Уго Бетти

Убийство. Пер. с итальянского Моисей Борода

Таможенник, куривший, стоя на солнце недалеко от пирса, подошёл с улыбкой поближе.


Двое на барже GiuseppinaMadre, с того момента, как они начали погрузку бочек, не переставали ни на миг задевать друг друга, обмениваться насмешками, колкостями – как по-рой бывает между двумя, когда рядом находятся люди, забавляющиеся их перепалкой. Но сейчас рядом с ними не было никого; хозяин судёнышка ушёл в деревню, юнга тоже исчез.


Вода маленькой гавани сверкала на солнце, вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь ударами валька вдалеке – там прачка выколачивала бельё.


В перебранке двоих на фоне полуденной тишины, на пирсе, где они были в полном одиночестве – в этой перебранке было что-то странное.


Когда таможенник подошёл к барже, тот, что стоял у лебёдки – звали его Анджело – тёр себе щёку, ворчал, что его напарник нарочно, чтобы причинить ему боль, снял с крюка противовес. Крупный, с вьющимися волосами, Анджело был косноязычным – видно было, что слова даются ему с трудом.


Его напарник, юнец с Севера, сухощавый блондин с усиками, смеясь, советовал Анджело похудеть и как-нибудь выпрямить хромую ногу; говоря это, он одновременно поддевал крюком очередную бочку и, приплясывая босыми ногами, подкидывал её вверх, играя ею как жонглёр.


Было сразу видно, что он умнее напарника; говорил тому, что он напрасно оставил свою жену в деревне, упрекал его в том, что он никогда не моется, ходит всё время в одном и том же свитере, и воняет так, что от этого запаха рыбы вокруг баржи дохнут, а кроме всего он ещё и глухой.


Это последнее обвинение  было для хромого самым горьким, он пытался робким, похожим на бормотание голосом, возражать.


Повернувшись лицом к таможеннику, так что стала полностью видна его потная, красная шея – он, глядя грустными глазами, стал жалующимся, плачущим голосом, говорить что-то в своё оправдание. Было ясно, что он ощущал себя зависимым от напарника, подчинённым ему, и был бы рад оказать ему какую-нибудь мелкую услугу – если бы тот пожелал.


— Что, вы всегда вот так? — спросил таможенник


Анджело ответил до смешного плачущим голосом, что такое длится уже год, и когда они в море, и когда на земле, но однажды он свернёт голову этому негодяю.


Юнец кинул в него окурок сигареты, что вызвало у хромого страшное беспокойство, страх, что сигарета прожжёт ему свитер.


"Скверное дело, когда на судне возникает такая неприязнь друг к другу", произнёс, удаляясь таможенник.


Глаза хромого запомнились ему, выражение этих глаз его преследовало — это был взгляд собаки, хозяин которой ушёл куда-то, оставив её одну. Наверное, тому было тяжело оставаться наедине со своим напарником.


В полдень, когда таможенник, сидя у своей конторки, сложил прочитанную им газету и встал, он увидел перед собой Анджело, и что-то странное бросилось ему в глаза.


В гавани царила абсолютная тишина, лишь вдалеке было слышно куриное квохтанье.


Хромой стоял, глядя перед собой с какой-то странной улыбкой, лицо его такого цвета, какой бывает у старых баранов, казалось чуть светящимся, чем-то озарённым.


Таможенник подумал, что тот,  наверное, пришёл попросить у него табаку, но не осмеливается об этом сказать.


— Ты тоже идёшь в деревню?— спросил он у Анджело.


Тот кивнул головой и вроде бы отошёл, потом пробормотал, что-то забыл, и пошёл по дороге.


Он вышел на просёлочную дорогу, ведущую к его селу.  На этой развилке он, как часто бывало, ждал, пока проедет какой-нибудь грузовик, чтобы бесплатно доехать на нём домой


Невдалеке, в крестьянском доме, на стенах которого местами облупилась краска, толкли ступкой соль; на гумне прогуливались двое уток.


Всё вокруг было таким, как всегда —  естественным, полным такой тишиной, спокойствием, умиротворённостью, что показалось Анджело сном. Он глубоко вздохнул и пошёл в сторону порта.


Юнга, возвратившийся на пристань с мешком продуктов, что-то спросил у него. Анджело, смотря неподвижным взглядом на судно, ничего не ответил.


В тени бочки виднелась высунувшаяся из-под парусины голая нога — как будто человек заснул на палубе, но в странной позе.


"Может быть, Марко плохо" – произнёс тихим, еле слышным голосом Анджело.


Юнга прыгнул на палубу, приподнял прикрывавшую лежащего парусину — и сразу же опустил её.


Марко лежал в необычной позе, распластавшись на лежащих рядами бочках, с закрытыми глазами; одна из рук была повёрнута ладонью кверху.


Кто-то попытался подложить ему под голову тряпку, по тряпке расплылось тёмное пятно. Барку слегка качало.


Показывая на корму баржи, Анджело шёпотом рассказал, что двигаясь к корме, он и Марко столкнулись друг с другом; Марко упал и, наверное, ударился головой о палубу, но ничего страшного, наверно, не случилось. Повисло молчание.


— Нинуччио, — глядя на юнгу с детской улыбкой, обратился к нему Анджело; тон его был до странности нежным, как будто тот был его сыном, — ничего никому не говори, Нинуччио.


Юнга, пристально смотря на него полными ужаса глазами, покачал головой в знак того, что не скажет. Анджело повернулся и ушёл.


Водитель грузовика, к которому он подсел, чтобы добраться до дома, был весел, всё время что-то насвистывал. Время от времени, перекрывая рокот мотора, бросал замечания о погоде или посадках вокруг. Посматривая на сидящего рядом пассажира, не проронившего ни слова, спросил, не случилось ли чего на судне. У водителя была длинная борода. Его лицо, покрытое мелкими капельками пота, внушало симпатию. Внезапно глаза у Анджело покраснели, он заморгал. Дрожащим голосом, полубормоча, он стал говорить о плохих хозяевах, об опасности, которую они представляют, когда судно находится в море. Он запнулся. Сплюнув через опущенное  стекло, водитель ответил, что у всех свои проблемы.


На холмах, расположенных по обе стороны дороги, начали загораться огни, издалека доносился запах из конюшен и коровников, смешанный с запахом сена. Тёплый, прозрачный воздух заставлял сжиматься в сладкой истоме сердце. Был чудесный вечер, на маленьких мостиках там и тут стояли группками, опершись на парапет, дети.


— А вы, — удивлённо спросил вдруг водитель грузовика, — вы не выходите на Поджио?


Он остановил. Анджело молча спустился.


Дома, закончив ужин, жена Анджело с младенцем, заснувшим на её руках, перекидывалась словом с соседкой. В дом вошла старшая дочь: "Папа пришёл."


Удивившись, жена выглянула в окно.


— Анджело, что ты здесь делаешь?


Анджело поднялся по лестнице в дом. Войдя, сказал, что хозяин из-за нехватки груза дал ему отгул на день.


В дом зашла соседка попрощаться. Жена поставила на стол ужин. Анджело сел к столу и начал есть.


В открытую дверь проникал свежий воздух, тишина ночи. Слышалось кукареканье петуха.


Старшая дочка и маленький ребёнок ходили взад-вперёд около стола, и отец, как это обычно бывало, смотрел то на одного, то на другого, и давал каждому по кусочку.


Жена, стоя у раковины для мойки посуды, сказала: "Кушай, Анджело. Дети уже поели достаточно". Потом спросила, получил ли он зарплату за пятидневку и купил ли он дочке платье из набивной ткани.


Анджело открыл рот, собираясь ответить, посмотрел на жену отупелым взглядом. Жена, моя посуду, спросила, берёгся ли он в эти дни, при такой скверной погоде, от простуды. Лицо мужа показалось ей осунувшимся, изменились и его глаза.


Проглотив кусок, с мучительной полуулыбкой, он ответил, что да, старался поостеречься, но чувствует себя уставшим, пришлось много работать все последние дни. Голос его звучал глухо, так, как будто в горле у него осела пыль. 


Потом, когда он, лёжа на широкой кровати, то рассматривал узоры на светло-голубых обоях, то переводил взгляд на жену, стоявшую в ночной рубашке перед комодом и что-то там искавшую, ему вдруг показалось, что всё это он видит сквозь огромное матовое стекло, как это иногда бывает в снах. Он закрыл глаза и сразу провалился в глубокий сон.


Среди ночи он проснулся от страшной, непереносимой боли в груди. Постепенно он вспомнил всё, что случилось, включил свет, сел на кровати. Жена проснулась, взглянула на него...


— Святая мадонна, Анджело, что случилось?


Анджело пристально смотрел на неё жалобным, как у ребёнка, и одновременно полным страха взглядом; у него дрожало лицо. Жена, потрясённая его видом, взяла его за руку, и стала покрывать её поцелуями.


— Хозяин... меня уволил. — произнёс Анджело шёпотом. — Выкинул. Бедные наши дети.


— Ох, Анджело, не убивайся так, ничего страшного не случилось — жена, целуя, успокаивала его. — Ты ещё молод, хороший работник, найдёшь другую работу.


Потом она легла; заснула со слезинками на глазах, грудь её подымалась и опускалась в спокойном дыхании.


Анджело вновь почувствовал себя одиноким, брошенным. Его охватило ощущение необыкновенного несчастья, страшного горя. Он погасил свет, лёг, лежал на спине с открытыми глазами. Никто не сможет ему помочь.


За окном забрезжил свет, слышалось квохтанье кур. Про- снулась жена, встала, склонилась на мгновение над ним, лежащим теперь с закрытыми глазами, притворяясь, что спит.


Ему слышался шум воды из крана над раковиной, голоса детей. То же слышалось ему много лет тому назад, в тот день, когда он заболел.


Стараясь не шуметь, чтобы его не услышал никто, он встал с кровати, оделся и вышел из дома.


На улице недалеко от дома стояло несколько человек — их соседи. Он повернул в другую сторону и пошёл по направлению к утопавшему между живой изгородью из кустов и стеной огороду — тихому, влажному участку земли; атмосфера там была как на кладбище. Хозяин огорода, живой старичок, радостно его приветствовал.


У Анджело защипало в глазах, ему захотелось ответить каким-нибудь тёплым словом. Он начал что-то говорить и запнулся. Старик бросил на него пристальный взгляд: лицо Анджело было бледно-жёлтым; оно желтело на глазах, обретая цвет, какой бывает у мёртвых, широко открытые глаза его были белого цвета.


С улицы донёсся чужой, незнакомый голос.


Лицо Анджело, мертвенно-жёлтое, покрылось потом. Казалось, что у него вот-вот  могут закрыться глаза, что он может в любой момент потерять сознание. Не обращая внимание на старика, он выглянул на улицу. Сердце его гулко билось о грудную клетку, у него подкашивались ноги, он был весь в поту. Торговец-разносчик – незнакомый голос принадлежал ему – прошёл мимо огорода и пошёл дальше.


Анджело вернулся в дом. Подходя то к одному предмету, то к другому, касаясь его рукой, он шептал: "Святая мадонна! Святая мадонна!" Открыл комод — в голову пришла мысль бежать.


„Анджело, Анджело!“ — Жена, высунувшись в окно, взволнованная, испуганная задыхающимся голосом звала его – видимо, до этого она искала его по всему дому. „Анджело, Анджело!“


Прошло несколько мгновений, и она услышала его внешне спокойный, полный любви голос: "Мария, я здесь."


Вошла дочка и сказала: "Пришли двое карабинеров".


Анджело вышел к ним сразу. Похоже было, что он действительно болен. Но был спокоен, спокойно смотрел на старшего из карабинеров.


Жене сказал, что ничего особенного не случилось, всё это связано с делами хозяина.


Жена, с побелевшими от страха губами, стояла, вытирая передником лицо и мокрые от мытья посуды руки.


— Успокойся, Мария, успокойся, — шептал Анджело; от страха, что напуганные происходящим, стоящие сейчас голыми ножками на грязном полу у стола дети начнут плакать, у него задрожали колени.


Надевая двумя, уже связанными, руками шапку, он с неуверенной, извиняющейся улыбкой сказал, что будет писать. Жена кивнула в знак "да" и поправила волосы.


Ко времени, когда они познакомились и полюбили друг друга, была она красивой, доброй, весёлой. У неё был милый голосок, она постоянно пела; какие-то из её песен Анджело запомнил и, будучи в море, напевал для себя. Сейчас же, уставшая, с сединой в спутанных, запылённых волосах, она выглядела постаревшей, человеком, которого стёрла жизнь.


Анджело, спускаясь по лестнице, внезапно обернулся и не своим, незнакомым голосом прокричал: "Прощай, Мария! Прощайте, дети!“


На улице стояли, обсуждая случившееся, соседи.


Внезапно жена Анджело бросилась бежать за увозившей его машиной. Босая, в разорванном переднике, она бежала и звала Анджело, крича как безумная. Потом, словно споткнувшись, упала на землю; дети, стоя позади, кричали, выли. Это был жуткий вой животного — вой, от которого всё переворачивается внутри.


Люди стоявшие поодаль, молчали, понимая, что означает этой вой: расставание навсегда. Прощание со всем. Голод.


Вой этот заполнил всё пространство, отдаваясь в окрестных холмах; Анджело, сидя в машине и слыша его, плакал, не вытирая слёз, подбородок его трясся. Карабинеры с побледневшими лицами сидели, смотря в разные стороны на окружающие дорогу поля.

 


Перевел с итальянского Моисей Борода

К списку номеров журнала «МОСТЫ» | К содержанию номера