Стихотворения

ЮЛИЯ ДОЛГАНОВСКИХ

Екатеринбург

ОФЕЛИЯ

Офелия лежала вниз лицом,

а я плыла – рекою и отцом

Офелии, отцом её ребёнка,

плыла и пела – жалобно и тонко,

и тонкой струйкой лёгкая вода

входила в лёгкие. Качались города –

дрожал размытый контур королевства,

как будто в мареве июля – только вместо

тягучих солнечных лучей текла вода,

входила в лёгкие. Качались города –

зеркальный шар катился по реке,

и волосы Офелии в руке

моей текли плакун-травой,

опутывали пальцы, за собой

тянули в омут, погружали в плоть,

качали, словно люльку, зыбкий плот,

но я плыла – а что мне оставалось? – плыть

Офелией, рекой, отцом, ребёнком,

зеркальным шаром – быть или не быть –

звучащим жалобно и тонко

всегда, везде, когда-то, где-то.

…Взорвался пурпуром разбуженный цветок –

персты покойницы впиваются в висок,

и я плыву – не заревом, но светом.

ПОЛДЕНЬ

Здесь каждый встречает полдень, стоя в дверях –

солнце скользит, как по льду, от порога к порогу.

Люди щурятся, запирают наглухо двери – благодаря

столь дерзкому способу люди попробовали

обмануть бег времени. Получилось. В этом селе

все бодры и румяны – мужчинам всегда по сорок,

женщинам – по тридцать пять бесконечных лет,

ночь тиха и длинна, словно смерть, день проворен и короток.

Если стойкое «здесь» не смыкает глаз в задремавшем «сейчас»,

если время становится жалким заложником места,

прорастает и зреет «однажды» – ядом сочась,

выжигает землю. Однажды садовник Темперс,

вырезая побеги омелы из яблоневых ветвей, –

и откуда нынче в наших краях птичье нашествие? –

позабыл о времени и у своих дверей

оказался минутой позже полудня. Шестеро

братьев Темперс дышали за шторой – и ни гугу!

Теряя перчатки и ножницы на бегу,

садовник стучит что есть силы в соседские двери.

Пастор шепчет в замочную скважину: – Сын мой, я верю…

Темперс плюёт на крыльцо, бежит напролом

через грядки святого отца, топчет клубнику.

Хлопает булочник дверью, шипит: – Поделом! –

прячет ключ. Портниха заходится в крике,

сапожник смеётся, аптекарь, сжав зубы, молчит,

учительша уши прикрыла ладонями белыми.

Садовник, седой как лунь, упал в наступившей ночи –

и умер. Наутро воскрес исполинским деревом.

Солнце встало в зените в положенный час,

заскользило привычным путём, зацепилось за ветки –

и уснуло. Всё погрузилось во тьму. При свечах

сельчане метались между трухлявыми вехами.

Двери хрипели, визжали и лаяли. Шло напрямик

освобождённое время, шатаясь спросонок.

В крайнем западном доме умер первый старик,

в крайнем восточном – родился последний ребёнок.

РЕКИ, РЕКА

Реки, река, пока я слышу,

пока я слушаю тебя.

Твой берег, разнотравьем вышит,

колышет лёгких жеребят.

Нальются силою копыта,

придёт высокая вода –

дорогою подземной, скрытой

уйдёт, казалось, навсегда.

Молчит река – мелеют строки,

тускнеют гривы жеребцов,

но гераклитовы потоки

сквозь соломоново кольцо

смягчают берег, что колышет

новорождённых жеребят.

Реки, река, пока я слышу,

пока я слушаю тебя.