Деревянный ангел

АМФИБОЛИЯ

 

Сентябрьский и лишённый мимики

сезон скучающий, дождливый,

последним солнцем лужи вымакай,

как хлебной корочкой подливу.

Официанты криворукие

в глухой тени многоэтажек,

стручками высохшими грюкая,

несут свой крест, и крест их тяжек.

Акации да цератонии,

в себе хранящие караты,

глаза цыганские, бездонные,

рука, раскинувшая карты,

зачем смущаешь посетителей

осеннего кафешантана.

Что неподвижности пронзительней?

Скажи, а то платить не стану,

слова рассыпав, что горошины.

Позолотить ладошку, или?

Ах, как сегодня много брошенных

из тех, кого вчера любили.

И любящих не сыщешь более –

двусмысленная пантомима,

сентябрьских строчек амфиболия

сознания и смысла мимо.

И каждый день в каратах меряя,

безмолвствующая, сырая,

чадит осенняя империя,

дождём листву перебирая.

 

 

БЕЗ КАВЫЧЕК

 

Уже и дни пошли на вычет,

короче пишется строка,

и осень скоро закавычит

мои слова наверняка.

И что-то вырвав из контекста

для изречений и цитат,

погонит листья в темпе престо –

пускай летят, пускай летят.

В линейку, в клеточку косую,

из памяти за первый класс.

Читать их больше не рискую,

а ты взялась, а ты взялась,

моя находка и пропажа,

подарок сумрачных богов.

Меня не спрашивала даже –

а кто таков, а кто таков?

Осенний взгляд, осенний голос,

чеканно или нараспев,

ты о слова мои кололась,

понять повторы не успев,

написанные одиночкой

вне стихотворческой семьи.

О вы, грошовые денёчки,

вы, драгоценные мои.

Я вам растратчик и добытчик,

и знаю, что всего ценней

слова. В кавычках. Без кавычек.

О ней. О ней. О ней. О ней.

 

 

МИМО КАССЫ

 

На кухне пахнет родиной, пока

ты маленький, а комнаты огромны,

пока сырая тяжесть потолка

тревожно бдит подвальные хоромы.

И кран сипит, и в донышко ведра

выстукивает рыжая водица

парадов троекратное ура.

И чайник без причины кипятится,

отплёвываясь брызгами, ярясь

на бабушкины чашечки да блюдца.

На улице дожди, туманы, грязь,

а школьный список войн и революций

никак не лезет в головы мальцам,

таким, как ты, мечтательным и глупым,

привычно повторяющим – Сезам

своим родным хибарам и халупам.

Там вкусно всё, все каши и борщи,

ворованные чай и шоколадки.

Там хлеб – такого больше не ищи,

а сыр почти пластмассовый и гладкий,

свистящий на зубах, что соловей.

Сезонно – мандарины и маслины.

Там бедность говорит – азохен вей,

вдыхая вечный фреш пенициллина.

Там руки мамы, кухонный бедлам,

отцовские наколки и рассказы.

Там родина с грехами пополам,

которой я случился мимо кассы.

Которой я теперь чужой совсем,

не знающий земли обетованной.

И то, что я сегодня не доем,

останется на кромке котлована,

там, где тогда стояли тополя,

где был подвал и кухонные сплетни.

И я смотрю, как сыплется земля,

туда, где я, мальчишка малолетний,

не знал, подвальной плесенью едом,

что стану вдруг иной страной едомым.

Что буду вспоминать мой двор и дом

и родину, не ставшую мне домом.

 

 

К СЕБЕ

 

Куда от себя? Никуда.

Не спрятаться и не укрыться.

Уходят в былое года,

взрослеют царевны и принцы.

Ни сказок, ни пафосной лжи,

все браки давно по расчёту.

Кому-то любовь предложи,

так скажут – о чём ты?

 

И вскладчину пьём и гудим,

считая копейки в карманах,

когда-то дойдёшь нелюдим,

до поздних ночей недреманных.

С бутылкой один на один,

со сборником сказок и песен.

Фантазий своих господин,

смешон и помпезен,

 

как нищий, проевший свою,

когда-то бессмертную душу.

Ты был тут уже? Дежавю.

Молчащий, пустой и потухший,

строчи эти сказки, блефуй,

в пространство ругаясь и щерясь,

подсядь на пустую лафу,

безбожную ересь.

 

Но из дому не выходи –

в историю влипнешь, не надо.

Довольно во впалой груди

кругов персонального ада.

Все пройдены до одного,

и всё же, к себе возвратиться

за этой земной синевой

мечтает и птица.

 

Ступай же с грехом пополам,

не плача, не воя, не горбясь,

по старым лесам и полям

в какую-то дальнюю область.

Где на поселениях сплошь

сидельцы в рисунках набитых.

Где вечное вынь да положь,

не сдвинуть с орбиты.

 

Где ягод полно и грибов,

гробов, истлевающих в глине.

И где на ладонях любовь

отыщется в сетке из линий.

Где суд – это просто тайга,

где бурый медведь прокурором.

Где пришлый опасней врага,

приезжий на скором

 

опаснее в тысячу раз –

досужий столичный писака.

Он только на пакость горазд,

болтающий разно и всяко.

И родина примет в ножи

чужого тебя, святотатца…

Ты сколько о ней ни пиши,

не сможешь остаться.

 

И снова уедешь, собрав

у старых былины и притчи,

лишённый каких-либо прав,

под яблочный запах коричный.

Из личного ада с трудом,

усталый и переболевший,

как будто бы из дому в дом,

как будто – к себе же.

 

 

ПЕРЕДЕЛ

 

Когда сентябрьский передел

меня застанет в мокром сквере

на пятачке, что поредел

от многих ног, идущих к вере,

но не нашедших ни её,

ни даже идолопоклонства,

Клевещущее вороньё,

безумствуй, смейся, эпигонствуй.

Вытаптывай клочки травы

в моих нечитанных тетрадях,

стихи Марии Петровых

напой дождями, бога ради,

сентябрь, идущий вслед за мной,

опустошённый, мрачный, мглистый,

с необъяснимой тишиной

в пустых глазах кокаиниста.

Чего нанюхаться ещё,

твоих костров огня и яда?

Не ври, что это хорошо,

не ври, пожалуйста, не надо.

Не трогай пересохших губ

своим дыханием остылым,

махай над раструбами труб

чадящим утренним кадилом.

Туман, а он всегда таков –

лишь вдох – и с острова на остров,

где домолчаться до стихов

и до любви легко и просто.

Сентябрь. И тянешься на юг,

за теми, с кем не смог проститься,

не замечая, как вокруг

линяют ангелы и птицы.

 

 

ПЕРЕСМЕШНИК

 

Осень входит в дверной проём

горстью листьев, корой трухлявой.

Мы снаружи с собой берём

в дом частицу осенней славы

пересмешника-сентября –

медный мех для недолгой носки.

Выживаем, благодаря

рюмке качественной Смирновской.

Там, в узорчатом хрустале,

все надежды – сумеем, сдюжим.

И на сердце слегка теплей,

и просторней мечтам досужим,

где от водки и до воды,

от порога и до порога

оставляет свои следы

осень, вредина-недотрога.

То к подошвам твоим прильнёт,

то протиснется нагло в двери.

Кучка листьев да пара нот

для стихов и для суеверий.

 

 

ДЕРЕВЯННЫЙ АНГЕЛ

 

Жизнь – букетик слабый, вялый –

лепесточки да листочки,

но меня очаровала,

и не сдвинет с мёртвой точки.

Ваза, полная водицы

на салфетке с кружевами,

а для рифмы пригодится –

я давно больна не вами,

стебли-руки, листья-веки,

губы – алые бутоны.

Всё, что было в человеке,

отцветает монотонно.

Всё скукожилось в морщины,

всё живое где-то выше,

и от этой чертовщины

я нисколько не завишу.

И глаза не поднимаю,

понемногу отцветая.

Понимая, что немая

жизни музыка святая.

Все пчелиные хоралы,

птичьи звонкие дуэты.

Всё, что душу пробирало,

ищет жизни выше где-то.

Сверху, где на нитке длинной,

ожидая, что увяну,

пахнет горькой сердцевиной

светлый ангел деревянный.