О серебре на золотом. Стихотворения

Девочка с косой

 

 

Памяти жертв теракта в метро Санкт-Петербурга
3 апреля 2017

 

Обол за перевозку под землёй.

Привычно дожидается светило

Там, наверху. 

Но девочка с косой

В оплату перевозки не входила.

Она тебе в вагоне роковом

Поулыбалась призрачно, как счастье,

И лишь слегка задела рукавом:

Ведь ты ещё ни с кем не попрощался.

 

И прогремели правила игры:

Нет разницы плохим или хорошим.

С тобою рядом рушились миры,

А твой был не обрушен, а отброшен,

И перевозчик до конца довёл

Вагонов сцепку в грохоте и дыме.

Другие заплатившие обол

Отправятся вагонами иными,

 

А ты поднялся.

Наверху всё те ж

С экранов откровенничают криво.

Напрасно просишь: тишина, утешь! —

Нет громче тишины, чем после взрыва!

А девочка, мелькнувшая едва,

Как будто померещилась, но всё же

Её прикосновенье рукава

Ты будешь вечно чувствовать на коже.

 

 

 

Жестокие, чёрствые, злые

 

жестокие, чёрствые, злые
погрязшие в мелкой борьбе
как жить тебе с нами, Россия?
неужто не страшно тебе?
сны редки, желания плоски,
а лица и руки грубы
мы нежные срубим берёзки,
чтоб серые ставить столбы

 

 

 

Мы идём!

 

Мы идём! Мы идём! Мы идём!
Наши руки — единое "за"!
И разносится радостный гром,
И летит молодая гроза!
И по правилам нашей игры
Скоро все будут в нашей игре!
Наши взоры чисты и остры,
Наши руки по локоть в добре.

 

 

 

Милитари 

какой там к чёрту
приход весны,
когда час ут часу резче мы,
когда
война
просочилась в поры и сны
и по фасаду змеятся восхитительные трещины!
нам стал известен
секретный код,
и руки чешутся — аж в ладонях жжение!
давайте,
давайте же пустим в ход
оружие массового поражения!

 

 

 

 

Шостакович. Камерная симфония

 

Я слышал хруст,
 и свист,
 и вой,
 и лай,

И горло хоть охрипло, но окрепло.

Кто веку бросил громкое: играй! —

Хотел его увидеть горсткой пепла.

 

Земля неслась к весёлому концу

Во власти исполина-карнавала,

А музыка хлестала по лицу

И губы мне полынью обдавала.

 

 

Донная мина

 

Я донная мина.
Вас стерегу —
Где ваши корабли? —
Чтобы те, кто остались на берегу,
Дождаться вас не смогли.
Люблю
Глубокую синеву
И мягкость придонных трав,
Но настанет мой час — и я всплыву,
Собою вас разорвав.

 

 

 

Солнце

 

Как нежно заря занималась, как солнце всходило легко! Трава, заблистав, умывалась, тумана стекло молоко. Тепло по земле побежало, лучистую радость лия, и вот — накалилось до жара, как ты, дорогая моя. 
И режет безжалостным оком, и жжёт беспощадной рукой твой день, обернувшийся шоком; скажи, ты хотела такой? Скажи, ты такой предвкушала, сужая глаза на восток? Как остро зрачков твоих жало, как лик твой прекрасно жесток! И рек пересохшие русла, и гор почерневшие рты, и небо, что в пекле потускло — смотри, что наделала ты! 
Но солнце уходит на запад, восток же его не сберёг; что ж, милая, прячешь глаза под ладони своей козырёк? Иль видеть тебе нестерпимо, причём нестерпимо вдвойне, что солнцем владение — мнимо, что солнце уходит — ко мне?

 

 

 

До своего серебряного века

 

Условности забыты за сто лет,

У слова есть полнейшая свобода.

Цветёт абсурд, облагорожен бред —

Стой под стрелой, броди, не зная брода.

 

Фонарь кромсает яро бархат тьмы,

Другим торгует морфием аптека,

И дорастём ещё нескоро мы

До своего серебряного века.

 

 

О серебре на золотом

 

И блеск, и близко небеса —

Уверенных времён приветы,

И мощь тугого колеса —

Пол-оборота — пол-планеты!

 

Но плакать о пережитом

И не таким пришлось державам,

О серебре на золотом,

Что стало сединой на ржавом.

 

 

Письмецо в конверте

Спасибо за письмо, любезный друг.
Конверт, бумага — старомодно, право.
Иль новая столичная забава —
С пером неспешно коротать досуг?
Давно мне писем не было.
И вдруг ;)
Ну, что у нас?
У нас без перемен,
И это хорошо. Длинны обеды.
Девчонки с туфель перешли на кеды,
При этом носят юбки до колен,
Но юным всё к лицу. (А в наши годы
К нам как-то дольше доходили моды.)
А зимы стали кратки и теплы,
Но раньше было лучше — было чище.
М-да, вот он — признак старости, дружище:
Лишь прошлому поются похвалы.
Мол, раньше то да сё. Курлы-курлы.
Но что это я всё о ерунде?
Давай немного расскажу о наших.
Уже сто лет, как замужем Наташа,
А вот Марина неизвестно где —
Уехала. Любовь по переписке.
Вестей не подавала даже близким.
А Оленька (как вышло — не пойму!)
Уже почти возглавила ГорСМУ!
Валерка нынче главный в УВД.
Его ты не узнаешь: брюшко, щёки,
Такой весь налитой да крутобокий!
А помнишь, он на хлебе и воде
Неделю просидел, поспорив с Лёвкой?
Теперь он вряд ли сутки голодовки
Осилит. Ну а Лёвка — вечный лев:
По-прежнему любимец местных дев,
По-прежнему патлатый и могучий,
По-прежнему с гитарой неразлучен —
На вечеринках главный персонаж,
А вечеринки любит город наш.
Он не богат событиями — вот и
Устраивает праздники в субботы.
Событий мало… Привезли спектакль
(Софокл), но столь убога постановка,
Что за актёров было мне неловко.
Однако большинству сойдёт и так…
Серёжку помнишь? Местный наш Есенин,
Он Айседору так и не нашёл.
Перебирает женщин. Пишет в стол.
Но всё такой же ветрено-весенний,
Ему никак без "раззудись-плеча".
И даже, знаешь, было: чуть не сел он!
Сказал ему Валерка сгоряча:
"Ещё раз выйдешь — сразу в каталажку,
Чтоб город мог спокойно есть и спать."
И вот уже задерживал раз пять.
Вот и сюжеты для многотиражки ;)
Она жива — представь себе, жива,
И та же в ней редакторша-зануда.
Серёжку, правда, любит, и покуда
Его лишь по касательной, едва,
Зато Валерке — критики слова
Про "гения в смирительной рубашке"
И про "наполеонские замашки".
Нехитрая мораль газетных строк...
Над ней смеётся тихо городок
И наблюдает за Серёжкой с Лёвой,
Когда, бывает, сцепятся по новой.
Других событий в городе немного.
Слегка подремонтирован вокзал,
А про спектакль уже я рассказал...
Всё, знаешь, потихоньку, слава богу,
Всё как всегда.
Немного о другом:
Когда-нибудь я, как и ты, уеду.
Ближайший поезд на столицу — в среду,
Которая придёт за четвергом.

 

 

Перекати-поле

Гроздья звёзд нависали
 спело,
Сладким сеном
 пахло окрест,
Колесо
 тихонько скрипело:
"Мынеместные,
 мынемест..."
Ночь нежна.
 Но тоску глухую
Утолить не по силам ей:
Под собою земли
 не чуя,
Мы не можем пустить
 корней.
Ах, страна без конца,
 без края —
Как поймём,
 где наши края?
Здесь любая земля —
 чужая,
Лишь дорога
 вечно своя.
Зря мы грезим
 о богоданном,
Благодатном конце пути:

Все мы странники.
 Никогда нам
Это поле не перейти.

 

 

 

Доигрались

 

Мы падали в запальчивую ересь;
Испарина холодная на лбу;
Кощунствуя, прищурясь и ощерясь,
Мы продолжали щекотать судьбу.

 

Теперь, сосредоточены и хмуры,
Хотим пойти с удачливой руки:
Мы просадили крупные купюры,
И счёт уже пошёл на медяки,

 

И друг на друга мы не смотрим прямо —
Пришло к концу везенье дуракам, —
И золотой, что был у Мандельштама,
Прилип к чужим потеющим рукам.

 

 

 

Нотр-Дам 15 апреля 2019

 

Своды пали,

И в небе голом —

Напряжение рваных жил. 

Что за жажда — дожечь глаголом

Тех, кто адское пережил?

 

Знаки, знаки, — долдонят люди,

Но вина целиком на мне:

Так напомнили мне о чуде

Розы, выжившие в огне.