И Путина тут глазками не строй мне

Для всех – спаситель, а для вас – шпана. 

Для всех – отрада, а для вас – стыдоба. 
Но есть такая черточка одна. 
Найди ее и выдохни: ты дома.

Такой неоспоримый аргумент, 
такая, вроде, поросль, нет, проредь, 
что если ты еще в своем уме... 
...ну ты ж сейчас со мной не станешь спорить...

Такой едва заметный тайный знак 
(отчетлив, но не бросок и не ярок), 
он есть в лице почти у всех собак, 
не только у дворняг или овчарок –

в негромком выражении ушей, 
в наплыве мимимимики особой, 
что я встречал у Тома, и у Джейн, 
у Бени с Бобой, да, у Бени с Бобой.

Подпалина, опаловый пушок 
над бровью, что взлетает изумленно. 
Узри и испытай культурный шок, 
конкретный ахуй и разрыв шаблона,

когда сидит вот как бы человек, 
вдруг бубочка дрожит на ветке вербной, 
и бровь ползет, ползет себе наверх. 
Запомни, вот он, вот он, признак верный.

Хоть раз я наблюдал его у всех, 
и вместе с ним припомню заодно я 
не песьи головы и не шакалий смех, 
а что-то, блядь, знакомое, родное.

На Китай-городе припомню я бомжа; 
как он сидит посадкою нетвердой, 
своей собаки голову держа 
под брыли и сопя ей прямо в морду.

Вот так и мы в пространстве небольшом, 
заняв его от края и до края; 
и если я сравню себя с бомжом, 
то быть тебе собакой, дорогая.

И если ты оставишь те края, 
я промычу, навеки покидая: 
собаконька, собаконька моя! – 
как бомж на остановке у Китая.

А если я уеду на вокзал, 
ты выбери местечко поукромней. 
Задумайся на тем, что я сказал. 
И Путина тут глазками не строй мне.

 *** 

Манная – на завтрак. Рыбный – на обед. 
Что-нибудь творожное – на полдник. 
Тех, с кем это жевано, рядом больше нет. 
Может, вам о чем оно напомнит. 
……………………………………... 
Луч косой ложится на пол игровой. 
Шторы цвета перезревших вишен. 
Почему же в игровой раздается вой? 
Отчего здесь детский смех не слышен?

Почему же плачет Митя Грамаков? 
Отчего рыдает Вова Зинин? 
Кто же, кто обидел этих игроков? 
Кто в слезах младенческих повинен?

Кто дал Грамакову кулаком поддых 
так, что разогнется он едва ли? 
Девочек позвали вроде понятых. 
Как им доказать, что «мы играли»?

Что там Вова Зинин снова завизжал? 
Тот своей вины не отрицает, 
кто отжал у Зинина синий, на, кинжал 
и теперь трофеями бряцает.

Мама дорогая, видишь из окна, 
что твой сын не прятался в сугробе, 
и теперь Анфиса Владимировна 
бьет его при всех по голой попе.

Смейтесь, Вова Зинин и Митя Грамаков! 
Смейся с ними, Леша Харитдинов! 
Будто вы не знаете, этот мир каков, 
детства не прожив до середины.

Будто вы не помните: лето, прошлый год. 
Догола всю группу раздевали. 
Мы ж песком кидались. Помните? Ну вот. 
Нас потом из шланга поливали.

У Анфис  Владимировны приговор суров: 
те, в кого бросали, те, кто бросил, – 
всем без разговоров мыться без трусов. 
И рука тверда у тети Фроси.

Тетя Фрося в гневе: лучше уши мой, 
оттираем локти и колени! 
Моем, оттираем... Взгляд прикован мой 
только к ней, к Налетовой Милене.

Так оно бывает в медленном кино: 
капли остановятся в полете, 
в паутине радужной повисая , но... 
Но боюсь, меня вы не поймете.

Но боюсь, и сам я уяснить не смог, 
чем важны ма-га-новенья эти... 
Никакой бородки мокрой между ног. 
Только мерзко блеющие дети.

Вот же ты какая – первая любовь! 
А потом пойдут одни измены! 
Знаю, никогда мне не увидеть вновь 
пирожок Налетовой Милены! 
…………………………………... 
Вы ж все время думали, что я вам про еду. 
Я и жил, во всем вам потакая. 
Я ж не про еду. Я ж вам – про беду. 
Ай, беда-беда-беда какая!