. Когда моя Татьяна моет пол — со мной такое бывает…

Иван Владимирович сделал важный вид. Он в кальсонах и в майке сидит на порожке. В комнате родни — человек десять. Алексей не унимается:

— Я и так на нее погляжу, я и этак. Я и слева, и справа. Я и снизу, и сверху…

При этом, показывая, он перепрыгивает со стула на табурет, с табуретки — на спинку кровати. На ней он уселся. И направо голову наклонит, и налево. Сам худенький, юркий, нос длинный. Потом с кровати спрыгивает на пол, на корточки. Вся родня хохочет. И вдруг он снова запрыгнул на свой стул и спросил:

— Дед Иван! Вот это что — любовь?

Все посмотрели на Ивана Владимировича. Он один был серьезным. Внук его по паспорту был Алексей, но все звали его Лёньшей.

— Нет, Лёньша, — сказал Иван Владимирович,?— это не любовь. Это психоз. Мало того, я еще тебе скажу: ежели ты так будешь прыгать и скакать вокруг своей Татьяны — детей у тебя боле не будет. Стрясешь ты там все к едрене фене!

Семейство повалилось со смеху, и Лёньша хохотал вместе со всеми… Потом пили чай, разговаривали. Поздно вечером разошлись по дворам. А по дороге улыбались, качали головами, вспоминали, как чудил Лёньша…

 

Про любовь

 

Внучка Владимира Ивановича, Таньша, пятнадцати лет от роду, вместе со сродной сестрой, Ниншей, любили посидеть с бабой Стешей — Степанидой Дмитриевной, поговорить. Один раз стали выпытывать про любовь. Вот Нинша спрашивает:

— Баба Стеша! Расскажи, как ты деда Володю полюбила. Ты его любишь?

Она говорит:

— Ой, девки! Кака така любовь? Не знаю я никакой любови. Ну, потрусит, потрусит Володюшка передо мной кальсонами — я и затяжелела. Родила. Опять потрусит штанами — другого родила. А кака така любовь — не знаю…

А они и вправду любили друг друга. Он ей: «Стешенька!» Она ему: «Володюшка!..» И все-таки он ей изменял. Бывало, она его выловит, поймает. Гонит домой от вдовушки. Он босиком в одних кальсонах бежит, одежонку к себе прижимает. А она его — палкой вдоль спины! Он бежит, оглядывается:

— Собака ты, Стеша! Собака!..

На другой день он снова ей:

— Стешенька!

Она ему:

— Володюшка!

Опять помирились…